Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Внезапно, без слова привета, Старик так резко швыряет телефонную трубку, что раздается треск. Затаив дыхание он пристально смотрит на меня.

- Всеобщая растерянность! – вырывается из него. – Ты не поверишь! Теперь это результат того, что артиллеристы оставили все свои позиции. Они нас просто больше не защищают вокруг Бреста! Просто Содом и Гоморра! Извольте радоваться ...!

Старик подразумевает береговые артбатареи.

- Складывается совершенно новая ситуация, – произносит он, передохнув, и голос его звучит при этом скорее приглушенно, чем возмущенно. – А братишки из армии не посчитали необходимым нас предупредить. Думаю, кто-то из этой банды пердунов уже уловил, откуда ветер дует. Ведь, в конце концов, янки же не имеют шапок-невидимок для своих танков!

Старик смолкает, так как слышит шаги в коридоре, и внезапно – в приемной. Входит адъютант. Теперь голос Старика звучит скрипуче.

- Необходимо переоборудовать подвалы под главным корпусом в госпиталь! – шипит он ему. – Берите все необходимое и не мешкайте! Еще нам нужны одеяла и перевязочный материал. Прикиньте, что Вы сможете достать.

На лестнице встречаю Бартля.

- Эти суки опять попрятались в свои норы, – спешит сообщить он, – бежали, как в жопу ужаленные!

В бордель на Платаненплац при последнем воздушном налете попала бомба. По слухам погибло пятеро. Не известно клиенты или проститутки.

- Гарнизонная комендатура должна быть более активна, чтобы позаботиться о новом приюте, – комментирует зампотылу это происшествие.

- Да ну, это всего лишь слухи, – ворчит старый Штайнке.

Однако когда я во второй половине дня, с особым разрешением от Старика, двигаюсь к старой гавани, то вижу под платанами посреди большой площади группу из пехотинцев и жестикулирующих женщин в туфлях на шпильках. Беспокойными жестами эти женщины с такого расстояния напоминают готовящихся к взлету галок. Итак, все верно: Бордель разбит при бомбежке.

Чем ближе подхожу к старой гавани, тем беспокойнее становится мне на душе. Сначала я не знаю, с чем это связано, но затем понимаю, что это туман, который висит на усеянной мусором улице между руинами и заметно уплотняется. Наконец до меня доходит: город задымляется искусственно. Наверно ожидают налета бомбардировщиков. Надо срочно разворачиваться – мне, в любом случае, надо поторопиться найти укрытие под какой-нибудь крышей.

Теперь они хотят обдурить коварного врага таким туманом. Хоть какое-то разнообразие. Как если бы нас всех уже давно не отуманили искусственно... Что за глупый скачок мысли! – упрекаю меня. Глупо и дешево – но верно.

Какой-то фельдфебель-пехотинец пристально смотрит на меня, внезапно выскочив передо мной, слезящимися, моргающими глазками. Он едва держится на ногах. Патруль, шедший в двадцати метрах за мной, переходит на другую сторону улицы. Даже цепные псы считают за лучшее сменить маршрут, чем встретиться с пьяным.

Вижу нескольких солдат, вытаскивающих из полуразрушенного магазина одежду. Спятили парни, что ли? На кой черт им это заношенное тряпье? Чего ради они рискуют из-за него своими задницами? Если их поймают, то пуля обеспечена... Проклятье: патруля вообще теперь нет! Я делаю вид, что спешу и ничего не вижу.

Ничего не вижу, ничего не слышу. Вот и я становлюсь таким же как все.

Я давно снова уже во флотилии, и узнаю, что противник осуществляет умеренные атаки без отчетливо понимаемой цели. Несколько бомб падают на Rue de Siam в ее нижнем конце. Если Союзники пытаются попасть в большой разводной мост, то им придется здорово попыхтеть: в мосты довольно трудно попадать.

В клубе буянит оберштабсарц:

- Эти ублюдки янки! Они просто трусливые свиньи. Лупить своей артиллерией, куда ни попадя – вот и все на что они способны...

Чувствуется, что он уже хорошо принял на грудь. Дантист тоже уже тепленький, что он все чаще делает в последнее время.

- На все воля Божья! – доносится с другого конца, и не могу рассмотреть, кто это там ведет благочестивые речи.

Дантист тоже поднимается и всматривается в том же направлении. И вдруг орет:

- Конечно! Теперь наш дорогой Бог снова станет главным предметом обсуждения! Курам на смех! Как только у нас очко заиграет, так тут же появляется любезный нам Бог – как черт из табакерки, но во всем своем всемогуществе и доброте...

Дантист останавливается, затем впивается взглядом в доктора:

- Любезный нам Бог – как черт из табакерки! Чертовски хорошо, нет? В этого старого собирателя крайней плоти различные господа должны были поверить гораздо раньше. Но как это там сказано: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее». Сильнее – это так, но это и все. Только, к сожалению, не такими сильными, чтобы суметь выбраться отсюда. Но любезный нам Бог ... он в первую очередь озаботится лишь о том, что выгодно для его собственного кармана... А-а, все это чепуха!

Тут встает Старик. Уходя, ворчит:

- Работа зовет в дорогу...

В небе не слишком много света. Густые облака скрывают луну. Мне приходится то и дело посматривать вверх, чтобы сориентироваться в бледной ленте неба между домами: нигде ни проблеска света в ущелье домов.

Пытаюсь, весь превратившись в слух, зондировать слышимые шумы: Некоторые могу различить. Вот это глухое ворчание и совсем не ритмичное резкое дребезжание. Гудение самолетов звучит иначе – время от времени раздающиеся взрывы и орудийные залпы меня не интересуют.

Судьба-злодейка все жестче, резче и злей. Сегодняшней ночью это особенно ощутимо физически.

В руке держу цилиндрический карманный фонарик. Осторожность и еще раз осторожность! Лучше никого не ослепить его светом. Если окликнут, то, как рекомендуется, надо осветить собственное лицо, но мне это не кажется идеальным вариантом. В такое время вообще не стоит бродить по улицам. Повернуть обратно? Пока еще нет! Этот уличный каньон оказывает на меня странное притяжение. И это притяжение гонит меня вперед. Хочу отважиться подобраться, по крайней мере, вплотную к большому разводному мосту...

Дома отступают, небесный путь расширяется. Мигают несколько звезд. Тяжелый стук сапог. Подковки звонко цокают о камень.

Я насвистываю мотивчик, чтобы не напугать патруль. По идее это должна быть «Лили Марлеен» , но, судя по всему, фальшивлю по полной. От старой гавани доносится винтовочная пальба.

И звучит, многократно усиливаясь эхом.

Ночами все больше собак стало бродить в округе, чем раньше. Большие собаки заставляют меня вздрагивать, но быстро исчезают, испуганные моими шагами, за угол. Наверное, большинство этих собак бесхозные. Скорее всего, их просто выбрасывают на улицу, поскольку еды не хватает, и больше нет съедобных отбросов.

Отдельные выстрелы гремят уже довольно близко. И словно вспугнутая этим, сразу начинается дикая стрельба.

Странно, но это всегда так: стрельба стихает, наступает напряженная тишина, затем ударяют несколько выстрелов, как мы раньше делали, будучи барабанщиками в музыкальном строю, и вот уже вступают литавры и трубы, да так, что воздух дрожит. И внезапно, как будто бы упал тамбурмажорский жезл, снова обрушивается тишина – и только один никак не успокоится: лупит куда-то одиночными.

Этой ночью произошла перестрелка между полевыми жандармами и людьми из Первой флотилии.

- Вот падлы! – ругается какой-то лейтенант на завтраке в столовой.

- Вот тут Вы совершенно правы, – соглашается с ним инженер флотилии.

- Долбоебы! – горячится опять лейтенант. Он сумел вложить крайнее презрение в это слово «долбоебы». Чтобы как-то смягчить его, инженер флотилии говорит:

- Все эти императорские болтуны тоже не лучше.

«Имперские болтуны»? – этой фразой он может подразумевать только каких-нибудь старперов с верфи, которые осложняют ему работу своими никчёмными предписаниями: серебрянопогонники, эти чинуши в мундире офицера – составляющие самую плохую категорию имеющихся в наличие писарчуков. Они носят, правда, только серебряные кольца вокруг манжет вместо золотых, но требуют к себе уважения как фронтовые офицеры, хотя нам, морякам, глубоко на это плевать.

На одного бойца приходится минимум десять тыловиков. В последнее время серебрянопогонники, кажется, расплодились как кролики и все более выпендриваются, как мухи на стекле. Даже у Старика с ними множество проблем.

В направлении порта тянется густой темный столб дыма с огромной черной шапкой: наверное, там горит от прямого попадания топливный резервуар, а может и нефтяной танкер.

Бомба? Или диверсия Maquis? Никто этого не знает. Но весь город постепенно покрывается тусклой вуалью дыма. Повезло, что мы располагаемся на возвышенности. Отсюда сверху все смотрится как хорошо инсценированный спектакль: Пожар в Риме.

Чтобы спектакль не стал скучным действом, то и дело возникают новые эффекты: вдруг, как гейзер высоко вверх вырываются языки пламени, затем целый сноп огненных струй, окрашивающие красным снизу живот черного дракона.