Весь Хайнлайн. Угроза с Земли (сборник) - Роберт Хайнлайн

— Без нее быстрей испорчу.

— Не надо. Я только в лаборатории доспехи ношу, а больше нигде. И, как видите, на здоровье не жалуюсь.

— И зря.

Граймс подошел к табуретке, на которую пересел Стивенс, и скомандовал:

— А ну, ногу на ногу!

И чуть только Стивенс исполнил приказ, ребром ладони резко ткнул гостя под коленную чашечку. Сработало еле-еле.

— Паршиво, — отметил Граймс, оттянул гостю веко и глянул на глазное яблоко. Покачал головой и изрек — Дрянь дело.

Стивенс досадливо отстранился.

— Со мной все тип-топ. И речь не обо мне, а о вас.

— Это в каком же смысле?

— А в таком. Холера вас забери, док, вы же репутацию теряете. Послушали бы, что о вас болтают.

Граймс кивнул.

— Слышал, и не раз. Мол, бедняга Гэс Граймс на старости лет маленько того. Зря волнуешься по этому поводу. Я всю жизнь как ходил не в ногу со всеми, так и хожу. А вот у тебя с коэффициентом усталости наверняка непорядок. Сколько тебе выводят?

— Понятия не имею. Здоров как бык.

— Как бык, говоришь? Да я тебя побью в двух раундах из трех.

Стивенс потер веки.

— Док, кончайте проезжаться на мой счет. Расклеился я, ваша правда. Сам знаю, но это от переутомления, а не от чего-нибудь.

— Уши вянут! Джеймс, ты приличный специалист по излучениям, физик…

— Не физик, а инженер.

— Ладно, пусть инженер. Но не медик. Пойми, нельзя год за годом поливать организм всеми видами излучения, как из бочки, и не поплатиться за это. Организм не так устроен, чтобы выдерживать такие купанья.

— В лаборатории я ношу доспехи. Вы же в курсе.

— Слава богу. А вне лаборатории?

— Слушайте, док! Очень не хотелось бы затрагивать эту тему, но вы же несете чушь. Никто не спорит, в воздушном бассейне наших дней имеет место рассеянная лучевая энергия, но совершенно безвредная. Специалисты по коллоидной химии…

— Обхихимия это калоидная, а не химия!

— Вы что, вы уже достукались до того, что коллоидной химии не признаете? Да весь наш жизненный баланс на ней стоит!

— А с какой стати мне ее признавать? Живые ткани построены на коллоидах, и я согласен: это так и есть. Но я уже сорок лет кряду твержу, что живые ткани нельзя подвергать облучению, вперед досконально не разобравшись в возможных последствиях. С точки зрения эволюции человеческий организм рассчитан на адаптацию только к естественному облучению со стороны Солнца, да и то к ослабленному за счет толстого ионизированного слоя в атмосфере, да и то не так чтобы очень. А уж где такого слоя нет… Ты когда-нибудь видел, что такое солярно-рентгеновский рак?

— Не довелось.

— Молокосос ты! А вот мне довелось. Я еще интерном был, когда пришлось ассистировать при аутопсии этой штуки. Парнишка был участник второй экспедиции на Венеру. Четыреста тридцать восемь метастаз мы в нем насчитали, да так и не досчитали — бросили.

— Солярно-рентгеновского рака больше не существует.

— И слава богу. Но урок нам был дан, и забывать его грешно. Дай волю вашей гениальной пацанве, вы у себя в лабораториях такой каши наварите, что никакая медицина разобраться не поспеет. Мы же поневоле отстаем. Ничего не знаем, покуда не проявится, а проявляется-то не вдруг. А тогда, когда вы уже понакрываетесь.

Граймс тяжело сел, и внезапно стало видно, что он измучен и утомлен не меньше своего куда более молодого гостя. И Стивенс ощутил, что у него язык не поворачивается на продолжение этого разговора. Что-то в этом роде бывает, когда твой самый близкий друг ни с того ни с сего втюривается в совершеннейшее черт знает что. Он сидел и ломал голову, как бы не ляпнуть что-нибудь не то.

И решил переменить тему.

— Док, я не просто так пришел. Есть несколько вопросов для обсуждения.

— Например?

— Во-первых, относительно отпуска. Сам понимаю, что расклеился. Переутомился, так что, похоже, нужен отпуск. А во-вторых, я к вам насчет Уолдо.

— То есть?

— Вот именно. Насчет Уолдо Фартингуэйт-Джонса, не будь дурно помянуто его непреклонное и злое сердце.

— Уж он-то тут каким боком? Никак тебя вдруг заинтересовала myasthenia gravis?

— Ни в коем разе. Его состояние мне абсолютно без разницы, страдай он плюс ко всему еще хоть чесоткой, хоть паршой, хоть скоротечным неизлечимым дристунцом, чего от души ему желаю. Но мне надо задействовать его мозги.

— Ах вот как?

— В одиночку мне не справиться. Тот еще, знаете ли, людям помощничек ваш Уолдо. Он мастер только ими пользоваться. Вы — это его единственный нормальный человеческий контакт.

— Ну, это не совсем так.

— А с кем еще у него контакт?

— Ты не так понял. У него нет контакта ни с кем. Я — просто единственный человек, у которого хватает наглости с ним не церемониться.

— А я-то думал!.. Впрочем, неважно. Неужто вы считаете такое положение нормальным? Уолдо — это человек, без которого нам не обойтись. Где написано, что гений его масштаба обязательно должен быть таким неприступным, таким неподатливым на рядовые общественные запросы? Не надо. Понятно: это во многом продиктовано его хворобой, но почему, почему именно она именно к нему привязалась? Вероятность случайного совпадения тут исчезающе мала.

— Его немочь тут ни при чем, — ответил Граймс. — Вернее, при том, но не с того боку, с которого ты подступаешься. Его гениальность некоторым образом проистекает из его слабости…

— То есть?

— Ну-у…

Граймс погрузился в собственные мысли и дозволил себе умом вернуться вспять к долгим — длиною в целую жизнь (разумеется, жизнь Уолдо) — размышлениям об этом своем особом пациенте. Припомнились какие-то подсознательные опасения, когда он принял этого младенца во время родов. Внешне младенец выглядел приемлемо, разве что был несколько синюшный. Но в родилках того времени множество малышей являлось на свет с небольшим цианозом. И тем не менее как-то рука не поднималась шлепнуть новорожденного по попке, чтобы тот от удара впервые хватил полные легкие воздуха.

Однако собственные чувства были подавлены, «рукоприкладство» состоялось по всем правилам, и новорожденный человечек провозгласил свою независимость вполне удовлетворительным криком. Что еще оставалось сделать молодому врачу по всем болезням, на полном серьезе относившемуся к своей клятве Гиппократа? Впрочем, он и нынче относится к ней на полном серьезе, хотя временами позволяет себе распространяться насчет ее лицемерности. И ведь прав оказался в своих предчувствиях: была в этом малыше какая-то гнильца еще и помимо myasthenia gravis.

Поначалу было как-то жаль этого карапуза и было необъяснимое чувство ответственности за его состояние. Патологическая мышечная слабость — инвалидность абсолютная, поскольку у пациента нет уцелевших конечностей, способных заменить увечные. Жертва вынуждена лежать, все органы, все конечности у нее на месте и действуют, но мускулатура прежалостнейшим образом слаба и не способна к нормальным усилиям. Жизнь поневоле проходит в состоянии полнейшего изнурения, у нас с вами такое могло бы наступить на финише марафонского бега. Но мы-то отдышимся, а вот больной не отдышится, и помочь ему нечем.