Весь Хайнлайн. Угроза с Земли (сборник) - Роберт Хайнлайн

— Извини. Но в биологическом аппарате человека явно имеет место расстройка. Я мог бы доказать это с цифрами в руках, но любой врач, который хоть чего-то стоит, в моих доказательствах не нуждается и сам это видит. Если есть глаза и если они не отведены чудесами медицинской техники. Пока что я не могу уверенно сказать, чем это вызвано, но будь я проклят, я носом чую, что ваш товарец здесь очень даже при чем.

— Быть этого не может. Никаких полей не выпускали в атмосферу, пока самым придирчивым образом не проверили у биологов. Мы не дураки и не мошенники.

— Может быть, подольше следовало проверять. Речь ведь не о часах и не о неделях. Речь о кумулятивном эффекте многих лет прополаскивания живых тканей высокими частотами. Он наличествует?

— Уверен, что отсутствует.

— Уверен. Вера не знание. Никто никогда даже не пробовал с этим разобраться. Кстати, а каково воздействие солнечного света на обычное силикатное стекло? Обычно отвечают: «Нулевое». А ты видел стекло, которое долго валялось в пустыне?

— Имеете в виду иридизацию? Видел, конечно.

— То-то. За несколько месяцев в пустыне Мохаве любая бутылка начинает играть всеми цветами радуги. А ты когда-нибудь обращал внимание на оконные стекла в старинных домах Маячной горки?

— В жизни не бывал на Маячной горке. Где это?

— В Бостоне, если хочешь знать. И выглядят они в точности как та бутылка, только на это ушло лет сто, если не больше. А теперь скажите мне, физики-шизики, вы способны количественно уловить изменения в структуре стекол с Маячной горки по годам?

— М-м-м, вероятно, нет.

— Однако они имеют место. А кто-нибудь когда-нибудь пытался оценить, что за изменения произошли в тканях организма за тридцать лет прямого воздействия ультракоротковолнового облучения?

— Нет, но…

— Без твоих «но» обойдется. Кое-какие изменения я вижу. Об их причине могу только догадываться. Возможно, притом ошибаюсь. Но чувствую себя куда бодрее с тех пор, как всякий раз, выходя наружу, обязательно надеваю пальтецо со свинцовой подкладкой.

Стивенс сдался.

— Док, может, вы и правы. Не хочу свариться с вами. Но как насчет Уолдо? Не захватите меня с собой, когда отправитесь к нему? Не поможете ли договориться с ним?

— Дело терпит или нет?

— Не терпит.

— Тогда двинем хоть сию минуту.

— Подходит.

— Звякни к себе в контору.

— То есть вы кроме шуток насчет «сию минуту»? Очень кстати. Что касаемо конторы, так я в отпуску. Однако проблема вот где у меня сидит. Давно пора с ней разобраться.

— Кончили трепаться. Поехали.

Они выбрались наверх, на стоянку к своим машинам. Граймс направился было к своему ландо — старомодному, громоздкому, семейному «боингу». Стивенс остановил его.

— Вы никак собрались раскочегарить этот свой драндулет? Да мы же на нем, дай бог, только к вечеру доберемся!

— Чем плохая машина? Ходит отлично, заатмосферный движок имеется. Запросто долетит до Луны и обратно.

— Долететь долетит, но ведь еле ползет. Пошли на мое «помело».

Граймс окинул критическим взглядом веретенообразную тачанку своего приятеля. Кузов был настолько невидим, насколько с этим смогла справиться индустрия пластмасс. Поверхностный слой толщиной в две молекулы явно имел тот же коэффициент преломления, что и воздух. Так что если содержать в чистоте, то и не разглядишь. Однако тут да там пыль поприставала, опять же и отпотевание — вот и просматривается эдакий мыльнопузырный призрак чего-то самолетоподобного.

Но зато сквозь стенки ясно видны металлические части аппарата: балка, а точнее сказать, осевой сердечник, и расширяющийся сноп антенн для приемников де-Кальба при ее оконечности. На вид ни дать ни взять гигантская ведьминская метла, прозвище свое вполне оправдывает. А поскольку сиденья из прозрачной пластмассы смонтированы одно за другим поверх балки так, что металлический стержень проходит между ног у пассажиров и водителя, прозвище звучит вдвойне уместно.

— Сынок, — заметил Граймс. — Я не щеголь и за элегантным видом не гонюсь. И тем не менее сохранил какие-то остатки самоуважения и два-три перышка личного достоинства. И категорически отказываюсь болтаться с этой штукой промеж шенкелей, тем более высоко в воздухе.

— Мука с вами, до чего же вы персона старого закала.

— Возможно. И тем не менее намерен придерживаться причуд, с которыми сумел дожить до своих лет. Так что ни в коем разе.

— Слушайте! Перед взлетом я включу поляризацию кузова. Может, на этом помиримся?

— До непрозрачности?

— До полной.

Граймс с сожалением окинул взглядом свой рыдван и ощупью протиснулся в едва видимый люк «помела». Стивенс помог ему. Устроились, оседлали насест.

— Молодчина док! — приговаривал Стивенс. — Я вас туда в три притопа доставлю. Из вашего корыта больше восьмисот в час не выжмешь, а до «Инвакола» по вертикали тысяч сорок, уж не меньше.

— А мне не спешно, — проворчал в ответ Граймс. — И вот что: при Уолдо не смей называть его дом «инвалидной коляской».

— Есть не называть, — пообещал Стивенс, шаря в пустом на вид воздухе.

Внезапно корпус машины стал матово-черным, скрыв пассажиров от глаз. И так же внезапно засиял ослепительным зеркальным блеском. Машина вздрогнула, взмыла и разом исчезла с глаз долой.

Если верить глазам, Уолдо Ф. Джонс витал в воздухе посредине сферического помещения. А глаза не обманывали, поскольку он действительно там витал. Его дом находился на околоземной орбите с периодом обращения, в точности равным двадцати четырем часам. Притом сам дом вокруг своей оси не вращался; вот уж в чем не нуждался Уолдо, так это в псевдогравитации, организуемой с помощью центробежной силы. Именно потому он и покинул планету, чтобы избавиться от ее поля тяготения; и за семнадцать лет, которые прошли с тех пор, как его дом был построен и выведен на орбиту, Уолдо ни разу не спустился на земную поверхность; при любых обстоятельствах даже мысль об этом ему в голову не приходила.

Здесь, в космосе, на орбите, в принадлежащей лично ему ракушке с кондиционированным воздухом, он был почти избавлен от невыносимого пожизненного рабства, навязанного мышечным бессилием. Те малые силы, которыми он располагал, здесь не было нужды целиком тратить на борьбу с изнурительным мощным земным притяжением, ими можно было распорядиться куда более осмысленным образом.

Еще в раннем детстве Уолдо проявил острый интерес к полетам в космосе, но не потому, что стремился исследовать неведомые дали, а потому, что его детский преждевременно развитый ум подметил, какие гигантские возможности сулит ему невесомость. И уже подростком он здорово помог первым космонавтам-испытателям, соорудив для них систему управления, которая требовала от пилота минимальных усилий в момент разгона и торможения, то есть при двойных и тройных перегрузках.