Король былого и грядущего - Теренс Хэнбери Уайт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И наконец, – заключил волшебник, – оставляя в стороне его моральные качества, является ли это одиозное существо значительным хотя бы в плане физическом?
Снизошла бы равнодушная природа до того, чтобы заметить его, наравне с тлей и коралловыми полипами, вследствие изменений, произведенных им на земной поверхности?
3
Король, ошеломленный таким потоком красноречия, вежливо произнес:
– Разумеется, снизошла бы. Хотя бы делами своими мы все же значительны.
– Это какими же? – яростно осведомился его наставник.
– Ну, помилуй. Посмотри, сколько мы всего понастроили, посмотри на города, на пахотные поля…
– Большой Барьерный риф, – глядя в потолок, сказал Архимед, – представляет собой постройку длиною в тысячу миль, сооруженную исключительно насекомыми.
– Так ведь это всего-навсего риф.
Мерлин привычно жахнул шляпой о пол.
– Ты когда-нибудь научишься мыслить отвлеченно? – вопросил он. – Коралловые полипы имеют ровно столько же оснований заявить, что Лондон – всего-навсего город.
– Пусть так, но если все города мира выстроить в ряд…
Архимед сказал:
– Если ты возьмешься выстраивать в ряд города мира, я выстрою все коралловые острова и атоллы. А после мы сравним результаты и увидим то, что увидим.
– Ну, может быть, насекомые важнее человека, но ведь это всего лишь один вид…
Козел застенчиво произнес:
– По-моему, у комитета должна где-то быть записка насчет бобра – в ней утверждается, что бобры соорудили целые моря и континенты…
– Птицы, – с подчеркнутым бесстрастием промолвил Балин, – разносящие в своем помете семена деревьев, как уверяют, насадили леса, столь обширные…
– А кролики, – вмешался ежик, – которые, почитай, от Австерии ровное место оставили…
– А фораминиферы, из чьих тел, собственно, и состоят «белые скалы Дувра»…
– А саранча…
Мерлин поднял руку.
– Предъявите ему скромного дождевого червя, – величественно вымолвил он.
И звери хором зачитали цитату:
– Натуралист Дарвин указывает, что в акре каждого поля обитает примерно 25 000 дождевых червей, что в одной только Англии они ежегодно взрыхляют 320 000 000 тонн почвы и что обнаружить их можно практически в любом регионе Земли. В течение тридцати лет они изменяют всю земную поверхность на глубину в семь дюймов.
«Земля без червей, – говорит бессмертный Гилберт Уайт, – вскоре стала бы холодной, затверделой, лишенной ферментации и вследствие того бесплодной».
4
– Сдается мне, – сказал Король счастливым тоном, ибо все эти разговоры, казалось, уводили его далеко от Мордреда и Ланселота, от мест, в которых, по слову из «Короля Лира», – «люди пожирают друг друга, как чудища морские», – прямиком в радостный мир, где размышляют, беседуют и любят, не обрекая себя этим на муки.
– Сдается мне, что если все сказанное вами правда, то с моих собратьев-людей стоило бы сбить немного спеси, и это пошло бы им только на пользу. Если удастся приучить их смотреть на себя лишь как на одну из разновидностей млекопитающих, возможно, новизна такого воззрения окажет на них бодрящее действие. Расскажите же мне, к каким выводам относительно животного, именуемого человеком, пришел комитет, ибо вы, конечно, обсуждали эту тему.
– У нас возникли затруднения с названием.
– С каким названием?
– Homo sapiens, – пояснил уж. – Стало очевидным, что в качестве прилагательного sapiens никуда не годится, а найти иное до крайности трудно.
Архимед прибавил:
– Помнишь, Мерлин однажды упомянул, что зяблик носит прозвание coelebs? Хорошее прилагательное, отражающее какую-либо особенность, присущую виду, вот что нам требуется.
– Первым предложением, – сказал Мерлин, – было, разумеется, ferox, поскольку человек – самое свирепое из животных.
– Странно, что ты упомянул это слово. Час назад я сам именно о нем и думал. Но ты, конечно, преувеличиваешь, когда говоришь, что человек свирепее тигра.
– Преувеличиваю?
– Я всегда находил, что в целом люди – существа достойные…
Мерлин снял очки, глубоко вздохнул, протер их, снова надел и с любопытством воззрился на своего ученика, как если бы ожидал, что у того могут в любую минуту вырасти длинные, мягкие, ворсистые уши.
– Попробуй-ка вспомнить свою последнюю прогулку, – кротко предложил он.
– Прогулку?
– Ну да, прогулку по зеленым английским лугам. Вот идет себе Homo sapiens, наслаждаясь вечерней прохладой. Вообрази себе эту сцену. Вот черный дрозд распевает в зарослях. Он что, умолкает и с проклятьем убирается прочь? Ничуть не бывало. Он лишь начинает петь громче и опускается человеку на плечо. А вон и кролик пощипывает травку. Разве он удирает в ужасе к себе в нору? Вовсе нет. Он скачет человеку навстречу. Мы видим также полевую мышь, ужа, лисицу, ежика, барсука. Прячутся они или радостно принимают пришлеца? Почему? – воскликнул старый волшебник, вспыхивая вдруг странным, застарелым негодованием. – Почему нет в Англии ни единой твари, которая не улепетывала бы даже от человеческой тени, уподобляясь обгорелой душе, удирающей из чистилища? Ни млекопитающего, ни рыбы, ни птицы. Иди, прогуляйся чуть дальше, выйди на берег реки – даже рыбы шарахнутся прочь. Поверь мне, внушать страх всему живому – это чего-нибудь да стоит. И не надо, – быстро добавил старик, кладя ладонь на колено Артура, – не надо воображать, что они точно так же бегут друг от друга. Если лиса выйдет на луг, кролик, быть может, и смоется, но птица на дереве, да и все остальные смирятся с ее присутствием. Если ястреб повиснет над ними, дрозд, возможно, и спрячется, но лиса и прочие отнесутся к его появлению спокойно. И только человека, только ретивого члена Общества по изобретению новых мук для животных, страшится любая живая тварь.
