Тигр. Тигр! - Альфред Бестер

— Послушай, — настаивал на своем Гельсион, — Может быть, я и свихнулся, но ведь вполне может быть, что и нет. У меня такое странное ощущение, будто все это уже происходило раньше. Все кажется таким нереальным. Жизнь кажется мне такой нереальной.

Первый шут покачал головой.

— HimmelHerrGott, — пробормотал он. — Именно этого я и боялся. В твоем организме произошли необъяснимые и загадочные мутации, которые делают тебя не таким, как все, ты идешь по самому краю обрыва. Ewigkeit![87] Отвечай на вопрос.

— Если я ответил на него один раз, значит, я уже ответил на него сто раз.

— Старина ветчина с яйцами, — взорвался первый шут, — ты ответил на вопрос пять миллионов двести семьдесят одна тысяча девять раз. Черт возьми. Отвечай еще раз.

— Зачем?

— Потому что ты должен. Pot au feu[88]. Это наша жизнь, и мы должны ее прожить.

— Ты называешь это жизнью? Все время делать одно и то же? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам и не иметь возможности продвинуться ни на шаг дальше?

— Нет, нет, нет, мой миленький. Не задавай лишних вопросов. Это заговор, которому мы не смеем противиться. Каждый человек живет такой жизнью. Все люди только и делают, что изо дня в день повторяют свои слова и поступки. Спасения нет.

— Почему нет спасения?

— Я не смею тебе этого открыть. Не смею. Vox populi[89]. Все, кто задавал такие вопросы, исчезли. Это заговор. Я боюсь.

— Боишься чего?

— Наших хозяев.

— Что? Мы кому-то принадлежим?

— Si. Ach, ja![90] Все мы, юный мутант. Реальности не существует. Не существует ни жизни, ни свободы, ни воли. Черт возьми. Неужели ты не понял? Мы все… Мы все персонажи из книги. Когда кто-то читает книгу, мы исполняем наши пляски; когда книгу берут в руки еще раз, мы начинаем танцевать снова. Е pluribus unum[91]. А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства?

— Что ты такое говоришь? — в ужасе выкрикнул Гельсион. — Мы что, марионетки?

— Отвечай на вопрос.

— Если нет свободы, нет свободной воли, почему же мы тогда с тобой сейчас вот так разговариваем?

— Тот, кто читает эту книгу, задумался о своем, моя столица Дакоты. Idem est[92]. Отвечай на вопрос.

— Не стану. Я собираюсь восстать. Я больше не буду плясать на потеху наших хозяев. Я найду лучшую жизнь… Я найду реальность.

— Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Cul-de-sac![93]

— Нам нужен храбрый лидер. Остальные последуют за нами. Мы разобьем вдребезги заговор, который сковал нас цепями несвободы!

— Это невозможно. Не лезь на рожон. Отвечай на вопрос.

Вместо ответа Гельсион взял свою лопату и со всей силы треснул первого шуга по голове, который, казалось, этого даже не заметил.

— А правильно ли хоронить ее по-христиански, ежели она самовольно добивалась вечного блаженства? — спросил он.

— Восстание! — завопил Гельсион и снова ударил шуга лопатой по голове.

Шут запел. Появились два джентльмена. Один из них сказал:

— Неужели он не сознает своей работы, что поет за рытьем могилы?

— Восстание! Следуйте за мной! — выкрикнул Гельсион и с размаху ударил джентльмена лопатой по голове. Тот, казалось, этого даже не заметил. Он болтал со своим другом и первым шутом. Гельсион метался, словно дервиш, нанося бесконечные удары лопатой. Один из джентльменов поднял череп и начал философствовать по поведу какого-то человека по имени Иорик.

Появилась похоронная процессия. Гельсион атаковал и ее — он бросался из стороны в сторону, неуклюже вертелся вокруг собственной оси, двигаясь точно во сне.

— Прекратите читать книгу, — кричал он. — Выпустите меня с ее страниц. Вы слышите? Прекратите читать книгу! Лучше мне оказаться в собственном мире. Отпустите меня!

Раздались оглушительные раскаты грома, словно кто-то с шумом захлопнул книгу. А в следующее мгновение Гельсион уже перенесся в третий пояс седьмого круга Ада Четырнадцатой Песни «Божественной Комедии», где согрешившие против искусства были наказаны тем, что «на них медленно спадал дождь пламени, широкими платками, как снег в безветрии нагорных скал». Там Гельсион отчаянно вопил и доставил кому нужно достаточно удовольствия. Только после этого ему было позволено сочинить свой собственный текст… и он создал новый романтичный мир, мир своих грез.

Он был последним человеком на Земле.

Он был последним человеком на Земле — и он выл.

Холмы, долины, горы и реки — все это принадлежало ему, и только ему, а он выл.

Пять миллионов двести семьдесят одна тысяча девять домов готовы были предоставить ему свой кров, он мог лечь в пять миллионов двести семьдесят тысяч девять постелей. Он мог войти в любой магазин. Все драгоценности мира были в его распоряжении: игрушки, инструменты, развлечения, роскошь; все, что необходимо для жизни, — все принадлежало последнему человеку на Земле, который выл.

Он вышел из загородного особняка в Коннектикуте; с отчаянным воем перебрался в Вестчестер; продолжая выть, побежал на юг вдоль бывшего шоссе Хендрика Хадсона; воя, пересек мост и попал в Манхэттен; не забывая выть, помчался в центр города мимо одиноких небоскребов, универсальных магазинов, увеселительных заведений. С оглушительным, нечеловеческим воем он несся по Пятой авеню и на углу Пятидесятой улицы увидел человеческое существо.

Она была живая, она дышала — красивая женщина, высокая, с коротко подстриженными темными волосами и стройными длинными ногами. На ней была белая блузка, тигровые бриджи и патентованные кожаные сапожки. В руке она держала ружье. На боку у нее был прикреплен револьвер. Она ела жаркое с помидорами прямо из банки и изумленно таращилась на Гельсиона.

— Я думала, что я последнее человеческое существо на Земле, — сказала она.

— Ты последняя женщина, — взвыл Гельсион, — А я последний мужчина. Ты случайно не зубной врач?

— Нет, — ответила женщина, — Я дочь несчастного профессора Филда, который с самыми лучшими намерениями задумал поэкспериментировать с ядерным распадом, но эксперимент не получился, и в результате все человечество, за исключением тебя и меня, исчезло с липа земли. Причина, вероятно, заключается в том, что в наших организмах произошли какие-то необъяснимые и загадочные мутации, сделавшие нас не такими, как все, — мы последние представители старой цивилизации и первые представители новой.

— Разве твой отец не научил тебя зубоврачебному делу?

— Нет, — ответила она.

— Тогда одолжи мне на минутку свое оружие.