До самого рая - Ханья Янагихара
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне кажется, вам стоит обратиться к кому-то другому, – повторил он и протянул мне еще один листок, на котором были напечатаны имена трех других маклеров, и я понял, что он уже заранее знал, что помочь мне не сможет. – У этих специалистов будут кандидаты, которые лучше… подойдут для ваших нужд.
К счастью, он при этом не улыбнулся, а то я бы сделал что-нибудь идиотское, мужское, зверское – ударил бы его, плюнул бы в него, сбросил бы все бумаги со стола, как делали герои в старых телесериалах. Но зрителей не предвиделось, камеры тоже не было, кроме крошечной, мигающей, которая, как я знал, прячется где-то в потолочных панелях и бесстрастно записывает происходящее внизу: двое мужчин, один старый, другой средних лет, передающие друг другу бумажки.
Я постарался придать лицу спокойное выражение, и мы с Чарли ушли. Я держал ее так близко, как только она могла позволить. Я сказал, что кое-кого для нее нашел, хотя во мне что-то рушилось: вдруг мой котенок никому не понадобится? Но ведь наверняка хоть кто-то сможет увидеть, какая она прекрасная, какая любимая, какая смелая? Она выжила, и ее за это наказывают. Она же не как те кандидаты – не отход, не отстой, не отброс. Я понимал при этом, что для кого-то и те люди не были отходами и отбросами, и даже – сердце снова выскакивало из груди – что их близкие могут смотреть на карточку Чарли и думать: “Они считают, что ему вот на этом и надо успокоиться? Наверняка есть кто-то получше. Наверняка есть кто-то еще”.
Что же это за мир? Ради какого мира она живет? Скажи мне, что все будет хорошо, Питер. Скажи мне, и я поверю, в последний раз поверю.
Обнимаю,
Чарльз
Дорогой, дорогой Питер,
21 марта 2087 г.
Как бы я хотел поговорить с тобой по телефону. Мне часто этого хочется, но сегодня особенно – так сильно, что, прежде чем сесть за письмо, я полчаса вслух говорил с тобой, тихо шептал, чтобы не разбудить Чарли, которая спит в соседней комнате.
Я мало писал о брачных перспективах Чарли, потому что хотел дождаться каких-то более оптимистических новостей. Но вот около месяца назад я нашел нового маклера, Тимоти, который специализируется, как выражается один мой коллега, на “сложных случаях”. Он обратился к Тимоти, чтобы найти кого-нибудь для своего сына, признанного УН. На это ушло почти четыре года, но Тимоти нашел ему пару.
С каждым маклером я пытался вести себя гораздо увереннее, чем на самом деле себя чувствовал. Я признавался, что ходил уже к их коллегам, но не уточнял, скольких перепробовал. В зависимости от того, с кем приходилось иметь дело, я пытался представить Чарли переборчивой, таинственной, блестящей, отстраненной. Но каждый разговор кончался одинаково, иногда еще до того, как меня просили привести Чарли, – они предлагали таких же кандидатов, иногда даже тех же самых, что мне уже показывали. Бледный и спокойный молодой человек с отметкой УН мне встречался еще три раза, и, увидев его лицо, я каждый раз испытывал смесь печали и облегчения – печали оттого, что он тоже до сих пор никого не нашел, облегчения оттого, что не одной Чарли приходится так мучиться. Я думал о ее карточке, уже слегка потертой и захватанной, которую показывают клиентам снова и снова, а они или их родители откладывают ее в сторону: “Нет-нет, – слышал я их голоса, – эту мы уже видели”. А потом вечером, без лишних свидетелей: “Бедная девочка, до сих пор в поиске. По крайней мере, наш сын не в таком безвыходном положении”.
Но на этот раз я был честен. Я перечислил всех маклеров, к которым ходил. Я рассказал про всех кандидатов, которых мне предлагали и которых я видел, кого мог вспомнить. Я был честен, как только мог, стараясь разве что не заплакать и не предать Чарли. И когда Тимоти сказал: “Но ведь красота – это не главное. Она обаятельная?” – я подождал, пока смогу ответить твердым голосом, и сказал: “Нет”.
На второй нашей встрече он показал мне пять карточек, из которых я прежде не видел ни одной. Из первых четверых в каждом меня что-то не устроило. Но потом я дошел до последней. Это был молодой человек, лишь на два года старше Чарли, с большими темными глазами и крупным носом; он глядел прямо в камеру. В нем было что-то несомненное – конечно, красота, но и какое-то упорство, как будто кто-то его пытается застыдить, а он не дается. На фотографии стояло два штампа: один – что он стерилен, другой – что он родственник врага.
Я поднял глаза на Тимоти; он смотрел на меня.
– А с ним что не так? – спросил я.
Он пожал плечами:
– Да ничего. – Потом, после паузы: – Он сам выбрал стерилизацию.
И я слегка вздрогнул, как всегда бывало, когда мне о ком-нибудь такое говорили. Это значило, что не болезнь и не лекарства лишили его возможности оставить потомство; это значило, что он выбрал стерилизацию, чтобы его не послали в центр перевоспитания. Выбирать приходится между телом и разумом, и он выбрал разум.
– Ну, я бы хотел организовать встречу, – сказал я, и Тимоти кивнул, но окликнул меня, когда я уже встал и направился к двери.
– Он хороший человек, – сказал он; это странное словосочетание в наши дни. Я узнавал про Тимоти перед нашей встречей, в прежней жизни он был соцработником. – Просто отнеситесь к нему без предубеждения, хорошо? – Я не понял, что он имеет в виду, но кивнул, хотя “без предубеждения” – тоже анахронизм, еще одно понятие давних времен.
Настал день встречи, и я опять нервничал, сильнее, чем обычно. Меня не покидала мысль, что хотя Чарли молода, шансов у нее практически не осталось. Если сейчас не получится, мне придется искать за пределами муниципалитета и даже префектуры. Мне придется надеяться, что Уэсли снова поможет мне, после того как он подыскал для Чарли работу, такую работу, которая ей нравится. Мне придется выцарапать ее с рабочего места, поселить где-нибудь еще, а потом – найти способ перебраться туда, и мне снова понадобится помощь Уэсли. Я,
