Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сиди молчи там! – с несерьезной сердитостью обернулась к нему Надя и притормозила возле дома Сергея, куда они, собственно, и ехали, потому что тот номер, что был указан в телефоне Прасковьи, не отвечал. Оставалось надеяться, что херувим дома.
Прасковья не успела выйти из машины, а Сергей уже торопливо вылезал из подъезда, борясь с ветром, который давил на дверь, как на парус, и не давал ей открыться. Игра света и тени, бурки, трясущиеся небритые щеки, меховой жилет делали Сергея похожим на Левченко из фильма «Место встречи изменить нельзя», но, когда херувим вывалился наружу с трепыхающимся в кулаке тетрадным листом, эта иллюзия рассеялась – в лице Сергея не было той замечательной печали актера Виктора Павлова; клонимый ветром, скользя на утоптанном снегу двора, веселый и поддатый Сергей радостно ухватил Прасковью за локоть и стал совать листок ей в карман пальто. На листке, куда Прасковья мельком заглянула, был адрес аптеки, где работал чудесный лекарь.
– Всё тут записал! – сказал он. – Не потеряй!
– Как дела у тебя? – спросила Прасковья, но не стала дожидаться ответа и задала еще один вопрос: – Что ж ты про болячку ничего не сказал?
– Так Маша у меня не под круглосуточным присмотром. Не как ты. Я могу за ней не подсматривать, если не хочу. А всякие интимные ее дела меня не очень интересуют. Она светлый человечек, ты же видела. Не хотелось этот образ рушить физиологией, как с тобой.
– М-да, человечек, – ответила Прасковья. – А про меня лучше не напоминай. Обо многом забываю, порой о нужном, но вот мысль о том, что за мной круглые сутки херувимы смотрят, из головы никак не улетучивается. Как представлю, что ты, именно ты, в ванной за мной подглядываешь, даже не желая этого…
– Ну почему же не желая? – запросто заявил Сергей. – Еще раз повторюсь, как и всегда повторялся, когда речь об этом заходила. Не буду скрывать, несколько раз, когда ты фигуристой была, я даже этим воспользовался от тоски и одиночества, когда накатывало.
Он помолчал. Уточнил:
– Передернул на тебя, так сказать. Было дело, ввела ты меня во грех.
Прасковья вздрогнула, как от озноба, да и от озноба тоже:
– Вот где-то ты молчишь, а где-то объясняешь, хотя тебя даже не просят, – сказала она. – Давай беги уже обратно домой. Башку не застудишь, потому что нечего уже застужать, а какие-нибудь почки…
Впрочем, Сергей, не дослушав, уже семенил обратно, дыша на руки, прижимая руки к мерзнущим на ветру ушам. На крыльце он обернулся, и до Прасковьи донеслось его «спасибо».
– Вали уже! – махнула рукой Прасковья.
Она хотела крикнуть ему вслед, что вместо словесной благодарности лучше бы он помог с Наташей, но даже если бы крикнула, не успела бы: Сергей выждал паузу между порывами ветра и юркнул в подъезд к своей кошке и своей женщине.
– Забавный он все же парень, – сказала Прасковья Наде, подразумевая, что Сергей идеально вписывался в пейзаж из этакого сказочного домика и двора, словно специально оформленного в духе нового реализма: тут были и турники, и какие-то кольца с облезлой краской, и ржавые мусорные баки, и граффити на стенах, фонарных столбах, и пластиковые окна в домах, построенных еще в середине прошлого века.
– Херувимы – чудики такие, в отличие от вторых, – одобрительно заметила Прасковья зачем-то.
Когда она это сказала, ей показалось, что один из неназванных городских престолов задел крылом автомобиль, в котором они сидели, потому что приборная панель слегка мигнула, дав зеленоватый отсвет на серьезное лицо Нади.
– Вот, – Прасковья достала из кармана смятый листок. – Звони. Утешим девку, облегчим ей жизнь на новом месте. А то как-то не очень приветливо ее наш город встретил, согласись?
– Мне кажется все же, это не город наш, а мы его, – поправила Надя.
– Пусть так, – легко согласилась Прасковья, стараясь не думать о том, что ждет ее завтра.
Глава 8
Стоило прибыть на место, и тут же вся дорога – ранний подъем, пересадки, ожидание между пересадками – схлопнулась в мимолетное, очень компактное воспоминание, где не было места неудобству и усталости. А меж тем до Серова, бывшего Надеждинска, она и гомункул добирались чуть ли не двенадцать часов. Усталости не было, а вот мрачные мысли сами собой лезли в голову, подстегиваемые невольным страхом.
Названный в честь разбившегося летчика город и сам был будто упавший, засыпанный снегом самолет. Прасковья поймала себя на том, что жутко предвзята. Сугроб, свесившийся с козырька краснокирпичного, да еще и покрашенного в красный цвет автовокзала, казался ей умирающим и тоскливым. Над волнистой шиферной крышей, над заснеженной посадочной площадкой, обнесенной забором, закрытой воротцами, проходными от безбилетников и террористов, возвышалась узкая информационная панель на двух толстых столбах, эта панель и эти столбы походили разом и на японские ворота тории, и на два могильных креста, поставленных впритык горизонтальными перекладинами друг к другу. Поймав себя на сравнении с могильными крестами, Прасковья подумала: «Веселая я сегодня, однако». Когда выходила из темного автобуса по узкому проходу между двумя рядами высоко стоящих кресел, зачем-то взяла гомункула за руку, будто боясь, что он может потеряться. При этом, когда поглядывала на серьезные лица остальных пассажиров, успела несколько раз подумать: «Тут, похоже, весь город нужно переосмысливать разом».
Она вышла из замкнутого сумрака автобуса на пасмурный полумрак улицы, вдыхала воздух сразу носом и ртом, чтобы избавиться от привкуса автомобильной смазки, что отдавала рыбой, – этот запах преследовал ее всю дорогу, им, казалось, была пропитана даже медитативная мелодия, негромко сопровождавшая пассажиров всю дорогу; под этот запах, эту мелодию Прасковье, когда она заваливалась в сон, виделся неторопливый рыбий косяк, медленно скользивший в мутноватой глинистой воде. Вдогонку пришло воспоминание о шторках на окнах автобуса: темные, с такими же темными кистями, они выглядели так, словно их совсем недавно перевесили с зеркал, закрытых на время траура.
Вокруг стояли домишки, торчали облетевшие деревья, но при взгляде поверх жести, покрывавшей двускатные крыши частных домиков, туда, откуда поднимались белые промышленные дымы, Прасковье мерещился фэнтезийный черный за́мок, где обитал какой-нибудь рыцарь – Като – или какой-нибудь дракон, к которому так и напрашивался эпитет «злоебучий». Чем ближе было к городу, тем чаще захватывало дух, как при кошмаре перед самым пробуждением. Теперь же, когда Прасковья, не в силах отпустить горячую ладонь гомункула, стояла, уже даже не озираясь в поисках ждущей ее машины, и смотрела на то, как Ольга идет через небольшую площадь перед автовокзалом, – радостная, призывно машущая рукой, – чувство падения переросло в легкую тошноту.
Неизвестно, насколько старше Нади была Ольга, но выглядели они одногодками. Как и сестра, Ольга предпочитала светлые цвета, так что почти светилась
