Чернобыль. Большая ложь - Алла Ярошинская

Депутаты задали ему главный вопрос: если все так хорошо было известно с первых часов и дней, то почему же не было информировано население? На что Израэль, не моргнув глазом, резанул: «Вы этот вопрос задайте Советам министров республик. Потому что наша обязанность – информировать руководство, которое доводит». Если перевести с бюрократического на русский, то это значит приблизительно следующее: я вот вижу, что дом соседа горит, а в нем – спящие люди, я могу позвонить 01, а уж приедут пожарные или нет – не мое дело, и с ведром воды бежать заливать этот пожар – нет уж, увольте, господа! Там ведь можно и самому пострадать. Своя рубашка ближе к телу!

Тогда председатель Комиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Верховного Совета Белоруссии И. Н. Смоляр справедливо заметил: «Можно много говорить о грифе секретности, но есть еще гражданская позиция. <…> Почему ни один из членов государственной комиссии, которая выехала 27 апреля в Чернобыль, не выступил по телевизору и популярно не разъяснил?»

На всех слушаниях и во всех прениях Израэль никак, похоже, не мог понять, чего же хотят от него эти зловредные депутаты. Он никак не мог понять (или не хотел?) того, что для каждого совестливого человека лежит на поверхности: предупреди об опасности! Ведь он знал, докладывал по инстанции, видел, что оно должно «доводить», но «не доводит», понимал, чем это грозит, особенно – для детей. Мы не знали. Потому что знал он. Знали они. Знали и преступно молчали. Он знал и молчал. Три года исправно докладывал «наверх» информацию. Получил орден Ленина за Чернобыль.

Хороший человек Юрий Антониевич: помните, трех китов спас, без разрешения правительства. Слава Богу, а то, неровен час, что бы подумали о нас в мире?

Глава 8 ВИЗАНТИЯ В КРЕМЛЕ

«Здоровью детей ничего не угрожает!» Эти утешительные слова-заклинания в адрес жертв Чернобыля, автоматически слетающие из уст людей, занимающих самые разные должности, я слышала десятки раз. Но чаще – от прокремлевских медиков высокого ранга. В годы чернобыльского безмолвия мы не раз встречали эту фразу в различных изданиях страны. Но для людей, и сегодня живущих в радиационно опасных местах, эти слова означают только одно – откровенное издевательство над ними и их больными детьми.

И вот почему. За один послечернобыльский год официальная советская медицина – Министерство здравоохранения СССР во главе с Е. И. Чазовым – трижды (!) официально меняла предельно допустимую дозу облучения. Сразу после Чернобыля она составляла 70 бэр за 70 лет человеческой жизни, затем – 50 и, наконец, начиная с 1987 года, – 35 бэр. А ведь до Чернобыля она составляла всего 25 бэр. Если перевести с языка физики на общедоступный, то этот норматив означает тот предел приемлемого риска, за которым у человека начинаются проблемы со здоровьем. Зная уровни загрязнения окружающей среды, радиационного фона, вполне можно рассчитать, за какое время человек «наберет» эту критическую дозу. Это дает возможность определять места, опасные для человека, откуда нужно отселять людей на «чистые» земли. Это очень серьезный и важный показатель для жизни человека. Поэтому такое вольное обращение с роковой цифрой не просто удивляет – настораживает. Какова она, эта цифра российских медицинских светил: научная или «потолочная»?

Отцом 35-бэрной концепции в СССР по праву считается бывший глава Национальной комиссии по радиологической защите Минздрава СССР академик Л. А. Ильин. Едва ли не главный аргумент официоза в защите ее позиции – обвинение всех несогласных (и коллег, и журналистов) в некомпетентности, а всех заболевших в результате облучения – в радиофобии.

Вот что заявил Ильин журналистам во время научной-практической конференции «Медицинские аспекты аварии на Чернобыльской АЭС», которая состоялась в Киеве в мае 1988 года: «В синдроме радиофобии повинны мы все. Здесь я выделил бы два аспекта: подавляющую неграмотность населения в области радиационной защиты и неотвратимое стремление журналистов акцентировать внимание на тех вопросах, которые у человека с улицы всегда вызывают повышенный, болезненный интерес». Позиция академика, мягко говоря, странная. Весной 1988 года, когда Л. А. Ильин обвинял их в этом, журналисты были напрочь лишены возможности публиковать то, что они видели в пораженных районах, – это было запрещено. И медицина здорово, в том числе и лично он сам, приложила руку к утаиванию информации о последствиях воздействия радиации на здоровье людей. Здесь можно было бы напомнить врачам, которые ревностно выполняли предписание медицинских начальников, клятву Гиппократа, которую они давали в молодости. Но, думаю, в этом конкретном случае – бесполезно. Это первое.

И второе. Как можно обвинять «человека с улицы» в проявлении «болезненного интереса» к здоровью собственных детей?

Правда, зря Ильин корил журналистов так огульно. Ведь последняя фраза двух спецкоров главной газеты страны «Правды», органа ЦК КПСС, в отчете об этой конференции под названием «Слухи…», была такой: «Наступление на радиофобию развивается». Один из журналистов – ее собкор по Украине Михаил Одинец. Тот самый Одинец, который передал мне по телефону ответ из своей газеты, что моя статья у них не выйдет. (Позже, сразу после развала СССР, он еще и напечатал обо мне злобную заметку под заголовком «Метит в президенты!» – тогда как раз разворачивалась первая президентская кампания на Украине, и если бы я решила баллотироваться, то имела все шансы ее выиграть. Но судьба распорядилась по-другому: свою кандидатуру от демократов выдвинул многолетний узник советского политического ГУЛАГа Вячеслав Чорновил и попросил меня стать у него доверенным лицом. Я не смогла ему отказать в этом. К сожалению, по многим причинам Чорновил проиграл бывшему партийному секретарю Леониду Кравчуку. Народ избрал своим первым президентом того, кто много лет душил партийными догмами все живое. Это для меня загадка. А Вячеслав Чорновил, спустя годы, при весьма странных обстоятельствах попал в автомобильную аварию. Его сын Тарас, депутат Верховной Рады Украины, уверен, что отца убили. Но это уже тема для другого расследования.)

19 октября 1989 года на открытых слушаниях в Комитетах Верховного Совета СССР Л. А. Ильин убеждал присутствовавших: «…35 бэр – не опасный уровень, а уровень, с которого должны начинать принимать решения…»

Точку зрения академика Л. А. Ильина разделяли и поддерживали его московские коллеги – В. А. Книжников, А. К. Гуськова, Е. И. Чазов, группа украинских ученых И. А. Бебешко, В. Г. Лихтарев, министр здравоохранения А. Е. Романенко и другие. Именно этот круг «придворных» ученых, чья концепция «35 бэр за 70 лет» ложилась в основу важных правительственных решений, должен сегодня чувствовать бремя ответственности за тех, кто еще четыре года после аварии – пока не восторжествовала гласность – оставался жить в зараженных районах. За тех детей, которые за два года почти «залпом» набирали более 120 и даже 500 бэр. Это именно они вместе с правительствами страны и республик, политическим руководством должны отвечать на всех собраниях, митингах и забастовках, которые и спустя десятилетия сотрясают радиационные регионы, на вопросы убитых горем матерей и инвалидов-ликвидаторов: почему?

На одной из таких встреч в Народичах профессор В. А. Книжников, заведующий лабораторией института биофизики Академии Медицинских наук СССР, вполне серьезно говорил: «Нигде в мире при изучении последствий облучений (ни в Хиросиме, ни в Нагасаки, ни у нас после аварии 1957 года на Урале, где средняя доза была 52 бэра, ни по другим данным – шахтеры рудников, врачи-рентгенологи и так далее) не было зарегистрировано учащения генетических нарушений или рака при дозах 100 или 50 бэр».

Из зала на это ему раздраженно сказали: «При чем здесь Хиросима, если у нас другие радионуклиды выпали?» Профессор мгновенно парировал: «Ну, если вас больше интересуют сказки…» Но вот как раз «сказки» разгневанных многолетним обманом людей не интересовали. И поэтому зал дружно «захлопал» профессора Книжникова. И действительно, правомочны ли подобные сравнения? Атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, весила всего (если уместно здесь это слово) 4,5 тонны. Напомню: реактор же четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС выбросил в атмосферу в виде мелкодисперсных частиц 50 (!) тонн двуокиси урана, высокорадиоактивных нуклидов йода-131, плутония-239, нептуния-139, цезия-137, стронция-90 и многие другие радиоизотопы с различными периодами полураспада. Еще около семидесяти тонн топлива было выброшено с периферийных участков активной зоны. Плюс к этому – около 700 тонн радиоактивного реакторного графита взрывом разбросало вокруг аварийного блока. Чернобыль – это триста Хиросим только по долгоживущему цезию-13 7, который вылетел за пределы реактора. Разве это неведомо ученому?

Однако, несмотря на реальные факты, официальная медицина продолжала гнуть свое, отыскивая все новые и новые подпорки для удерживания позиций. Один из «аргументов», который выдвинул на том же собрании в Народичах профессор В. А. Книжников, был таков: «В Аргентине правительством принята доза 100 бэр за 20 лет». Ну и что из этого следует? Очевидно, людям полагалось утешиться этой информацией. Можно подумать, что именно в Аргентине, а не у нас люди до сих пор живут в центре последствий локальной ядерной войны в Европе. По сути, Чернобыль по своим масштабам таковым и является. И именно так, как мне удалось выяснить через несколько лет после этой встречи, называли катастрофу между собой члены Политбюро ЦК КПСС на своих закрытых заседаниях. (К этому мы еще вернемся.) Чернобыль просто не с чем сравнивать. Ни с Аргентиной. Ни с Хиросимой. Ни с Уралом. Неужели этого не понимают профессор Книжников, профессор Ильин, профессор Гуськова, профессор Чазов и другие?..