Танец единения душ (Осуохай) - Владимир Карпов

Кинулись искать. Нашли «глыбку» в канаве: кто-то, видно, сбросил туда, откуда добыли, чтоб не мешала под ногами.

Григорий собственноручно стал её разбивать — искры и колкое крошево разлетались по сторонам, попадали в лицо ему, но он сосредоточенно добирался до ее сердцевины.

А там — стремительно мчался плот.

Он летел, причмокивая о волны, словно зацеловывал, заласкивал страшный водный поток. И два человека, мужчина и женщина, в этом неистовом движении, в разворачивающейся поднебесной стихии успевали обняться, вжаться друг в друга и слиться в поцелуе. Скалы оковывали русло, сдавливали, наступали, причудливо нависая над людьми. И деревья, то словно измучено выползшие из камня, то наоборот, будто выстрелившие из него, казалось, как и люди на плоту, существовали на самой кромке, на пределе, на грани гибели и жизни. Река шумела, гудела.

— Э-э-эй! — задиристо прокричал человек.

— Ог-го-гой! — грозно приструнили берега.

Стиснутые воды, словно с перепуга, мчались еще быстрее, так что скалы и деревья становились неразличимыми, лишь менялись очертания того небесного проёма, который то ли виделся, то ли грезился впереди. А люди, он и она, будто только и ждали, искали всю жизнь этот пронзящий полет — вдвоем, вместе, с чистым единым биением сердец.

По ребристому перекату сложенный брёвнами поперек течения плот мчался, изгибаясь, подобно воздушному змею. Его крутануло в водовороте, захлестнуло волной, он исчез под водой и тотчас выскочил, сгорбившись, будто сплавившийся чебак. И по всему, людей должно бы смыть с него, но они были на плоту, крепко вцепившись в вязки и удерживая друг друга. Потому что женщиной — была и она, Аганя. Она была собою и ею. А она уже знала, как проходят здесь реку. Она имела чутье. И это она хваталась в вязки рукой той женщины, и припадала бок о бок с ним к ребристому плоту.

Здесь ветер рвал из рук палатку, Аганя удерживала её, будто стропы парашюта. Девушка Даша пособила и посмотрела на неё — её отражением.

В порыве ветра Бернштейн срекошетил молотком по камню, и крупная искра отлетела ему в глаз. Аганя невольно прикрыла ладонью свой глаз, почувствовав ожог.

Тогда Аганю впервые и обдало теплом это ощущение: будто она — все. И все — это она.

С летами это чувство делалось прочнее. Как, если в доме живет Домовой, обо всех все знающий, то её, стало быть, можно считать Алмазной. Не потому, что цены великой, как алмаз: она была всеми, а «все» — никогда ничего не стоили. А потому, что оставалась со всеми, ушедшими или ходившими по алмазы, и все оставались в ней.

Геолог с новым ударом расколол глыбу, и взял половины в руки, будто делил хлебный каравай.

А людям на плоту после вихрящего скольжения меж скал течение реки казалось мерным, привольным. Они в отдохновении ликовали: живы, всё позади! Как тут же виделось, что самое опасное — впереди. Русло рассекал клык скалы — ровно по золотому сечению, отметил Андрей, успев мысленно набросать рисунок. Разлученные воды реки дыбилась пеной и обрывалась в никуда. Кормило в его руке стало само воротить к берегу: требовалось отдышаться, присмотреться, собраться духом.

Деревья на отлогом берегу словно шагали навстречу, в воду. Их подмытые рекой корни казались когтистыми лапами, высоко замахнувшимися над землей, причудливо перекрюченными и цепко впивающимися в почву. И зловещий самоубийственный порыв виделся в этом карабкающемся массовом шествии. И сказочная, величественная мощь.

Двое вытащили на берег угол плота. Пока он привязывал его, она подошла к лиственнице, ветви которой были обвязаны салама — бесчисленными тряпочками и веревочками из конского волоса. Каждый, кому надлежал путь дальше по реке, подходил к этому священному дереву и отдавал что-то от себя — повязывал ли узелок, бросал ли монетку или оставлял под деревом часть еды. Так со временем стали делать все: верующие и коммунисты, местные и приезжие. А если кому-то и не позволял устав, то всё равно поглядывали на дерево с уважением и мысленно просили прощения, что не исполняют положенного обряда. Здесь никому не хотелось играться с судьбой. И вопреки разумению или убеждениям, физически ощутимым становилось присутствие духов тайги, земли, воды и неба.

Так было и с Аганей: сколько она не говорила себе, что человек царь природы, да плеснуло волной, и от царя — одно воспоминание. А повязывать салама на священное дерево ей почему-то ещё и просто-напросто нравилось — повяжет тесемочку свеженькую, не замытую дождями, а она как-то на ветви и заиграет! Как новогоднюю ёлку украшать!

Повязала Салама и Елена. Андрей тоже подошёл, торопливо — как всё, что он делал, кроме занятия камешками, — стал шарить по карманам. Ничего не нашёл, и Елена протянула ему булавку. Он помедлил, понимая, что для женщины в дороге это вещь бесценная, но она сунула ему булавку в руку, и он пристегнул её к ветви.

А за их спинами, поверх голов, во весь простор реки, Аганя попросила Великого шамана помочь этим двоим, как помог он своему младшему брату Ойустору, когда тот на берестяной лодке убегал от страшных людоедов, уже порешивших всё племя. Великий шаман тогда вздыбил в три гряды камни на пути злодеев, которые и стали потом порогами, или, как на казачий лад называли старые якуты, шиверами Куччугуй Ханом, Юс-ее и Улахан Ханом. Последний из Большого Хана геологи переименовали в Большую кровь, так много людских жизней осталось на этих шиверах. Великий шаман не только водрузил преграды, но и, спасая брата, повернул вспять течение реки: прежде Вилюй был рукавом батюшки-Енесея, а с той поры прирос к матушке-Лене. Так рассказывали местные якуты и эвенки, правда, Лену они величали не «матушкой», а «эге», — «бабушкой».

Здесь, у священного дерева, каюр Сахсылла всегда говорил с Великим шаманом. Он делал это молча, но все понимали, о чем он говорит с ним. Так и Алмазная теперь, немо, мысленно, прокричала во весь ствол реки: «Помоги этим двоим!»

И вновь их уносила река. Буйный поток мчал плот встречь пенящемуся водному обрыву. Ноги сами начинали упираться, будто можно было сдержать это движение, притормозить, а то и дать обратный ход. Но путь оставался только один, вперед, в бурлящую пропасть или в стремя жизни. Плот с растерявшимися на миг людьми влетел в водный гребешок, глухо ударил о глыбу, и рассыпался, как спички, по бревнышкам — успело мелькнуть в воображении Агани. Мог бы рассыпаться, если бы Алмазная опять легко ни подправила кормило, не призвала ещё раз Великого шамана, так, что плот скользнул по овалу и скатился, словно санки по ложбине.

Скоро с хода миновали пороги Малого хана, и опять люди поторопились радоваться. На тихом, ровном с виду месте, плот странно потащило по дуге, вернуло вспять, и стало водить по кругу. Мерно, спокойно. Будто в самом деле, там, в омуте, черти водились, зацепили снизу веревкой, и крутили, посмеиваясь. Или не вода это вовсе, не река здесь, а чудище громадное, разинуло пасть и неторопливо, с наслаждением заглатывает деревянное судёнышко с людьми.

У Агани кружилась голова. Партия продвигалась таёжной тропой. Впереди каюр, за ним начальник, следом рабочие с навьюченными лошадьми. Она стала приотставать, плелась в хвосте — шло кругом всё перед глазами, хоть лежми ложись. Ее даже мутило.

— А ты, подруга, случаем не на сносях? — обернулась к ней Даша.

— Как это, на сносях? — не поняла Аганя. Она подумала, что на сносях бывают только коровы.

— Не знаю, как это. Тебе лучше знать. А то я, гляжу, с чего это она наливаться вся вдруг стала, как ягодка? Да, подруга… Сильно тошнит-то?

Аганя покачала головой, всё ещё не очень понимая, о чем это Даша говорит. И только через несколько шагов, участившимся биением сердца, сбившимся дыханием остро почувствовала тесноту. Грудь была набрякшей, так, что тесемки лифчика больно впивались в тело. Набухшие, сделавшиеся пузырчатыми соски, до невыносимой истомы упирались, сдавливались шершавчатой тканью. Но и сами эти вздувшиеся окружности словно что-то удерживали внутри, рвущееся, стремящееся выплеснутся, истечь, иссочиться. И живот был тугим. Но не так, как перед месячными, когда хочется, чтобы это, заполнившее, ушло, скатилось скорее, исчезло. А наоборот — она невольно даже провела по животу рукой вверх — осталось, поднялось, росло.

Да неужели?! — обрадовалась Аганя. Неужели?.. Но ведь этого же не может быть! Ведь это были только мысли. Только в мыслях она была с ним. А так — не была. И ни с кем не была еще. Никогда. А из-за одних мыслей же — не может быть…

Впереди ритмично колыхался рюкзак и выпукло, размеренно ходили под ним крепкие Дашины ягодицы.

Какие-то вовсе странные, несуразные мысли пошли. «Непорочное зачатие», — бабушка говорила. Но ведь это же сказки, религиозные плутни. Опиум. А вдруг да и бывает — всего остального нет, а это и бывает. Ну, вот есть же, она сама чувствует, есть.