Персона - Максим Жирардо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И чтобы этот псих быстро оказался за решеткой! Это в твоих же интересах!
Глава и
– Это полиция! – воскликнула Соня. – Они внизу, хотят со мной поговорить.
– Не может быть! Шутишь, да? Прекрати! Ты что, угнала машину? Впрочем, нет, я поняла, тебя поймали на промышленном шпионаже, ты всегда казалась мне подозрительной.
На лице Эльги обозначилась веселая улыбка, но при виде зарождающейся в душе подруги тревоги тут же исчезла. Она поняла – все очень и очень серьезно. Черты лица женщины застыли, руки задрожали, глаза искали у Бога поддержки, надвигалась трагедия, и она всеми силами старалась ее отсрочить.
Соня схватила телефон и позвонила мужу, но попала на автоответчик. Затем сразу же набрала другой номер.
– Хода, это я, вы дома? Отлично. Как дети? Вот и хорошо. Филипп не звонил? Я могу задержаться, так что покормите их ужином.
Она положила аппарат на стол.
– С Филиппом что-то стряслось, – произнесла она дрожащим голосом, в котором явственно звучала паника.
– Почему ты так говоришь?
– Я знаю… Чувствую.
– Да нет, не переживай, наверняка ничего страшного.
– Если они приехали прямо сюда, значит, дело серьезное.
– Откуда тебе знать?
– Знаю, и все. Ты можешь остаться со мной?
– Ну конечно могу, – ответила Эльга и положила на плечо подруги ладонь.
В этот момент в комнату, в сопровождении охранника Доминика, вошли тип лет шестидесяти и женщина помоложе. Флик направился к Соне и протянул ей руку:
– Здравствуйте, мадам Сильва. Меня зовут Фрэнк Сомерсет, я комиссар уголовной полиции Парижа. Позвольте представить вам моего главного инспектора Лоране Мило.
Флик показал на женщину за его спиной. Той было чуть за сорок, и она совсем не напоминала агента полиции. Выражение лица, насколько холодное, настолько и профессиональное, смягчалось женственным обликом, стройной фигурой и пышной, роскошной белокурой шевелюрой. Она кивнула Соне и молча прислонилась к стене. Эльга подумала, что из них двоих именно ей отводилась роль «плохого копа».
Фрэнк посмотрел по сторонам и отпустил охранника, который ушел, закрыв за собой дверь. Затем повернулся к двум женщинам и окинул их беглым взглядом – сначала Соню, потом незнакомку, которая ее сопровождала. Надо было соблюдать бдительность. Он не хотел, чтобы она вмешивалась в ход допроса. Предстоящий первый разговор с Соней представлялся жизненно важным для скорейшего выявления следов, благодаря которым они смогут продвинуться вперед.
– Сожалею, но у меня для вас плохие новости.
– Что-то с Филиппом?
У Сони уже блуждал взгляд, левая рука нащупывала стол, чтобы ухватиться за него и не упасть.
В едином порыве Фрэнк с Эльгой подхватили ее с двух сторон под руки, желая поддержать. Их взгляды скрестились – с одной стороны, верная подруга, с другой – добрый флик.
– Да, на него было совершено нападение. Но вы не волнуйтесь, его жизни ничего не угрожает.
– Что с ним? Где он?
Фрэнк с Эльгой сжали ее крепче, опасаясь, что молодая женщина пошатнется и упадет.
– Сядьте, пожалуйста, я сейчас вам все объясню.
Фрэнк и Эльга помогли Соне сесть. Эльга устроилась рядом с подругой, не выпуская ее ладони из своей руки. Фрэнк схватил стул и сел за стол напротив.
– Теперь ваш муж вне опасности, он в хороших руках в медицинском центре Святой Анны.
– Мне надо его срочно увидеть.
– Сожалею, но на данный момент это невозможно – визиты в отделение, где он лежит, запрещены.
– Что с ним произошло?
– Отправляясь сюда, я говорил с доктором Рюзеком по телефону. Именно он с его командой занимаются вашим мужем. Это главный врач неврологического отделения больницы Святой Анны. Ваш супруг в реанимации. Состояние его стабильно, однако он нуждается в постоянном наблюдении врачей. Именно поэтому вы пока не можете его увидеть.
Фрэнк говорил спокойным голосом, отчетливо произнося все значимые слова, и не забыл сделать короткую паузу, перед тем как сообщить, что дни Филиппа Сильвы еще не сочтены. Их первая встреча, которой всегда отводился основополагающий характер, создавала безопасную атмосферу. Соня должна была увидеть во Фрэнке человека, заслуживающего доверия. Лоране стояла в стороне, расстояние между ними еще больше усиливало позицию Фрэнка. Ее молчание и то обстоятельство, что она осталась стоять у стены, вносили дисгармонию и, на контрасте, подчеркивали сочувствие Фрэнка. Она тоже внимательно наблюдала за происходящим и подмечала ускользавшие от него детали, чтобы потом, по окончании допроса, высказать свои впечатления. Будучи весьма искушенной в этом деле, она отнюдь не радовалась присутствию Эльги, человека в сложившейся ситуации чужого и, следовательно, постороннего для следствия. Ей отнюдь не нравилось, что вторая женщина – может, подруга, но может и нет – может влезть в разговор и создать никому не нужные проблемы. Фрэнк тоже краем глаза поглядывал на Эльгу, которая зорко следила за каждым его жестом, как недоверчивый человек, выглядывавший любой ложный шаг, чтобы укрепиться в своих опасениях.
– В неврологии? – пролепетала Соня. – Почему в неврологии?
– Я сейчас вам все объясню, но сначала мне хотелось бы узнать, кто вы.
Фрэнк повернулся к Эльге. Его вопрошающий взгляд застал молодую женщину врасплох. Она не была готова, что полиция будет допрашивать ее саму.
– Эльга… Я ее подруга… – пробормотала она.
– Пожалуйста, пусть она останется, – попросила Соня.
Фрэнк откинулся на спинку стула и посмотрел сначала на нее, затем на Эльгу. Потом, немного поколебавшись, повернулся к Лоране, дабы перехватить ее взгляд. И вновь вспомнил рынок Анфан-Руж[14], где и сформировались его глубокие познания в такой сфере, как человеческое поведение.
От этого крытого рынка, самого старого в Париже, Фрэнк жил буквально в двух шагах. Горожане окрестили его так много лет спустя после основания в XVII веке в честь красных мундиров, которые носили сироты примыкавшего к нему приюта. Эти дети, одетые во все красное, стали символом квартала, и Фрэнк хоть и не был сиротой, но до такой степени до самого поступления в полицейскую школу жил на обочине общества, что считал себя одним из них. Его воспитывала одна мать, и, сколько он себя помнил, в этой простой, радостной отшельнической жизни никогда не мелькало даже тени отца. Общество начала шестидесятых резко отличалось от нынешнего. Семейная ячейка в его представлении могла принимать единственно образ, затянутый в жесткий корсет католической морали: папа, мама и дети. Одинокая женщина, воспитывавшая сына, – не вдова, даже не разведенная, а просто одинокая, – становилась объектом подозрений и сплетен. Помимо прочего, эта женщина, она же мать, должна была хранить тайну, которая грызла ее, будто опухоль внутренности.
