Знаменитый газонокосильщик - Бен Хетч

Вечером снова звоню Шону, но его мама говорит, что он не хочет подходить к телефону. Но прежде чем я успеваю повесить трубку, миссис Ф. понижает голос и говорит, что очень рада, что я позвонил, так как она хотела со мной поговорить. Она на мгновение кладет трубку, и я слышу, как она закрывает дверь на кухню. Вернувшись, она сообщает, что ее очень беспокоит Шон.

— Только ничего не говори ему… не рассказывай, что я с тобой говорила… но тут намедни он заявил… он сказал, что собирается стать премьер-министром, — говорит она.

Она умолкает, и я не знаю, что ей ответить. Неужели она воспринимает Шона всерьез? Родители у Шона уже пожилые. Его отцу почти столько же, сколько моему деду, а его матери, которая наполовину испанка, шестьдесят. Они не слишком сообразительные и верят всему, что им говорит Шон.

— Он сказал, что сначала превратится в куколку, а потом из нее выпорхнет прекрасная бабочка, — говорит миссис Ф. — Да, кажется, он сказал — бабочка.

— Джефф, Джефф, пойди сюда, — зовет она мужа, — Шон сказал, что из него получится бабочка или мотылек? — Я слышу, как они спорят, а потом к телефону подходит отец Шона.

— Привет, Джей, — с властными интонациями в голосе говорит он. — Дорин уже сказала тебе, что нас очень тревожит Шон. Да, он всегда был неуправляемым, это обычное дело, и мы с этим смирились, но вчера в гараже он заявил мне, что достиг завершения личиночной стадии.

Именно так он и сказал — конец личиночной стадии. Он сказал, что теперь запрется в своей комнате и позднее возродится уже в виде мотылька. Хотя Дорин утверждает, что в виде бабочки.

Мне нравится эта полемика: интересно, какая разница — в виде мотылька или бабочки?

— Он сказал, что будет читать «Британнику» и не выйдет, пока не доберется до конца, — добавляет мистер Ф. — Похоже, он считает, что выйдет из своей комнаты готовым премьер-министром. Но это ведь глупость! Он ничего тебе не говорил, Джей? Или это очередная выдумка, чтобы не ехать с нами в Шотландию?

Я всерьез начинаю ненавидеть «Макдоналдс». Сегодня протирал жаровню, и меня опять выгнали с кухни. И всегда все происходит из-за какой-нибудь ерунды — то забудешь повесить вывеску, то уронишь пирожок, то не закроешь дверь холодильника. Стоит мне заметить пристальный взгляд Эдди или Криса, как в ожидании очередных упреков я тут же запихиваю себе в рот кубик льда. Хороший способ — громкое посасывание льда отлично передает вызывающее и наплевательское отношение.

— Не забудь протереть пол, Джей. — Бульк! — Это ты оставил тряпки в зале? — Бульк! — Вытащи эту хреновину изо рта! — Бульк!

Днем приезжает Энн из отдела кадров. Не успев появиться, она тут же вызывает меня в кабинет менеджера на пару слов. Когда человека собираются уволить, его всегда сначала вызывают на пару слов.

— Привет, Джей, — говорит она, — ты мне нужен совсем ненадолго. — И открывает книжку в черном переплете, которая лежит перед ней на столе. — Служащий Джей Голден, — зачитывает она вслух, — во-первых, ты не… во-вторых, твое отношение не… в-третьих, мы бы рекомендовали тебе… — И, дойдя до конца, она спрашивает: — Тебе есть что сказать в свое оправдание?

Я интересуюсь, откуда у нее такие сведения, и она отвечает, что вообще знает гораздо больше и ей не нужны осведомители. «В мои обязанности входит управление людьми, — сообщает она. — Я контролирую двенадцать ресторанов, Джей… то есть сто пятьдесят человек. И я знаю, что происходит в подотчетных мне заведениях».

Я даю ей какое-то время поразглагольствовать о ее ресторанах и лишь киваю, показывая, что все это вызывает у меня глубочайшее почтение, но потом пытаюсь сказать кое-что в собственное оправдание. Я обвиняю других сотрудников в доносительстве и настаиваю на том, что мне ничего не было известно о поступающих жалобах. Энн снова повторяет, что у нее нет осведомителей. А я утверждаю, что есть. Энн заявляет, что я не умею слушать окружающих, и в конце концов, словно идя на какой-то немыслимый компромисс, произносит: «Я поступлю следующим образом, Джей. Возможно, в ближайшие две недели ты сможешь исправиться, — она смотрит на меня с жалостливым видом, словно добродушная хозяйка, которая готова бросить кость непослушной собаке, — и тогда я вычеркну все те замечания, которые у меня уже записаны».

Вероятно, она ждет, что на глазах у меня выступят слезы облегчения. Но единственное, что меня интересует, это могу ли я идти, поскольку беседа наша затянулась и она отнимает у меня обеденное время.

9 часов вечера.

Папа сегодня опять очень раздражен из-за того, что я отказался звонить его приятелю мистеру Гриффитсу в Сити. Папа связался с ним сам, но, когда мистер Гриффитс перезвонил, меня не было дома.

— В чем тебе не откажешь, так это в последовательности, — говорит папа, ерзая в кресле с таким видом, словно пытается вытереть об обивку голую задницу. У эскимосов есть сто одно слово для обозначения снега, у папы — ровно столько же для выражения недовольства мною. — По крайней мере, твоя необязательность распространяется на всех без исключения.

Я молчу, но краем глаза вижу, что еще немного, и у него на заднице образуется потертость.

Чарли лежит перед камином со своей погремушкой в виде боксерской перчатки. Я спрашиваю, как прошло его выступление. Он изображал капитана Синюю Бороду. Он говорит, что отлично, только его приятель Колин Хиггинс весь издергался, пока он рассказывал о «Манчестер Юнайтед».

— Воспитанные люди перезванивают, когда им звонят, — замечает папа, не поворачивая ко мне голову.

Он начинает напоминать мне Линду из фирмы «Монтонс». Еще пара минут, и он начнет обвинять меня в том, что я непрофессионален.

Чарли объясняет, что сам во всем виноват, так как еще до выступления почувствовал, что обязательно надо постучать по дереву, но он не смог это сделать, поскольку ничего деревянного рядом не было, а миссис Виллис не позволила бы ему доставать пенал посреди урока.

— Не знаю, где мы с мамой ошиблись, — говорит папа. — Ведь у тебя нет элементарных представлений о приличии. Ты не умеешь общаться с людьми. Может, все дело в том, что ты не можешь найти себе хорошую работу? Но с другой стороны, тебя никто не возьмет менеджером. Если бы я вел себя так, как ты… Если бы я так относился к студии… Куда делось все то, чему мы тебя учили?!

Все заканчивается тем, что у Чарли возникает очередная идея фикс.

— Роб и отвертка, — объясняет он, вставая и направляясь за очередным стаканом сока.

— Что у тебя с локтями! — кричит папа, когда он проходит мимо.

— Я их не трогал, — отвечает Чарли.

— Нет, трогал!

— Но они чешутся, — говорит Чарли.

— Неудивительно… — откликается папа. — Просто туши свет! Ну что, ты доволен? — обращается он ко мне, когда Чарли выходит. — Этого ты хотел?!

Джемма сегодня выглядит очень подавленной. Мы занимаемся сексом, а потом весь вечер проводим в фургоне, но перед сном с ней вдруг начинается истерика: она начинает рыдать и говорить, как она несчастна. Каждую фразу она начинает со слов «Моя жизнь….», а заканчивает ее нецензурными ругательствами. И чем дольше она говорит, тем в большее отчаяние впадает. Она заявляет, что скорее всего ее не восстановят в университете, потому что оттуда ни звука, и что она завидует мне, потому что я, по крайней мере, знаю, чего хочу. Я пытаюсь ее подбодрить и высказываю предположение, что администрация просто не спешит с ответом. Уже не говоря о том, что мою целеустремленность можно сравнить разве что с проколотым шариком, который шарахается из стороны в сторону.

Отец Джеммы возглавляет кондитерскую фабрику, которая рассылает свою продукцию во все части света. И Джемма говорит, что когда придет в себя, то устроится к нему на работу. Она считает, что мой папа тоже должен помочь мне.

— Наверняка он знаком с какими-нибудь известными писателями, — говорит она. Я отвечаю, что не сомневаюсь в этом, но скорее всего я уже успел всех их обзвонить и они меня послали на хуй.

Я начинаю ощущать себя пожилым человеком. Скорее всего, это связано с тем, что мне ничего не удается достичь. Когда Александру Македонскому было столько, сколько мне, он завоевывал мир. А что успел сделать я? Получил новый значок в «Макдоналдсе», свидетельствующий о том, что я умею готовить сэндвичи с курицей.

Весь день провел, помогая Джемме заполнять заявки для службы занятости. Когда вечером к нам приезжают Сара с Робом, я сообщаю им, в какое отчаяние меня повергли отказы, полученные из редакций, намекая, что мне нечего надеяться на литературную карьеру, если кто-нибудь мне не поможет.

Однако папа пропускает мой намек мимо ушей и громогласно произносит: «Талант всегда пробьется, сын мой», после чего кладет себе в тарелку пастернак, давая понять, что вопрос исчерпан.