Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Верзилин дождался, когда они выплывут из–под парома, и только после этого снова взглянул на баржу. Никиту Сарафанникова он узнал сразу по его гигантскому росту. Всё было так, как описывал ему старик; была даже у парня чуть заметная лысина.
Глядя на его фигуру, согнутую под огромной тяжестью, Верзилин усмехнулся: «Платить такому три ставки — естественно, особенно, когда разгрузка срочная».
Пахло воблой и дёгтем. По промаслившимся, накалённым солнцем бочкам ползали огромные бутылочные мухи.
В тени от ветхого дощатого навеса несколько грузчиков, дожидаясь работы, играли в ножики, или, как здесь называли, в «слизень–мазень».
В сторонке, надетые на колья, сушились подшитые валенки, висело тяжёлое от воды стёганое одеяло.
«Сколько же у нас в России–матушке таких богатырей, если только в Вятской губернии я уже троих знаю, — подумал Верзилин. — Что перед ними какие–то мальты…»
Он долго сидел на деревянной тумбе, ковыряя прутиком усыпанный галькой берег.
Один из грузчиков, полуголый, волосатый, пахнущий уксусом, подошёл к нему, попросил закурить.
Оставь, не видишь — хозяин, — одёрнул мужика приятель.
— У меня хозяев нету, я свободна птица, — лениво огрызнулся тот. — Скупишься, барин?
Похлопав себя по карманам и огорчённо разведя руками, Верзилин подумал: «Для таких встреч надо иметь при себе папиросы».
— Жила, — беззлобно выругался мужик.
Неожиданно он ухватил за конец берёзовое бревно, приподнял его, охнув, опустил на землю. Грязь и вода брызнули Верзилину на брюки. Первая мысль была: «Дать ему по шее — на остальных произведёт впечатление». Однако, заметив любопытные взгляды возчиков, ожидающих паром, и женщин, полощущих бельё, он одумался. Небрежно размахивая тоненьким прутиком, пошёл прочь.
Кто–то свистнул ему в спину, запустил камнем…
То же повторилось и вечером.
Стоило ему спуститься по лёгкой лестнице в слободу Ежовку и пройти мимо первого домишка, как свист в два пальца резанул ему уши.
«Ишь, соловьи–разбойники», — добродушно подумал Верзилин, из предосторожности втягивая голову в плечи.
— Барин! Сымай шляпу! — крикнул кто–то из темноты.
— Эй, морда! Ха–ха!
Верзилин ускорил шаг. Над плетёной изгородью поднялась голова, рявкнула:
— Держи его!
На свист откликнулись собаки.
Камень ударил в спину.
Верзилин в два прыжка нагнал какого–то парня, схватил его за плечи, встряхнул со всей силой:
— Где тут дом Сарафанникова? Ну? Говори!
— Наших бьют! — раздался рядом радостно–удивлённый вопль.
Верзилин стукнул кого–то в челюсть, сбросил с деревянных мостков в хлюпнувшую осоку; оттолкнул какого–то оторопевшего парня. Отступив к высокому забору, решил азартно: «Ничего, сразимся! С тылу не зайдёте».
В это время из темноты раздался знакомый голос:
— Цыц! Озорник! Кого цапаш! Ефим Николаевич, никак вы?
— Помалкивай, Макар! Наших бьют!
— А ну–ка, Никита, иди сюда, — позвал старик.
— Эй, кто это? — строго, но спокойно прозвучало из калитки. Верзилин понял: Никита.
— Да это мы, Никита! Не знали, что к тебе.
— А ну — тикай!
Всё ещё не отпуская от груди кулаков, Верзилин наблюдал за тем, как засверкали пятки его противников.
Рядом возникла сухонькая фигура Макара Феофилактовича,
Придерживая Верзилина за локоть, он ворчал беззлобно:
— Вот ведь шалыганы… Не смотрят, к кому пристают. Да он вас всех, как Никита, может на одну верёвку и — в Хлыновку. Идите, Ефим Николаевич, не бойтесь. Сейчас никто и пальцем не тронет.
Оборачиваясь на стоящего в почтительной позе Никиту, старик провёл Верзилина несколько шагов, открыл калитку. Большая лохматая собака, порыкивая, обнюхала гостя.
Через открытые двери из горницы в сенцы падал свет. Было прохладно и чисто. Новенькая липовая кадушка стояла на широкой лавке; на гвоздике висел ковш из красной меди.
— Вот мой племяш — собственной персоной, — говорил старик, — Я, конешно, извиняюсь, но вы друг другу под стать — богатыри…
Никита пожал Верзилину руку. На парне была свежая белая рубашка, расшитая васильками.
Проходя в горницу, доставая из карманов хлебное вино и закуски, Верзилин сказал:
— Я очень рад познакомиться с тобой, Никита. И хотел это сделать ещё днём, да (как говорит Макар Феофилактыч) шалыганы помешали на пристани.
— Вы бы сказали, в какое время придёте, я бы встретил, — проговорил Никита. — У нас тут и до поножовщины дело может дойти. Ежовские да луковицкие парни известны этим на всю Вятку.
Потирая руки, хлопоча около стола, маленький сухонький Феофилактыч говорил:
— Земля любит навоз, лошадь — овёс, а наш брат — принос…
Глядя на Никиту, Верзилин рассмеялся:
— А ещё говорят, что вятские люди — трусливые.
Он сел, осматривая комнату. За цветастой ситцевой занавеской висела вторая лампа; свет от неё расплывался жёлтым пятном по тёмному потолку. В комнате было светло.
На столе появилась четверть с квасом, солёные огурчики, капуста, свежий лук, противень с румяным пирогом.
Из кухни выглянула здоровая девка, но Феофилактыч цыкнул на неё.
— Я, конешно, извиняюсь, но для ради такого дела не грех и выпить по маленькой, — говорил он, меняя местами на столе тарелки и блюдечки. — Прошу к нашему шалашу — чем бог послал. Ишь, как вы потратились — икорка, балычок… Дак за гостя дорогого тост!.. Это ваш лафитничек, подвигайте, Ефим Николаевич… Никита, ради такого праздника… Не погнушались нами…
Глядя, как Никита поморщился и отставил вино, Верзилин одобрил: «Молодец». Сам отхлебнул один глоток.
— Эх, хороша!.. Хвати тя за пятку! — крякнул старик, заставив Верзилина вспомнить о Татаурове.
А старичок, словно угадав его мысли, спросил:
— Так покинул вас Иван?
— Не говорите, — вздохнул Верзилин.
— Я, конешно, извиняюсь, но, глядя на него, мне думалось всегда, когда вы были вместе, а боле того, когда он без вас в бильярд играл: «Отречётся он от вас…» Как сказано: «Не пропоёт петел трижды, как отречёшься ты от мя…» Именно… Я, конешно, извиняюсь… А вы закусочку берите… Но это ничего. Я, конешно, извиняюсь, но Никита вас никогда не предаст. Правда, Никита?.. Давайте по второму лафитничку опрокинем… Вот так, хорошо!.. А что говорят, так пускай говорят — собака лает, ветер носит… Значит, семейством племяша моего интересуетесь? Я, конешно, извиняюсь, но родитель его (царство ему небесное) такой же конплекции был, как я. Братья мы родные, погодки. И мать — такая же. Й два сына первых такие же. А Никита с сестрой — богатыри. Однова строительством занялись — вдвоём с сестрой из лесу все брёвна на себе вынесли; никто не заметил. Шито–крыто, без лошадки. А в другой раз сестра–то заходит в лавку, тюки там пудов на двадцать. Прикашшик с хозяином туда–сюда, тык–пык, не сдвинут с места. «Ну–ко», — говорит девка. Взяла — раз, готово. А ведь девка. Ешшо разик чокнемся;
