Зачем мы пишем - Мередит Маран

Я сочиняю с большим удовольствием, но не создаю культа из этого процесса. Если мне удается какая-нибудь фраза, я испытываю такое же потрясающее чувство, какое получаешь от любого удачного хода, например, в электронной игре или шахматах. Просто во время письма такие моменты возникают гораздо чаще, чем при любом другом занятии. Моя жизнь — это жизнь воображения, даже когда я просто иду по улице.

Огненные муравьи

До того как стать писателем, я работал программистом. Это было ненавистное дело и совершенно для меня бессмысленное. Не помню, чтобы я, возвращаясь домой, мечтал о работе, в которую уйду с головой, — как это происходит сейчас.

Однажды, сидя в пустом офисе в выходной день и совершенно одурев от работы — я делал большую программу для Mobil Oil, — я написал: «В жаркие липкие дни в южной Луизиане роятся огненные муравьи». Я никогда не был в Луизиане и никогда не видел огненных муравьев. Помню, я тогда подумал: «Звучит как первая строка романа. Может быть, мне сочинить что-нибудь?» Так я написал свою первую книгу.

Никто не хотел ее публиковать. Я даже не мог найти агента. В сюжете не было ни белых, ни черных женщин; речь шла о черных мужчинах — и никто не хотел такое читать.

Я уже перестал надеяться, что кто-нибудь ее издаст. И решил просто продолжать писать, возможно, пойти на курс мастерства, чтобы поучиться этому; потом найти работу учителем. Так я писал книги около четырех лет и наконец дошел до «Дьявола в синем». Закончив этот роман, я дал его другу-писателю. Он передал рукопись своему агенту, и она сказала, что пристроит ее. Через шесть недель покупатель был найден. Издательства искали разные детективы. И черный детектив оказался уникальной находкой. По крайней мере, так решило издательство, взявшее мою книгу.

Продажа моей первой книги стала лучшим моментом за все годы работы романистом. Это было так неожиданно. Я позвонил отцу и сказал: «Я продал книгу. Они заплатили мне столько денег, сколько я зарабатываю за год». Он в это не поверил. Кстати, я тоже.

Вот как все начиналось. Книгу приняли нормально, люди начали обращать на меня внимание. И еще один потрясающий момент: теперь я мог не ходить на службу.

Стоило начать…

Я уже не мог остановиться. И не хотел останавливаться. Сейчас у меня в компьютере три-четыре романа, которые я еще не предлагал издательствам. Даже агенту не показывал, так как она мне все твердит: «Только не еще одна книга, Уолтер! У меня нет времени ее читать».

У меня был сборник из шести новелл, который я ей отослал. А она говорит: «Уолтер, я не могу это читать. У меня есть другие клиенты. У меня лежат четыре твои книги, когда мне их читать?» Я спокоен. Я так же был спокоен, когда выходили мои первые книги. Я знаю, что они хорошо сделаны. Не хочешь их публиковать, ладно. Рано или поздно кто-нибудь их издаст.

Отказ — это так эротично

Худший момент — это критика. Момент, который повторяется когда чаще, когда реже, но в жизни писателя он присутствует всегда.

Если продолжаешь писать то, что хочешь, — критикуют со всех сторон. «Мы не будем печатать твой роман; в нем слишком много секса…» «Мы не издадим эту документалистику; ты не телеведущий. Что ты о себе возомнил?»

Критика воспринимается всегда болезненно, но тем не менее учишься получать от нее удовольствие. Ведь она тоже часть этого большого невероятного мира, и надо понимать, что в жизни не обходится без боли. В каком-то смысле эта боль даже эротична. Ты начинаешь ею наслаждаться. Тебе нравится встречаться с коллегами-писателями и, болтая с ними, пожаловаться на разгромную критическую статью или ужасный отказ, пришедший из издательства.

Однажды в Publishers Weekly вышла рецензия: парень написал, что мои герои чрезвычайно слабые. Я теперь полюбил предупреждать об этом читающих меня людей. Довольно забавно. На самом деле читать такое о себе страшно. Ужасно, когда так говорят о любом авторе, даже самом молодом и неопытном. Мне-то что? Мои книги регулярно выходят, и у меня все в порядке.

Я решил именно так к этому относиться. Как боксер, который пытается уклониться от серии ударов, а если получает один, то всегда говорит: могло быть еще хуже. Я просто пытаюсь выжить.

Моя проблема

Звучит бредово, но моя самая большая проблема — капитализм. Он работает так: люди производят разную продукцию на сборочном конвейере и затем продают ее. Если твое дело — ставить переднее крыло на «Форд-Пинто», ты не имеешь никакого представления о тормозной системе. То есть у тебя не получится просто так взять и поменять вид деятельности.

То же самое с писателями. У меня есть научная фантастика, документальная проза, романы, сценарии для сериалов и фильмов — я пишу обо всем. Но многие не хотят, чтобы я писал все подряд.

С этой проблемой сталкиваются многие писатели. Чем ты успешнее, тем больше проблем в жизни. Предположим, ты заработал миллион долларов на какой-то книге, а следующая приносит лишь двести тысяч, и в этом случае не только твой издатель считает, что с этой книгой что-то не так — ты начинаешь так думать.

Книгоиздательское дело просто выкидывает авторов из системы. Недавно я разговаривал с одним, так он пожаловался, что не может добиться публикации и подумывает, не бросить ли ему все это. Я сказал: «Ты шутишь, да? Ты пишешь не ради публикации. Ты пишешь, чтобы писать». Для женитьбы, как известно, нужен второй человек. Для литературной работы никого и ничего не требуется — есть только ты и твои мысли.

Мои любимые писатели — Чарльз Диккенс, Марк Твен — жили во времена, когда издание книг не так зависело от продаж; когда капитализм так не влиял на судьбы. Я не продавец, я писатель.

Поэтому стараюсь не думать о практической стороне дела, но издатель не оставляет в покое: «Хочу, чтобы ты заработал много денег». Он хочет, не я.

Литературный стиль? Жанр? Это нелепо

В издательском мире среди писателей существует своя специализация. Есть так называемая популярная литература, или коммерческая, и есть литература художественная. Люди, которым нравятся коммерческие книги, говорят: «Уолтер Мосли? У него художественная литература. Нам не интересно, что он пишет». Любители художественной литературы говорят обратное: «У него популярные книжки, не наш писатель».

Эти термины нелепы. Мне все равно, каким писателем вы меня назовете. Вопрос в другом: хорошие или плохие книги я пишу? Вы вольны думать о моих книгах что угодно — я со всем соглашусь. Писать детективы, придумывать всякие хитросплетения — для этого нужен особый дар.

Из года в год меня приглашают на церемонии вручения различных литературных премий, но меня никогда не номинировали. Глупо пытаться получать деньги в сообществе, которое не в состоянии разобраться с собственной системой распознавания литературных стилей и жанров.

Есть целая когорта «художественных» писателей, думающих, что значительнее их никого нет, и ненавидящих «коммерческих» авторов. Но кого они презирают? В истории нет ни одного известного писателя, который не был бы «популярным». Шекспир, Диккенс, Твен, Дюма, Гоголь, Достоевский — каждый крупный писатель, в каком бы жанре он ни работал, был популярным писателем. Мелвилл писал приключенческие романы, но это великие, очень глубокие книги. Вам, любящим его читать, разве не безразлично, к какому виду, стилю или жанру отнесут «Моби Дика»? Мелвилл писал романы, но он был гигантским писателем. В этом сила его прекрасных книг.

Документальная книга о нелегальных рабочих в центральной Калифорнии привлечет немногочисленное внимание тех, кого действительно волнует этот вопрос. Детектив, в котором мексиканец нелегально пересекает границу, да еще убивает своего проводника, будут читать все. Люди открывают книгу не из-за ее принадлежности к тому или иному жанру, а благодаря интересной истории, которую они собираются прочитать.

Однажды я разговорился с одной писательницей, которая весьма гордо заявила: «Не каждый может понять мои произведения». Я сказал: «Нехорошо. Твои произведения должны быть доступны всем. Как можно больше читателей должны вынести все хорошее, заложенное в твоих текстах. Если лишь десять человек в мире способны читать твои книги, нужно ли их вообще писать?»

Нам всем нужны свои площадки, где мы могли доброжелательно и спокойно говорить о своих книгах, просто делиться мнением. Но никто этим не занимается. В конце концов, все, что мы можем сказать, например, о своем романе, мы уже в нем написали.

Загадочное сердце

Читателям больше не нужны романисты, рассказывающие, как пересечь мир на корабле или воевать на войне. В двадцать первом веке мы получаем эту информацию другими способами. Но до сих пор остается загадкой человеческая душа. Мы хотим разобраться в людях, понять их поступки, желания и чувства.