Присяжный - Эли Бертэ

– Пойдем.

– Куда вы меня ведете? – спросил арестант уныло.

– Сначала в Б***, а потом, по всей вероятности, тебя отправят в Лимож, где и будет производиться следствие.

Шеру глубоко вздохнул и указал на белье и одежду, которые могли ему понадобиться. Их связали в узел и положили на лошадь.

– Господин судья, – сказал Шеру, окинув взглядом свое бедное жилище, – неужели вы бросите мой домик на произвол первого, кто в него вздумает войти?

– Нет, его запрут на замок и будут наблюдать за тем, чтобы никто не мог в него забраться.

– Благодарю… а мой бедный осел там, под навесом, – что станет с ним? Нельзя ли его послать к соседу Нико, который на днях предлагал мне за него пятнадцать франков?

Судья успокоил Шеру, обещав выполнить его просьбу и отослать осла к Нико в тот же день.

– Господин судья, – опять заговорил робко Шеру, – а деньги мои… те, что действительно мои и у меня теперь в кармане, оставят мне их?

– Если, как я и полагаю, они не имеют отношения к преступлению, они, конечно, останутся твоими.

Это уверение окончательно ободрило крестьянина.

– Коли так, то в путь, – ответил он.

Судья в сопровождении жандармов и арестанта медленно ехал по дороге к Б***. Шеру шел пешком между двух стражей. Никого не видно было на дороге, однако едва прошло несколько минут, как со всех сторон неизвестно откуда появились любопытные. Расспрашивали друг друга, высказывали предположения и, как водится в подобных случаях, выдавали их за факты. С каждой минутой толпа становилась многочисленнее и шумнее.

Когда вошли в город, дело еще более усложнилось. Все жители высыпали на улицу или высунулись в окна. Вдруг голос в толпе закричал:

– Это Шеру! Это Франсуа Шеру из Зеленого дома!

– Да-да, это Шеру, бывший каторжник! – кричал другой. – Горбатого могила исправит.

– Шеру убил сборщика податей, – повторяли со всех сторон.

Мрачный вид арестанта, его убогая одежда, его грубые черты, взор исподлобья возбудили всеобщее раздражение. Группы любопытных становились более опасными. Начали ропотом, вскоре перешли к брани, и наконец самые ожесточенные, казалось, готовы были уже кинуться на него. Произошло нечто вроде бунта, и, без сомнения, существуй в городке Б*** суд Линча, предполагаемый убийца сборщика податей был бы растерзан на месте. Но мировой судья стал уговаривать народ, жандармы обнажили сабли, и вскоре порядок был восстановлен. Шеру беспрепятственно провели в тюрьму, где ему нечего было опасаться насилия ожесточенной толпы.

XI

Комната Армана

Побежденный усталостью де ла Сутьер уснул только под утро. Проснувшись, он тотчас отправился навестить своего больного гостя. Робертен чувствовал себя хорошо и хотел было одеться. Старый слуга, однако, ни под каким видом не соглашался на его требование, пока не приедет доктор Симоно и не даст свое разрешение. Пользуясь отсутствием слуги, который вышел на минуту, Арман обратился к хозяину дома:

– Уверяю вас, любезный де ла Сутьер, я чувствую себя отлично, зачем мне доктор? Пять минут в гостиной, в обществе вашей дочери, принесут мне больше пользы, чем все лекарства и все предписания целой медицинской академии.

– Считаешь себя сильным, пока лежишь, мой бедный друг, – уклонился де ла Сутьер от прямого ответа, – но как только станешь на ноги…

– Разве надо много силы, чтобы спуститься в гостиную? Там я усядусь удобно на диван, и ваша прелестная дочь согласится, быть может, прийти со своим рукоделием. Она не может отказать в подобной просьбе своему неудачливому рыцарю… а между тем, однако, – прибавил он с некоторой горечью, – она ни разу не присылала осведомиться обо мне со вчерашнего вечера.

Не видя другого выхода, де ла Сутьер решил говорить прямо.

– Я вам должен сказать правду, мой милый Арман, – начал он. – Если вы порываетесь в гостиную только для того, чтобы видеть мою дочь, оставайтесь спокойно в постели: вы ее не увидите.

– Не увижу? Милосердный боже, не больна ли она?

– Нет, не больна, она уехала сегодня утром в Лимож.

– Уехала? Полноте, де ла Сутьер, вы смеетесь.

– Уверяю вас.

– Что же случилось? Вчера об этой поездке не было и речи!

– Я поступил так, как считал лучшим.

Он изложил свой взгляд на невозможность присутствия Пальмиры в Рокроле, пока тут остается Робертен, и как он ни старался представить факт в самом естественном и простом свете, Арман вспыхнул как порох.

– Я должен уехать! – горячо сказал он. – Отец вынужден прогнать из дома дочь только потому, что меня угораздило заболеть! Не мадемуазель де ла Сутьер следовало уезжать, а мне! Умоляю вас, пошлите кого-нибудь из ваших людей вернуть ее, потрудитесь также позвать Жюльена, я прикажу ему оседлать мою лошадь.

Он сделал усилие, чтобы привстать, но де ла Сутьер удержал его и сказал полусерьезно-полушутливо:

– Успокойтесь, ради бога! Может быть, я увлекся излишней щекотливостью, но будьте снисходительны, друг мой, к заботливому отцу. У Пальмиры нет матери, – заключил он с мрачным видом, – и я порой осознаю свое бессилие оградить дочь от опасностей, которые мать сумела бы предугадать.

Робертен перестал волноваться и задумался.

– Хорошо, я остаюсь, – сказал он спустя минуту, – но позвольте мне, любезный де ла Сутьер, коснуться одного щекотливого предмета.

– К чему вы клоните?

– Выслушайте меня, – начал Робертен, – ваша осторожность может быть основана на том, что наши отношения не выяснены до конца. Мы намеками говорили о союзе, который вполне осчастливил бы меня и против которого вы, по-видимому, не имеете возражений. Однако так как мы оба до сих пор не высказались определенно, то могли считать себя не связанными обязательствами. Этой неопределенности следует положить конец, и потому я приступлю прямо к делу.

Давно уже, – продолжал Робертен, – ваша прелестная дочь привлекла мое внимание, и только определенные мысли удержали меня от того, чтобы просить ее руки. Но, после того как я вновь увидел ее, особенно после того, как имел счастье с опасностью для жизни способствовать ее спасению, привязанность превратилась в пламенную любовь. Я чувствую, что впредь жизнь без нее для меня немыслима… Зачем же ждать?.. Отчего не воспользоваться удобной минутой? Простите же, мой добрый де ла Сутьер, поспешность и, может статься, неуместность моей просьбы, но я прошу, я умоляю вас отдать мне руку вашей дочери.

Произнося эти слова, он устремил на де ла Сутьера взор, исполненный мольбы. Коннозаводчик был страшно смущен. Еще накануне это предложение привело бы его в восторг, а теперь оно подняло в его душе целую бурю сумбурных мыслей.

– Арман, – заговорил он наконец, глядя в сторону, – хорошо ли вы обдумали свои слова? Вы молоды, вам следует остерегаться увлечения, в котором позднее вы могли бы раскаяться.

– Что же мне еще обдумывать? – возразил Робертен с жаром. – Повторяю вам, я страстно люблю вашу дочь. Родных у меня нет, я богат, независим… Умоляю вас, не противьтесь моему счастью! Если вы не отвергнете моей просьбы, то тотчас сможете вернуть вашу прелестную дочь. Никто не станет осуждать наше сближение под одной кровлей, когда я открыто стану ее женихом.

Господин де ла Сутьер медлил с ответом – предложение застигло его врасплох.

– Любезный Робертен, – начал он, – если с вашей стороны все решено, то я должен обдумать столь важный шаг. Вы не знаете, Арман, – прибавил он со внезапным порывом отчаяния, сдержать который был не в силах, – вы не знаете, какие последствия могло бы иметь это неблагоразумное и опрометчивое решение.

Слезы заблестели в его глазах. Больной снова приподнялся на постели.

– Что случилось, де ла Сутьер? – спросил он с чувством. – Вы что-то от меня скрываете… Ради бога, скажите мне причину вашего отказа!

– Я еще не отказываю, Арман, – возразил де ла Сутьер гораздо спокойнее, – я скажу даже более: этот брак с моей стороны не встретил бы никакого препятствия, но следует спросить мнения моей дочери. Есть к тому же важная причина, по которой я хочу попросить вас не заводить речи об этом еще полгода.

– Полгода! – вскрикнул молодой человек пылко. – Для чего вам полгода, когда достаточно нескольких часов, чтобы узнать решение вашей дочери? Не осуждайте меня на такое продолжительное и тяжкое ожидание, де ла Сутьер, я не смогу его вынести.

– Так, положим, три месяца, – сказал де ла Сутьер, все более и более смущенный, – действительно, трех месяцев должно быть достаточно для… А до тех пор, любезный Арман, прошу вас: ни слова об этих планах… Кто знает, не пожалеете ли вы сами, что далеко зашли…

– Отчего пожалею? Боже мой, какое у вас может быть основание для того, чтобы предполагать это?

– Человек в моих летах всегда остерегается первой минуты увлечения, и, быть может, вы позднее сами решите, что моя осторожность имеет разумное основание.

К концу разговора доложили о приезде доктора Симоно. Поздоровавшись, он занялся своим больным: пощупал ему пульс, осмотрел грудь и сделал несколько вопросов.