Дефицит белка - Леонид Каганов

Я запахнул куртку — мороз стремительно забирался внутрь. И тут, наконец, понял — это все. Конец. Год 3000 — это уже очень далеко. Обратно дороги нет, а дальше будет только хуже.

Но все равно надо идти дальше, потому что здесь — гибель. Что ж вы сделали суки? Раздробились, разбежались на поиски счастья, и каждый надеялся, что за него продумают, решат и организуют? Поверили дедушкам, что впереди — рай? Кто остался — честно прожили свои жизни и вымерли или ушли куда-то. А мы бросились в далекое будущее как на курорт, не взяв с собой ничего, не продумав ни связи, ни запасного варианта — в уверенности, что на курорте обязательно будут все удобства?

И тут я увидел на снегу цепочку следов. Они были свежими и явно человеческими, хотя я бы затруднился сказать, во что обут этот человек. Но он прошел здесь совсем недавно! Проваливаясь в снег по колено, я двинулся вперед. Обогнул ближайший холм и увидел вдалеке столб серого дыма, узкий как клинок. Он поднимался из развалин. Запахнув куртку, я побежал туда. В ботинки набился снег, и ноги тут же заледенели.

Я был уже почти у каменной гряды, откуда тянулся дымовой столб, когда из руин показалось лицо. И я разом остановился. Нас разделяло шагов двадцать.

Это был человек — мужчина лет сорока. На голове намотано что-то вроде чалмы из пепельно-серых тряпок, одна щека заметно отвисла, словно у него болят зубы, на лбу шрам, и все лицо заросло нечистой клочковатой бородой. Рот мужика был открыт, и оттуда ритмично вырывался белый пар, а колючие глаза смотрели так настороженно, что подходить ближе не хотелось. И сам он не спешил высовываться во весь рост из-за своей каменной гряды.

— Привет! — сказал я, вскинув руки.

Бородатый молчал, и лицо его ничего не выражало.

— Эй! — повторил я нерешительно.

— С какого года? — пролаял бородач без интонации, но с акцентом. И, не дожидаясь ответа, гаркнул: — Клипсы есть? Батарейки для клипс есть?

Я опешил на несколько секунд, и бородачу этого хватило: из развалин высунулась трубка и полыхнула огнем. Что-то пронеслось над моей головой, словно весь воздух этой котловины свернули в иглу и продернули сквозь мои уши. И только потом я услышал раскатистый звук выстрела.

Сжавшись, я упал на снег — чисто машинально. Просто почувствовал, что сейчас надо упасть. И это меня спасло. Тут же над головой грохнуло второй раз, но снова мимо. Раздумывать было некогда: я сжал клипсу в кулаке и нащупал кнопку «мне повезет» прежде, чем раздался третий выстрел.

Мне не повезло. Мороз тут достигал наверно градусов ста и дул ураган. Черная снежная пелена с ревом пнула меня, подхватила и повезла по сугробам так, что я чуть не выронил клипсу. Пальцы тут же онемели, и я даже не почувствовал, нажали они кнопку «мне повезет» или нет.

И на этот раз мне повезло. Очень повезло. Хоть от перепада давления я и потерял сознание. Но мне повезло, что я оказался во влажных и теплых джунглях — в парилке, где сразу оттаяли заледеневшие ноги и руки. А когда посмотрел на клипсу — сердце чуть не оборвалось. Крошечному циферблату не хватало места, чтобы показать то число лет, на которое меня швырнуло последний раз. Судя по количеству цифр — десятки миллиардов лет. Если дедушка прав, и механизм клипсы можно сравнить с орбитой, то угол старта настолько приблизился к максимуму, насколько вообще позволяла разрядность клипсы.

Я не знаю, куда меня выбросило, но здесь оказалось другое небо, другое солнце, и Луна в этом небе всего одна. А сила притяжения — меньше. Зато здесь никто меня не караулил чтобы убить и отнять клипсу и, похоже, здесь можно было жить.

Я никогда не видел таких растений, зверей и насекомых. Здесь очень странные звери, словно сделанные по единому шаблону. Тому, кто никогда не видел настоящего зверья, может показаться, что они все разные. Но когда я увидел их, то в первый момент решил, что джунгли населены карикатурами на человека. Все звери здесь похожи на людей, только неимоверно одичавших, видозменившихся и опустившихся на четвереньки: у всех у них как на подбор один позвоночник, оканчивающийся головой с костяным шаром черепа, и у каждого ровно четыре лапы — ни больше, ни меньше.

Может, прав был дедушка, и у будущего действительно нет конца. А может, права была мама, и Солнце действительно погасло, да и Галактика успела свернуться и снова взорваться, и в этой точке пространства возникла совсем другая кислородная планета, к которой меня и притянуло — клипса всегда выбрасывает из времени на ближайшую поверхность. Если это так — то мне очень повезло. Жутко от мысли, какой могла оказаться самая ближайшая поверхность в новорожденной Вселенной спустя миллиарды лет. Сколько людей вообще могло долететь до этого мира? Шансы — практически равны нулю. Быть может, в незапамятные времена на безжизненную планету свалился кто-то из моих соплеменников и тут же умер, но микробы, наполнявшие его тело, не погибли, а дали начало новой белковой жизни? А потом сюда упал еще кто-нибудь? Я понимаю, что вероятность близка к нулю, но чем иначе объяснить, что в этих джунглях тоже живут люди? Они совсем дикие и говорят на непонятном языке. На их стоянку я наткнулся на второй день блуждания по джунглям. И вовремя: в живых осталась лишь одна молодая женщина. У них прошла какая-то эпидемия, и эта женщина умирала последней. Наверно я бы тоже заразился и умер, но в кармане куртки у меня лежала маленькая аптечка.

И я остался жить в этом мире. Я знал, что идти дальше некуда, знал, что у меня в клипсе месяц от месяца садится батарейка, и скоро в ней не останется совсем ничего, а, может, уже не осталось. Но здесь можно было жить. И здесь было красиво.

Солнце зависло над холмами и не хотело опускаться дальше. Сейчас оно напоминало алый глаз, похожий на глаз саблезубой. Но не злой и не добрый, равнодушный. У этого глаза было впереди столько времени, что сейчас он не спешил закрываться на ночь, а все подглядывал, подглядывал, что мы будем делать дальше. Но небо уже заволоклось облачной влагой, а с озера наползал туман. Казалось, наш холм стоит в центре мира: и сверху облака, и снизу.

Где-то там под холмом в хвойнике раздался далекий тоскливый вой — саблезубые выходили на охоту. Но здесь, в пещере на вершине каменного холма, они были не страшны. Особенно — пока горит костер.

— Облака, — сказал я.

— Утром звезды, — ответила моя женщина и прижалась ко мне.

Я не стал спорить — привык, что она всегда оказывается права. Она же родилась и выросла в этой стране озер, хвойника и папоротника, а я еще два года назад жил в городе среди машин и электроники. Я накинул край шкуры на ее ноги. Мы сидели молча и почти не двигались. Солнцу надоело, и оно решило уйти.

Женщина заснула, а я все смотрел наружу — туда, где оставалась оранжевая полоска от севшего солнца. В последнее время я стал замечать, что мне нравится просто смотреть вдаль, окаменев. То ли организм пытался отдыхать от дневной беготни по тайге, то ли вид из нашей пещеры действительно был очень красивым. А может, я по привычке ждал, что что-то произойдет или изменится — появятся цивилизованные люди, зажгут костры, принесут инструменты…

Раздался свист и мелькнула тень. Я вздрогнул, хотя понимал, что ни одна саблезубая сюда не поднимется. Но тень была маленькая. Влетев в пещеру, она липко присела на камни и аккуратно сложила крылышки за спиной — летучая жабка, маленькая, неопытная. Пугливая. Если поджарить на вертеле — очень вкусная, особенно хрустящие крылышки. Сказал бы мне кто-нибудь пару лет назад, что я буду есть жабу, да еще летучую — я б не поверил. Вот если бы сачок сюда или какой-нибудь самострел…

Я не успел понять, что произошло. За моей спиной взлетела тень. Что-то просвистело. Удар — и по пещере загрохотал катящийся камушек, а в углу уже билась жабка с переломанными крыльями.

Моя женщина мягко поднялась, не глядя схватила жабку, свернула ей голову, насадила на прутик и опустила на догорающие угли. И снова легла рядом, не сказав ни слова. Мы вообще мало разговаривали. И хоть она неплохо выучила мой язык, и я выучил несколько ее гортанных слов, но мы оставались очень разными, и тем для бесед у нас не было.

Мне показалось, что она снова заснула, но вдруг я услышал:

— Расскажи детство.

— Что? — повернулся я.

— Расскажи детство, — повторила она, переворачивая зарумянившуюся жабку.

— Детство… — Я лег поудобнее, положил кулак под голову и уставился в темный потолок пещеры, бархатный от клочьев копоти. — Я тебе уже рассказывал много-много раз. И про детство, и про дедушку, и про школу с колледжем, и как я попал сюда. Ты уже хорошо знаешь мой язык, расскажи что-нибудь сама?

Она молчала.

— Откуда твое племя? — спросил я.

— Мы жили здесь всегда.

— А откуда вы появились?

— От богов.