Хочу быть бедным (сборник) - Лев Пирогов

Понимаете? Нагрянул ЧУЖОЙ, задурманил, навёл под видом заботы порчу. А шли мимо равнодушные свои люди, рукавом махнули – и нет ничего. Ни головной боли. Ни часов тех световых, электрических.

Вот и там, в Ясной Поляне, понял я, что нет никакой катастрофы. Как нет беды в том, что мы все умрём. Солнце всходит и заходит, люди приходят и уходят, а трава и речка Воронка остаются. Поняв это, я успокоился всерьёз и надолго.

Один товарищ упрекнул меня: что же ты, получается, Пиночета предал? Это у Бориса Екимова повесть есть – «Пиночет». Так прозвали председателя колхоза, который запретил своим колхозникам воровать. А дело было аккурат после перестройки, колхозы разваливались, зарплат не платили, техники не было, комбикормов не было, ничего не было, дома скотину кормить нечем. Мог бы и войти в положение – у всех дети ведь… И многие входили. А Пиночет – нет. Банку молока унесла с фермы – осталась без работы, живи как знаешь. Я тогда написал, что пренебрежение милосердием ради общего дела у нас сегодня принято называть «фашизмом». И что альтернативой «фашизму», таким образом, являются эгоизм и безответственность. За отступление от этого и упрекнул меня мой товарищ. Что ж теперь, дескать, – давайте, русские люди, доживайте, гребите каждый под себя – по мне вы и так хорошие?

Так-то так, да наоборот. Воруют – потому что «осознание катастрофы», а от этого «спасайся кто может», тащи с корабля. А если никакой катастрофы нет и корабль не тонет – растаскивать его на доски-брёвна не нужно. Разрозненными сверхусилиями одиночек-пиночетов, даже если эти усилия растиражируют государственные массмедиа и освятит искусство, общего дела не сделаешь. Это уже показала советская история. «Председатель» Михаила Ульянова был, «Коммунист» Евгения Урбанского был – а всё одно воровали. И украли практически всё, до основанья, до травы и речки Воронки. Но уж это осталось. И главное теперь – понять, что «живём мы тут», а раз живём – значит, и умираем, ничего не поделаешь, можно не дёргаться.

ЖИВЁМ – значит, влюбляемся, совершаем стыдные и непростительные ошибки, мечтаем о лучшей доле, лежим на лугу, задрав голову и глядя в это высокое, бесконечное небо, раз в год бросаем курить и раз в двадцать лет перечитываем «Войну и мир», закусывая ослепительно хрустящими солеными огурцами.

МЫ – значит, что всё это не наше личное достояние, не наш отдельный от других опыт, не наше персональное озарение и не наша исключительная ответственность. Люди и поддержат, и, если надо, накажут. На миру не только смерть, но и жизнь красна. Помните, как Николенька Ростов бежит от француза, смешно швырнув в него пистолетом: «Убить, убить МЕНЯ, которого все так любят?..» А солдаты, каждого из которых тоже «все любят», не бегут, идут на штыки. Шрапнель выкашивает шеренгу за шеренгой, но звучит команда «сомкнуть строй», и оставшиеся снова идут. В строю труса нет.

ТУТ – значит, что очень важно иметь место в этом строю. Быть на своём месте. Что ещё про родину скажешь?

Когда она есть – всё не страшно.

Дезертиры вечности

В метро. Аж сердце прихватило. Люди едут. Чух-чух. Качают головами. Милые такие. Много пожилых. А один молоденький совсем, в драных джинсиках, модные волосики сопельками. И тоже наш. Понимаете? Тоже состарится. Сначала как я, потом как они. И будем ехать дальше. Чух-чух. Покачиваться.

Придумал сюжет. Ну так, для рассказца. Молодой священник получает приход. Скажем, сельский. Много пожилых. Ну, бабки ладно, а вот этого, краснорожего, с угрюмым и капризным лицом, ну как он его, сам с пушком вместо бороды, станет называть «сын мой»? Неправильно. Краснорожему непонятно. Скажет, какой сын – я тебе в папаши гожусь. И пойдет дальше комбикорм воровать и водку пить. Но священник неглупый. В души не лезет. Зачем? Нужно сперва понять их. Вот люди со своими проблемами. Нужно понять. Стать не чужим для них. И вот они вместе переживают какое-то событие, какое-то испытание. Священник мог остаться в стороне, не его ответственность, но ведет себя молодцом. И добивается уважения у людей. И может теперь даже тому, с красным лицом, говорить «сын». И тот поймёт. По-своему, но поймёт. Такая вот ерунда пришла в голову, пока в метро на людей смотрел.

Вот ужас-то. Протестантизм… И ни возмущения, ни отпора в душе. Больше того скажу. Вернее, признаюсь. Вам это, возможно, смешным покажется.

Полгода назад познакомился случайно с одной девушкой. В одной компании сидели в кафе. Молоденькая совсем. Разговорились. Да так и просидели часов пять, пока кафе не закрылось. Наверное, раньше её никто не слушал так долго. А ей нужно было многое успеть сказать о себе. Она закончила свой рассказ словами: «Теперь, хоть я в Бога верю, но не уважаю Его». Было уже утро, мы шли по улице, у меня было совсем мало времени на ответ – ей надо было ловить такси. Я стал сбивчиво бормотать, что не надо верить, надо любить, а любить Бога – это всё равно что любить себя, а чтобы любить себя, надо найти свой внутренний центр, «печку», и от неё танцевать, и помнить об этом центре. Всё, что происходит с тобой, все твои мысли, чувства – это ещё не ты, не то, что происходит на самом деле. А ты, положим, просто вышла из дома и идёшь в магазин за кефиром, и вот там, куда ты идёшь, там и ждёт, оттуда и держит тебя Бог.

На слове «кефир» она странно посмотрела на меня и уехала. Я подумал, что сказал глупость. Но через два месяца она позвонила. Ей вдруг захотелось обсудить со мной какие-то свои проблемы на работе. И ещё через полгода позвонила опять. Я не очень-то помогал советами, просто слушал. Ей почему-то важно было держать меня в курсе своих дел. В конце концов я с ужасом почувствовал, что становлюсь её духовником. Так вышло.

Я – слабый, грешный, порочный, не умеющий молиться, случайный уличный человек! Когда рассказал об этом другу, он спросил: «Ну и кому из вас это больше нужно?..» А и действительно. С чего я взял, что это девушка меня, а не я её духовником назначил.

В общем, снова протестантизм – сами, без попов, каемся, сами грехи отпускаем. Я не говорю, что хорошо это. Я говорю, что и так бывает. Уйти от людей, от их непереносимой морали (или её отсутствия), от всего, что не вынес и предал (или что предало тебя). Забиться внутрь, переждать, пережить. Потом, щурясь, выползти на белый свет. К первой встречной жилетке. Обняться, поплакать с нею. Жилетке, поди, тоже непросто. Вот уж и двое нас. Вот уже и мораль, общество. Можно затевать новый мир.

То, что люди ушли из церкви, не новость. Теперь происходит другое – люди уходят от общественной жизни. И не по цивилизованным либеральным маршрутам (гибкие горизонтальные технологические связи вместо жёсткой государственной вертикали), а как троглодиты – в быт, внутрь себя, в пещеры. Власти больше не боятся, не ненавидят – к ней безразличны. Она сама по себе. Варится в реторте своего «прагматизма», говорит сама с собой на собственном воробьином языке и даже не знает, как нас зовут.

А нас зовут «братья и сёстры».

Знаете почему? Не потому, что Сталин хороший. А потому, что дело швах – как и тогда. Люди как минимум устали. А может, отчаялись. С ними нужно просто поговорить, а им вместо этого какую-то ублюдочную «модернизацию» впаривают.

Я вот тоже, может, хочу, чтобы со мной поговорил кто-нибудь.

Почему живу так бессмысленно? Отчего так невыносимо, так ощутимо тяжело жить? Слово «стресс» похоже на «пресс», хотя на самом деле это паровой молот. С утра встал – всё нормально. Но любой реплики, любого телефонного звонка хватает, чтобы впасть в многочасовое оцепенение. А с утра нормально… И так уже много месяцев. Мысли плавают в голове, как варёные рыбы. Абортированные ошмётки статей догнивают в компьютере. Не могу отвечать на звонки, не могу встречаться с друзьями. Оцепенение. Я не хочу, чтобы меня призывали к порядку и напоминали, что я мужчина. Не хочу на кушетку психоаналитика. Я просто хочу, чтобы меня утешили, извините.

В отсутствие национально ориентированной политики, то есть в отсутствие власти, обращенной лицом к народу, мы, конечно, и сами справляемся. Появляются русские протестанты-прагматики (Константин Крылов, Егор Холмогоров), призывающие вести войну за национальное возрождение всеми доступными средствами, включая предательские и подлые. Они хотят видеть русский народ этаким дебелым швейцарцем – рациональным, расчетливым, блюдущим свою выгоду, эмоционально благополучным, «позитивным», зажиточным… Фигли держаться за православные пережитки, раз Ковчег Спасения уже затонул?.. Кротость, терпение и спокойное осознание своей обречённости – то, на чем пять веков держался православный мир, они склонны считать гнилостными пятнами русофобии, вирусом бледной немочи, который привили русскому человеку враги.

Про Крылова рассказывают: сидел однажды с приятелем в узбекском кафе. Зашёл грязный вонючий бомж, стал клянчить мелочь. Официант погнал его. Приятель говорит: «Смотри, Костя, узбеки русских людей обижают…» Крылов пожевал губами: «В данном случае я их понимаю». Может, и не так было, не знаю. Рассказывали.