Любовь до гроба - Luide

— У меня есть старая нянька… — начала издали барышня Варгуларс, сложив руки на коленях, будто в классе, и внимательно их изучая, — у нее две сестры. Дочка одной из них служит горничной у госпожи Дарлассон.

Гадалка, не ожидавшая, что разговор коснется хозяйки библиотеки, невольно вздрогнула и напряглась.

Гоблинша взволнованным тихим голосом продолжала:

— Так вот, она рассказывала, что госпожа Дарлассон была… возлюбленной сторожа… как же его? Ах, да, с господина Ларгуссона. Считается, что жилая часть дома и библиотека отделены, но из ее спальни есть скрытый ход. Слуги говорят, что этим путем часто пользовались…

Ферлай смутилась и умолкла.

София стиснула подлокотники кресла и с трудом признала:

— Вы правы, это важно. Благодарю за рассказ и прошу меня извинить, мне нехорошо.

— Конечно, не буду больше вас беспокоить.

Гоблинша сделала ксиксен и ушла, оставив хозяйку дома в полнейшем смятении.

Выходит, госпожа Дарлассон не только имела любовника, но и могла невозбранно покинуть место преступления. Неужели все так и было?!

Деятельная натура господина Рельского снискала уважение у знакомых. Нередко он сожалел, что дни слишком коротки и невозможно все успеть. Множество дел и забот отнимали большую часть времени, потому для праздного безделья у него чаще всего не оставалось ни минутки. В немалой степени именно из-за этого в свои годы он все еще оставался неженатым.

Мировой судья не присутствовал на суде коронера, послав туда своего секретаря Фергюссона, которому поручил понаблюдать за представлением и передать записку инспектору Жарову…

Ближе к полудню господин Рельский расправился с первоочередными письмами и изнеможенно откинулся в кресле. Он привычно потер висок — последние месяцы все чаще болела голова — и позвонил прислуге. Спустя несколько минут ему принесли стакан бренди, прописанного доктором для таких случаев. Мировой судья, изнуренный болью, изредка прибегал к спасительной помощи, хотя не любил снадобья, ослабляющие самоконтроль.

Боль обручем сдавливала лоб, колола виски и путала мысли. Постепенно мучительное ощущение отступило и мужчина, как это обычно бывало, тут же почувствовал небывалый подъем и готовность работать дальше.

Тут весьма кстати вернулся секретарь и приметливо изложил все виденное. Госпожа Шорова своим рассказом привела общество в ажитацию, однако присяжные ограничились вердиктом: "Смерть господина Ларгуссона имела насильственный характер и воспоследовала из-за действий неустановленных по делу лица или лиц". Коронер графства был давним другом господина Рельского, а последний применил все свое влияние, дабы добиться столь обтекаемой формулировки. Конечно, обыватели остались весьма разочарованы, но мирового судью менее всего занимало их мнение.

Секретарь закончил доклад и почтительно уставился на патрона. Он походил на гриб: неизменная широкополая коричневая шляпа; накрахмаленная до хруста белая манишка; аромат ветивера и пачули, напоминающий мох, сосновые иголки и сырость…

Постукивая пальцами по столу, господин Рельский уточнил:

— Вы передали письмо инспектору?

Фергюссон тонко улыбнулся и ответил:

— Разумеется. Осмелюсь заметить, господин Жаров пришел в крайнее волнение и…

Он не успел договорить, распахнулась дверь и доложили о приходе инспектора.

Полицейский взволнованно поздоровался и принялся мять в руках шляпу.

— Приветствую вас, — будто неохотно кивнул в ответ мировой судья. — Присаживайтесь, полагаю, наш разговор будет долгим.

Похоже, это известие нисколько не обрадовало полицейского, который с понурым видом опустился в кресло напротив.

Господин Рельский внимательно взглянул на гостя, от былой франтоватости которого не осталось и следа. Господин Жаров казался раздавленным. Так роскошное одеяние, намокнув, превращается в заурядную тряпку…

Мировой судья, хмыкнув про себя, велел секретарю:

— Фергюссон, вы мне пока не нужны. Займитесь проверкой баланса "Ноатун".

Дождавшись, когда секретарь покинет комнату, он обратился к инспектору:

— Давайте говорить начистоту. Вы не сделали ничего, о чем я вас просил. Полагаю, у вас были на то веские причины? Хотелось бы услышать ваши… аргументы.

Он в последний момент поменял слово "оправдания" на более нейтральное.

— Я все вам расскажу, — согласился инспектор безнадежно. Даже его холеные бакенбарды уныло обвисли. — Только дайте клятву, что оставите это в тайне!

— Хорошо, — медленно кивнул господин Рельский, — обещаю.

— Нет, — покачал головой инспектор. Отчаяние добавляло ему решимости. — Поклянитесь по всей форме.

Господин Рельский приподнял темные брови. Он был вправе оскорбиться, ведь полицейский усомнился в его слове джентльмена!

После некоторого раздумья он решил не спорить.

— Как пожелаете, — пожав плечами, согласился мировой судья.

Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой начертал:

"Руны на роге режу,

кровь моя их окрасит.

Рунами каждое слово

врезано будет крепко.

Я, Ярослав рода Рельских,

клянусь поведанную тайну

не разглашать никому,

в чем кровь моя порукой"

Давно уже никто не станет резать руны на роге и камне, как того требуют давние традиции, ведь для той же цели сгодится бумага. Требования клясться непременно в полнолуние, писать заклятия кровью девственности и тому подобная чушь являются лишь данью дешевому мистицизму.

Закончив, господин Рельский прочел заклятье вслух, затем достал из ящика секретера шило и, проткнув им палец, поставил кровавый отпечаток на своей подписи.

— Возьмите, — сказал он спокойно и протянул лист полицейскому. — Надеюсь, вы довольны?

— Вполне!

Инспектор Жаров принял бумагу, аккуратно сложил и бережно спрятал в карман.

— Тогда я вас слушаю. — Господин Рельский обмотал палец белоснежным платком, извлеченным из кармана, и вопросительно взглянул на полицейского.

Тот глубоко вздохнул и принялся рассказывать…

Мировой судья молча слушал, ожидая признания в неких тяжелейших грехах.

Когда инспектор закончил, Ярослав переспросил с недоверием:

— И это все?!

Господин Жаров молча кивнул и потупился.

— Вы хотите сказать, что побоялись признаться, что пишете книги? — господин Рельский решительно ничего не понимал. Он потер висок — боль снова мстительно напомнила о себе — поморщился и взглянул на инспектора.

— Нет! — с жаром воскликнул тот и объяснил: — Вы не читали мои сочинения. Я пишу сентиментальные романы, в которых довольно откровенно обрисовываю общество Бивхейма. Книги издаются под псевдонимом "госпожа Одинцова", и вы должны понять, что огласка разрушит мою карьеру!