Титан - Сергей Сергеевич Лебедев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, если вглядеться, как умеет один Маркел, не зря же он сторож, зрячий среди слепых, – видно, что ходит Ванька чуть присев, прогнувшись: словно тяжесть давит на плечи, и носит он ее, эту тяжесть, с собой. Ветви застыли, не шелохнутся, яблоки зреют, тяжелеют. Мальчишка держит их, приняв на себя тяготу всех дерев, – и сам растет, растет быстрее, чем растут ребятишки от летней работы, от солнечных летних дней; мальчишеское выветривается, приходит взрослое. И чует Маркел, что не справился он, сторож. Десятилетия ходил дозором, городил невидимую ограду вокруг деревни, а все ж тень прокралась. И что с ней теперь делать? Как выкорчевать?
Яблоки в Аннином саду созрели в одну ночь августа, все разом: еще вчера подоспевшие, а сегодня – спелые. Но странная, небывалая это была спелость. Яблоки окрасились в гамму камней на полях, от багрового до розового; так засветились, словно в восковой, блестящей их оболочке не мякоть белая, сахарная была заключена, а плоть, кровью напитанное мясо.
И стали падать.
За день упали почти все, мягко ткнулись в сухую солому, что набросал мальчик.
А наутро начали гнить.
И гнили не как яблоки, забродив, покоричневев, покрывшись плесенью: дух стоял, будто на бойне. Мухи слетелись, как на всамделишную убоину, а вот кабаны, зайцы, птица домашняя, все, кто на падалицу падок, сада сторонились. Собака соседская, дворняжка цепная, в конуру забилась и скулила тихонечко.
А мальчишка старую, ржавую, со скрипучим колесом, тачку взял – и принялся яблоки вывозить. И не куда-нибудь в компост или в Черный овражек, куда садовый мусор сваливают. А через поле, мимо амбара, к Моховому болоту. Деревенские туда не шастали, а зачем, трясина, марь, пустошь дурная, ни ягод, ни грибов. Пучат газы утробу болотную, выходят со стоном, с бульканьем. Только сам Маркел захаживал иногда, стоял на топком бережку, смотрел рассеянно на кочки и ржавь, на радужные железистые разводы на черной торфяной воде. И уходил.
А теперь мальчишка взялся яблоки не-яблоки гниющие в трясину сваливать. Порывался Маркел его приструнить, заставить в овражек возить, но все ж крепился; не по нутру ему было, что мальчишка делает, но чуял он, что так надо, пусть возит, пусть болото кормит, один раз уже мясцом кормленое, пусть, пусть…
В два дня вывез все Ваня. И поник, затих, пропал в опустевшем саду, в конурке своей. Но Маркела не проведешь; знал он уже, куда Ванятку теперь потянет. Знал и ждал.
Так и вышло. Стал мальчишка тайком из деревни уходить, бродил один. И все чаще оказывался близко к амбару, что стоял в заголенных, заветренных после пахоты полях, как пустой сундук.
Странно, сладко было Маркелу видеть, как мальчишка шлёндрает, сам не понимая, что за силы его ведут, властвуют уже над ним. Мается, плетется, выписывает кругаля, ковыряет мыском камни в бороздах, ест позднюю, лиловую, кислую сливу в посадках, глазеет на косуль, несущихся, подбрасывая белый задок, жует задумчиво мелкий шиповник, алеющий крапинами, как кровяная взвесь от выстрела в упор; следит за парой ястребов, кружащих над полем, – и притягивается, притягивается к почернелому амбару.
Сперва Маркел хотел мальчишку остановить, упредить, как того требовала выучка сторожа. А потом сменил мнение: пускай идет, пускай коснется замка, пускай ощутит, что оно такое…
И увлекся Маркел, замирало у него встрепенувшееся, сбросившее годы сердце. Стал он брать с собой старую, вытертую фляжечку с первачом, прикладываться, разгоняя кровь, подпитывая внутренний жар. Срединные дни осени стояли, вороны во множестве обсели поля, на дороге к амбару, там, где черепашьим панцирем проступала старая гладкая брусчатка, колотили они крепкими клювами каштаны, и другие каштаны лежали раздавленные колесами грузовиков, напоминая ему, как тут же, на этой брусчатке, валялись когда-то пуговицы, мундштуки, монетки, стекла очков, раздавленные ногами…
И Маркел упивался переплетением прошлого и настоящего, подобным игре света и тени в вянущей листве. Он не знал твердо, что, собственно, случится, когда мальчик тронет замок, – и был абсолютно уверен, что в этот миг амбар покажет норов, прищемит нос нахалу, вмажет так, что клочки полетят… Все чаще ему мнилось, что узнаёт он мальчишку. Тот, конечно, чуть повыше был, поскладней, но так это не важно, одно племя, одно семя. Значит, ожил, вернулся, постреленок, живчик, – приговаривал Маркел и суеверно поглаживал покорное, гладкое ложе винтовки.
И вот коснулся Иван замка наконец. Маркел думал, убьет на месте, – а ни-че-го. Стоит, пруток железный поднял, стал в скважине замочной ковырять.
И почуял Маркел, что есть на мальчишке защита, почуял, а уж не мог остановиться в злобе и разочаровании, что амбар сам себя не оборонил. Старые, от амбаровых щедрот доставшиеся солдатские сапоги – сносу нет, только подметки меняй, – сами зашагали, повели ноги караульной походочкой, понесло Маркела вслед за сапогами, и закричал он:
– Стой, стервец! Стой, сучий потрох, стой!
По дороге в деревню стукнул Маркел мальчишку пару раз. Не собирался вроде, а пришлось, для порядку, для острастки, с ними иначе нельзя, с шустриками этими. А у того возьми да пойди носом кровь. Почти случайно ведь нос задел-то, не хотел, да и если б хотел, кто ж знал, что нос такой слабый, как у девчонки… В светлой бязевой рубахе мальчишка был, кровь ее залила ярко и каплет, не останавливается. Волочет Маркел мальчишку за вихры черные, и хорошеет ему, чудо как хорошеет, ибо выполнил он общую службу сторожевую, не позволил вокруг амбара шнырять. А теперь может взыскать и свое, личное, Маркелово.
В колхозе как раз сход был, обсуждали водокачку, трату общественной воды на частные нужды, на полив огородов и питье скотине. Уже раздухарились спорщики, сцепились – кто имеет коров и кто не имеет, кто сколько картошки сажает, траты-то на всех одинаково распределяются, Анна расходы считает, говорит, мол, инструкция ведомственная такая, и сделать ничего нельзя. Гам, ор, сбоку уже к драке готовятся, присматривают штакетины покрепче.
А тут Маркел мальчишку приволок. И стихло все, будто люди заранее догадывались, что произошло у амбара и произойдет здесь, на пустыре у правления; ждали этого момента всю жизнь, готовились, не готовясь, но смутно помня, что есть роль.
Маркел подвел его к Анне, ничего не объясняя встречным, и сказал, подтолкнув мальчишку в спину:
– Забирай. Завтра в город повезем. В интернат.
И Анна забрала, обняла, ничего не спрашивая, будто тоже зная, что так суждено.
Ночью же в домах, хоть и был
