Дочь фортуны - Исабель Альенде

Венский тенор оказался еще и утонченным любовником. Умел любить и знал все о женской сущности, и при этом удавалось напрочь забывать о любовных приключениях в далеком прошлом, о страхе многочисленных отказов, ревности, бесчинствах и обманах прочих взаимоотношений, и отдастся с совершенной невинностью во власть недолговременной страсти, испытываемой к Розе Соммерс. Его любовные похождения не начинались с патетических объятий грязных шлюшек; Брецнер кичился тем, что он был не обязан платить за удовольствие, потому что женщины различной внешности, начиная со скромных официанток и до высокомерных графинь - все до одной покорялись мужчине тут же, стоило лишь услышать чудесное пение. Изучил и познал высшее искусство любви в то же время, когда оттачивал мастерство в пении. Десять лет рассказывал, что, мол, было время, когда в него влюбилась сама наставница, француженка с глазами тигрицы и грудью из чистого алебастра, правда, по возрасту та более годилась в матери. В свою очередь, заниматься подобным она начала с тринадцати лет во Франции, обучаясь у самого мосье Донатьен-Альфонсе-Франсуа де Сада. Дочь тюремного надзирателя Бастилии, познакомилась со знаменитым маркизом в грязной одиночной камере, где последний пописывал свои развратные истории при свечах. Девушка наблюдала за человеком сквозь брусья просто из любопытства, не зная, что собственный отец продал ее этому заключенному в обмен на золотые часы, бывшие последней собственностью разоренного дворянина. Однажды утром, когда молодая особа подсматривала в глазок, отец снял увесистую связку ключей с пояса, открыл дверь и толчком отправил девушку в одиночную камеру, точно на растерзание львам. Что там случилось, об этом вспомнить она не могла, а знала лишь, что осталась рядом с мосье де Сад. Затем вывела его из тюрьмы к худшим лишениям, которые ждали на свободе, и освоила все, чему тот мог ее научить. Когда в 1802 году маркиза поместили в сумасшедший дом в Чарентоне, она осталась на улице без единого песо, но зато обладая совершенно ненужными любовными знаниями, что пригодились ей, когда удалось заполучить мужа на пятьдесят два года старше себя и весьма богатого. Спустя небольшой промежуток времени благоверный умер, изнуренный в конец злоупотреблениями своей молодой жены, которая, наконец, стала свободной и далеко не бедной, и могла позволить себе заниматься всем, чем только ни заблагорассудится. На ту пору было женщине тридцать четыре года, выжила из себя всю грубую практику, чем занималась рядом с маркизом, нищету с куском черствого хлеба в годы ее молодости, неразбериху Французской революции, ужас наполеоновских войн, и теперь вынуждена была выносить диктаторскую расправу Империи. Женщине все это порядком надоело, да и внутренний дух просил какой-то передышки. Тогда решила подыскать безопасное место, где бы и провела остаток своих дней в мире и спокойствии и в качестве такового предпочла Вену. В этот период свой жизни женщина и познакомилась с Карлом Брецнером, сыном своих соседей, когда тот был еще ребенком лет десяти, но уже пел соловьем в хоре собора. Благодаря ей, ставшей подругой и доверенным лицом семьи Брецнер, мальчика не кастрировали в этом году, и тем самым сохранили его ангельский голос, как о том в свое время вспоминал хормейстер.

- Не трогайте его, и понадобится не так много времени, как из человека получится самый высокооплачиваемый тенор во всей Европе, - предвещала красавица. И не ошиблась.

Несмотря на огромную разницу в возрасте, между ней и маленьким Карлом развивалась необычная связь. Женщина восхищалась чистотой чувств и таким рвением ребенка к музыке; а он видел в прекрасной особе музу, которая не только берегла мужество молодого человека, но также и обучала искусно пользоваться этим качеством. На тот момент, когда решительно изменился голос, и настала пора начинать бриться, в обществе развилась известная привычка евнухов удовлетворять женщину не предусмотренными природой и традициями способами, но с Розой Соммерс ему ничто не угрожало. Она совсем не набрасывалась на юношу с жаром слишком непочтительных материнских ласк, а тот, в свою очередь, не прибегал к уловкам посетителей притона, по крайней мере, так решил, совершенно не подозревая, что менее чем за три практических занятия ученица превзойдет его в изобретательности. В деталях этот мужчина был осторожен и прекрасно знал очаровательную силу нужных слов во время занятий любовью. Левой рукой расстегнул ей одну за другой жемчужные пуговки на спине, а правой одновременно снял шпильки с прически, и при этом успевал еще в определенном ритме целовать, шепча скучные слова. Та рассказывала о своих невеликих формах, первозданной белизне кожи, о классической окружности шеи и плеч, что разжигали в мужчине страсть и совершенно необузданное возбуждение.

- Ты сводишь меня с ума…. Не знаю, что со мной происходит, ведь никогда не любила и не полюблю никого так, как тебя. Эта встреча произошла по воле самого Проведения, мы просто созданы, чтобы любить друг друга, - шептала женщина вновь и вновь.

Он читал даме наизусть весь свой репертуар, и делал это не на зло, а с глубокой убежденностью в своей порядочности и в чувстве слепой любви к Розе. Развязал шнуровку корсета и снял все нижние юбки, оставив женщину лишь в нижнем батистовом белье и почти прозрачной сорочке, сквозь которую виднелись маленькие ягодки земляники ее сосков. Но не стал снимать сафьяновых ботиночек с чуть скошенными каблуками, а также белые чулки, закрепленные на коленях вышитыми резинками. В этот момент мужчина слегка приостановился, задыхаясь, издавая грудью глухой шум, полностью убежденный в том, что Роза Соммерс была самой красивой женщиной во всем мире, просто ангелом, и что сердце так и разорвется, если сейчас не упокоится. Совершенно без усилий приподнял ее на руках, пересек комнату и опустил на ноги прямо перед большим зеркалом в золоченой рамке. Мерцающий свет свечей и висящий на стенах театральный гардероб – все там было вперемешку: и парча, и перья, и вельвет с выцветшими кружевами – вот что придавало данной сцене почти нереальный, если не сказочный, вид.

Беззащитная, опьяненная эмоциями, Роза смотрелась в зеркало и никак не могла узнать эту женщину в нижнем белье, с растрепанными волосами и зардевшимися щеками, которую целовал в шею и ласкал грудь обеими руками какой-то также неизвестный мужчина. Эта страстная пауза и дала время тенору, чтобы восстановить дыхание и слегка потерянный в первоначальных нападках лоск. Мужчина начал раздеваться перед зеркалом, ничего не стыдясь, и нужно сказать, что куда лучше он смотрелся обнаженным, нежели одетым. Здесь необходим хороший портной, подумала тогда Роза, никогда прежде не видевшая обнаженного мужчину, считая и своих братьев в детстве. А информация, что она знала, проистекала из преувеличенных описаний, данных в пикантных книгах и некоторых японских почтовых открытках, что удалось обнаружить в вещах Джона, и на них мужские органы были изображены явно оптимистических размеров. Украшение в форме груши, негнущееся и розового цвета, что появилось перед глазами, совсем не испугало ее, как того боялся Карл Брецнер, а, наоборот, вызвало безудержный и веселый хохот. Что и задало тон всему, случившемуся после. Вместо торжественной и достаточно болезненной церемонии, чем обычно славится любое бесчестие, оба наслаждались шаловливыми играми. Гонялись друг за другом по меблированной комнате, прыгая, точно дети, по верхушкам предметов мебели, допили остатки шампанского и открыли еще бутылку, со струящейся из нее пеной. А еще несли чушь, прерываемую смешками и даваемыми шепотом клятвами в любви, кусались и лизались. Также подстрекали себя говорить дерзости, к которым подталкивала недавно зародившаяся любовь, и занимались подобным весь вечер и далеко за полночь, забыв напрочь о времени и обо всех вокруг. Существовали лишь они вдвоем. Венский тенор вел Розу в мир высот эпических поэм, а она, прилежная ученица, следовала за ним, ни капли не колеблясь. Однажды, достигнув вершины, женщина отправилась в свободное плавание, обладая удивительно естественным талантом, ведомая куда-то знаками и намеками, заодно спрашивая своего учителя о том, о чем не получалось догадаться, сбивавшаяся им же с толку, и под конец победив этого человека своей импровизированной ловкостью и преподнеся в качестве молчаливого подарка свою любовь. Когда обоим удалось отделиться друг от друга и спуститься на землю, часы показывали десять вечера. Театр был пуст, снаружи царила темнота, и в довершение всего город словно нежился в густом тумане.

Между влюбленными начался на ту пору неистовый взаимный обмен посланиями, букетами цветов, конфетами, переписанными стихами и небольшими сентиментальными реликвиями, и все это происходило в романтико-поэтический период в Лондоне. Чтобы как-то выиграть время, молодые люди искали номер гостиницы неподалеку от театра, и было неважно, что окружающие могли их узнать. Роза сбежала из дома под совершенно нелепые извинения, а ее мать, подавленная подобным поступком, так ничего и не сказала Джереми о своих подозрениях, и все молилась, чтобы дочь наконец-то образумилась, и от распущенности не осталось и следа. Карл Брецнер приходил на свои репетиции позже и настолько раздетым, что мог схватить насморк в любое время, который бы помешал спеть в двух представлениях. Однако жалеть его было бы крайне неуместно, так, напротив, выигрывалось время для восторженных занятий любовью, что проходили вперемешку с лихорадочным ознобом. Показал снятую для Розы украшенную цветами комнату, где на столе уже было шампанское, что пили за здоровье, и сливочные пирожные. Были там и написанные в мгновение ока стихи, которые читали в кровати, ароматические масла, чтобы натирать одним им известные точки друг друга, эротические книги, пролистываемые в поисках самых вдохновляющих сцен, страусиные перья для щекотания тел и несметное количество прочих причиндалов, нужных для любовных развлечений. Молодая женщина чувствовала, будто сама раскрывается, точно пожирающий насекомых цветок, источала запах фривольных духов, чтобы привлечь к себе, как насекомое, этого мужчину, затем мучить, пожирать и терпеть его же и, наконец, оттолкнуть от себя того, кто стал выжитым лимоном. Ее подавляла невыносимая энергия, и просто душила женщину, которая ни на секунду не могла успокоиться. Меж тем Карла Брецнера охватило смущение буквально на мгновение вплоть до бреда и другого рода бессилия, когда пытался выполнить свои мужские обязательства. Однако под критическим взглядом этих глаз, таких противоречивых, было невозможно не погибнуть, которые говорили, что, должно быть, сам Моцарт перевернулся бы в могиле, лишь заслышав исполнение венским тенором – и буквально – его сочинений.