Домашняя готика - Софи Ханна

Перевожу взгляд на фото Люси – тот же фон. Люси сидит на кирпичной ограде, в темно-зеленом платье с передником, в вырезе платья видна белая, в зеленую полоску, блузка. Белые гольфы, черные ботиночки. Толстенькие косички торчат в стороны. Она машет в объектив… Тому, кто держит камеру… Своему отцу – холодной иглой пронзает меня мысль. Человек, который сейчас наверху, кем бы он ни был, выбрасывает фотографии жены и дочери. Жены и дочери Марка Бретерика. Господи. И я позволила себе расслабиться рядом с ним, в его доме.

Напряженно соображаю. Затягиваю пакет желтой лентой, фотографии заберу с собой. Открываю дверь в холл и в ужасе замираю, чуть не уронив фотографии. Он сидит в кресле перед камином. Голова опущена, взгляд уперт в колени. Он забыл, что я здесь? Если он сейчас обернется, то увидит снимки у меня в руках. Пожалуйста, не поворачивайся.

Быстро сую трофей в сумку, выдергиваю телефон.

– Простите, – помахиваю телефоном, – подумала, что лучше поговорю там. Я не хотела… ну, вы понимаете.

Нет, не могу торчать здесь, с фотографиями Джеральдин и Люси в сумочке, и болтать с ним как ни в чем не бывало.

Пальцы сжимают сумку, но она не желает закрываться. Сдвигаю ее за спину. Взгляни он внимательнее, обязательно заметит рамки, торчащие наружу, но он даже не обернулся в мою сторону. На коленях у него стопка листов. Распечаток. Вот на что он смотрит.

– Хочу, чтобы вы кое-что прочитали, – говорит он. – Джеральдин вела дневник. Я ничего не знал о нем до самой ее смерти. Вы должны это прочитать.

Меня настораживает слово «должны». В кресле, с листками на коленях, он снова выглядит безобидным. Уязвимым. Как паук-сенокосец, которого можно смахнуть рукой.

– Вы даже не спросили, что мне нужно. – Я добавляю в голос разумной подозрительности. – Зачем я здесь.

– Простите, – бормочет он. – Где мои манеры. Плохой из меня хозяин.

– В прошлом году я встретила мужчину, который представился как Марк Бретерик. Он рассказывал, что живет здесь, в Корн-Милл-хаус, и что у него есть жена по имени Джеральдин и дочь по имени Люси. Сказал, что владеет компанией «Спиллингское Магнитное Охлаждение»…

– Это моя компания. – Взгляд, устремленный на меня, уже не такой безжизненный. – Кто… кто это был? Что вы имеете в виду? Он притворился мной? Где вы с ним встретились? Когда?

Глубоко вдохнув, я выдаю отредактированный вариант своей истории; максимально подробно описываю человека, с которым встретилась в отеле «Сэддон-Холл». Секс не упоминаю, ведь к делу это не относится.

Марк Бретерик внимательно слушает, кивает. Не удивленно, а словно я лишь подтвердила то, что он и так подозревал. У него явно кто-то на уме, какое-то имя. У меня появляется надежда, смешанная со страхом. Теперь от этого никуда не деться. Он собирается рассказать мне нечто, чего я точно не хочу знать. Нечто, связанное с убийством его жены и дочки.

Я заканчиваю рассказ. Тишина. Невыносимо.

– Вы знаете, кто он, не так ли? Вы его знаете.

Он качает головой.

– Но вы о чем-то думали. О чем?

– Полиция знает?

– Нет. Кто он? Я вижу, что вам это известно.

– Нет, неизвестно.

Он лжет. Сейчас он похож на Ника, когда тот купил новый велосипед ценой в тысячу фунтов, а мне соврал, что за пятьсот. Хочется рявкнуть и потребовать, чтобы он выложил всю правду, но понимаю, что это не поможет.

– Вы знаете кого-нибудь, кто завидовал вам, кто мог иметь отношение к Джеральдин? Кто хотел бы притвориться вами?

Он передает мне пачку бумаг:

– Прочитайте это. Тогда вы будете знать столько же, сколько я.

Когда я наконец поднимаю взгляд, прочитав все девять записей в дневнике дважды, передо мной стоит чашка черного чая. Я и не заметила, как он ее принес. Он расхаживает туда-сюда, туда-сюда. Приходится взять себя в руки, чтобы не выдать отвращения: эта женщина была его женой.

– Что вы думаете? – спрашивает он. – Могла это написать женщина, убившая свою дочь и покончившая с собой?

Беру чашку, почти решаюсь попросить молока, но отказываюсь от этой идеи. Делаю глоток. На чашке надпись: «SCES’04, Международная конференция по сильным взаимодействиям в электронных системах. 26–30 июля 2004, Университет Карлсруэ, Германия».

– Это написала не та Джеральдин, которую я знал. Но так ведь и написано – она все скрывала. «Что бы я ни чувствовала, поступаю я наоборот».

– Она писала не каждый день. Судя по датам. Всего девять дней. Может, она писала это, только когда ей было действительно плохо, а в другие дни она ничего такого не чувствовала. Она могла быть счастлива большую часть времени.

Его вспышка ярости пугает меня до смерти. Он выбивает чашку у меня из рук и отправляет ее в полет через весь холл. Чашка летит, падает на подоконник, а он орет: «Хватит обращаться со мной как с умственно отсталым!» Я сжимаюсь в комок, но он уже стоит на коленях рядом со мной.

– Господи, простите, простите! Господи, да я же мог ошпарить вас!

– Все нормально. Правда. Со мной все нормально. – Вслушиваюсь в дребезжание своего голоса и удивляюсь, с чего это я так спешу успокоить его. – Меня даже не забрызгало.

– Простите. Не знаю, что сказать. Что вы обо мне теперь подумаете?

У меня кружится голова, я чувствую себя в ловушке. И хочу есть.

– Я не хотела вас разозлить. Просто пыталась смотреть позитивно. Дневник ужасный, вы, очевидно, и сами это понимаете, и я не хотела, чтоб вы почувствовали себя еще хуже.

– Вы все равно не смогли бы этого сделать. – В его глазах, похоже, появляется вызов.

– Ладно. – Надеюсь, что не побью сейчас личный рекорд глупости. – Да, я считаю, что женщина, которая это писала, могла убить свою дочь. И нет, я не думаю, что она покончила бы с собой.

Он внимательно смотрит на меня:

– Продолжайте.

– В дневнике… Каждое слово словно кричит о готовности пойти на все, лишь бы спасти себя. Попроси вы меня описать автора дневника, я бы сказала… нет, это прозвучит ужасно.

– Говорите.

– Самовлюбленная, испорченная, высокомерная, все знает лучше всех… – Я прикусила губу. – Простите. Бестактно с моей стороны.

«Чудовищное эго, – добавляю я про себя. – Люди ее не волнуют и, как только перестают быть ей полезны, теряют всякую ценность».

– Все в порядке. – Марк Бретерик старается меня подбодрить. – Вы говорите правду.

– Кое-что из того, что она написала, вполне ожидаемо, – продолжаю я. – Дети могут безумно раздражать.

– Джеральдин ни разу не отдыхала. Она никогда не жаловалась, не говорила, что ей нужен отдых.

– Всем иногда нужен отдых. Если бы мне приходилось присматривать за детьми каждый день, я бы наверняка подсела на сильные транквилизаторы. Я понимаю ее усталость и ее желание иметь немного времени для себя, но… запирать ребенка в темной комнате и оставлять там кричать, держать дверь, чтобы малышка не могла выйти, заставлять ее мучиться, чтобы ощутить в себе сострадание, – это чудовищно!

– Почему она не попросила меня нанять помощницу? Мы могли позволить себе няню, даже двух! Джеральдин могла не заниматься этим, если не хотела. Но она уверяла, что хочет сама все делать. Мне казалось, она счастлива.

Отвожу взгляд, чтобы не видеть злость и боль в его глазах. Будь я на месте Джеральдин, будь мой муж богатым директором собственной компании, живи я в таком поместье, – да едва выйдя из родильного отделения, я приказала бы мужу нанять целый штат прислуги.

– Некоторым сложно просить о том, в чем они нуждаются. У женщин часто с этим проблемы.

Марк отворачивается, словно вдруг утратив всякий интерес.

– Если он смог притвориться мной, он мог притвориться и ею, – говорит он, дуя на сложенные чашкой руки. – Джеральдин не была самовлюбленной. Совсем наоборот.

– Думаете, дневник написал кто-то другой? Но… вы бы поняли, что почерк не Джеральдин, правда?

– Вы можете узнать почерк по этим распечаткам? – ехидно осведомляется он.

– Нет. Но…

– Извините. – Он явно недоволен, что приходится снова извиняться. – Дневник нашли в компьютере Джеральдин. Рукописной версии нет.

Во рту появляется кислый привкус.

– Кто такой Уильям Маркс? Она написала, что он может разрушить ее жизнь.

– Хороший вопрос.

– Так вы не знаете?

Он хрипло смеется:

– Судя по всему, вы знаете его куда лучше, чем я.

Дыхание перехватывает.

– Вы имеете в виду?..

– С тех пор как я первый раз прочел этот дневник, в голове засело имя, совершенно ни о чем мне не говорящее. Уильям Маркс. Вдруг появляетесь вы – практически близнец Джеральдин – и рассказываете, что встречались с человеком, который представился мною. Но это был не я. Похоже, теперь мы знаем его имя. Видите ли, я ученый. Если сложить эти два факта…

– Вы считаете, что тот человек – Уильям Маркс?

Логика иногда становится очень удобной – если связывать факты, потому что это возможно в принципе, а не потому, что это единственный возможный вариант. Я тоже ученый. А что, если эти два факта никак не связаны? Что, если тот человек врал просто потому, что изменял жене целую неделю и хотел замести следы? Безобидный потаскун, а вовсе не психопат, способный на убийство.