Волны Русского океана - Станислав Петрович Федотов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пусти котейку, — громко сказал Антоха. Остальные бывшие в бараке каторжане — их было около десятка — промолчали: боялись Емелькиных пудовых кулаков.
Пугач на Козыря даже не глянул; взял двумя заскорузлыми пальцами животинку поперек тельца — котенок сразу притих, повис безвольно, а Козырь понял, что через мгновение безжалостные пальцы сдавят хрупкие косточки, и котенка не будет, и вдруг увидел его глаза, круглые, большие и напитанные такой смертной тоской, что заорал отчаянно:
– Отпусти, сволочь! — И рванулся, чтобы успеть… остановить…
Не успел, не остановил. Пугач отступил, хохотнул своим «скусным» хохотком и выставил навстречу Антохе сломившееся пополам безжизненное тельце.
Козырь, шагнув вперед, легким движением левой кисти отбросил в сторону руку с невинной жертвой, а правой врезал своей «кувалдой» в переносицу Емельки, точно промеж больших зеленых глаз, сверкавших сквозь рыжие заросли.
Пугач устоял, но хруст сломанного носа услышали все каторжане, тут же прыснувшие в разные стороны. По рыжим волосам спелой брусникой разлетелись красные брызги.
– Ах ты… — взревел Емелька и длинными руками сгреб Антоху.
И пошла кулачная потеха. Один на один, с кровавыми соплями во все стороны, ссадинами, синяками, хряпами табуреток по спине и по башке, ну и прочими удовольствиями. Жаль, на шум скоренько примчались надзиратели и прикладами разогнали поединщиков по углам — жаль, потому что те ни одного глаза и даже ни единого зуба не выбили. Как так умудрились — никто уразуметь не смог, а напрямки спросить — кому ж охота рисковать своим носом, скулой или ухом? Тем паче, что после вечерней баланды Пугач подсел к Антохе и негромко сказал:
– За котейку винюсь, уж больно накипело за все про все. А нам с тобой ишшо вместях долгонько горе горевать, так что не держи зла, Козырь. Забудем. Лады?
Антоха заглянул в его колючие глаза и понял: ничего-то он, Пугач, не забудет. Но, может, худой мир все-таки лучше доброй драки?
– Лады, — буркнул в ответ и отвернулся.
– Вот и славно, будем корефанами, — рыкнул Емелька. — А кулаки твои, даст Бог, ишшо пригодятся.
Антоха принял это как намек и все годы держался настороже, не поворачиваясь спиной к «корефану», однако, справедливости ради, тот ни разу не дал повода для тревоги. А вот сейчас, в виду приближающегося американского берега, удалые Емелькины слова царапнули душу Антохи, но не опасением, а острой надеждой на обретение долгожданной свободы. Да, конечно, надо будет пожить, осмотреться, что к чему, и уж потом на что-то решаться. Беспокоило лишь одно — не хотелось, чтобы его, Антохина, воля шла бок о бок с Емелькиной. Как ни крути, не пара они, не пара!
Ну да ладно, чего гадать раньше времени: жизнь — штука умная, сама все расставит по нужным местам.
Александр Андреевич лучился довольством. Еще бы не лучиться: после указов императора о создании общероссийского акционерного банка и отправке за океан ссыльнопоселенцев, после воистину судьбоносного решения о свободе выезда в колонию предприимчивых россиян, многие из которых получали в Компании подъемные (невеликие, но крайне нужные при российских-то расстояниях). Русская Америка медленно, но верно оживала. Заметно прибавилось денег, с каждым судном из Охотска прибывали люди, да и судов стало больше — новые верфи в Якутате и на Кадьяке, да и старая в Ново-Архангельске, работали в полную силу: плотников-корабелов теперь хватало, и платили им не меньше, чем в Англии.
И самое главное: на верфи в Ново-Архангельске заложили военный фрегат «Святой Николай» (в память о погибшей шхуне) — первенец Тихоокеанской флотилии, а может быть, и целого флота. Часть снаряжения для него доставил шлюп «Нева», вторично пришедший из Кронштадта. Пять лет назад, будучи под командованием лейтенанта Юрия Федоровича Лисянского, его экипаж помог в битве российских промышленных с восставшими на Ситке тлинкитами, а теперь, уже с новым командиром, капитан-лейтенантом Леонтием Андриановичем Гагемейстером, на его борту прибыли пушки разного калибра, порох, ядра и зажигательные снаряды. Конечно, и ружья, и пистолеты — как без них! Ну, и многое другое, для жизни необходимое, — листовое железо, стекло, пеньковые канаты, парусина и, конечно, провизия.
Александр Андреевич догадывался, даже был уверен, что немалую роль в таком улучшении положения колонии сыграли письма покойного Резанова председателю правления Булдакову, отправленные камергером еще из Ново-Архангельска перед своим отплытием. Знал Николай Петрович, что не доедет до столицы — ему о том поведал шаман тлинкитский, — потому и спешил высказать свое мнение о судьбе Аляски и всего российского Крайнего Востока. А судьба их — как провидел истинный русский патриот Резанов — может быть исторической и даже великой только лишь в том случае, если император и правительство предпримут решительные шаги по освоению новых земель.
Вот они и предприняли.
Александр Андреевич оглядывал мысленно, что же теперь вершится на подведомственной ему территории, радовался и удивлялся. И думал: сколько же противников пришлось одолеть Его Величеству, прежде чем он открыл путь будущим свершениям своим высочайшим росчерком. Кое-кто из тех противников — просто злопыхатели, которым плохо все российское и хорошо все западное, в первую очередь английское, а кто-то искренне считает, что нечего хапать новые земли, когда вся Сибирь необозримая не заселена и не освоена русскими людьми. Ведь богатств в ней — прорва, уж никак не меньше, чем в Америке. И, по-своему, конечно, правы они, эти искренние, да только нет в Сибири океана теплого, нет землицы плодородной. Аляска — да, та же Сибирь промерзлая, ну, может, чуток потеплее, зато земли, что южнее… Вот те же Булыгин с Таракановым основали форт Александровский — как хорошо! А Иван Александрович Кусков договорился с индейцами купить кусок побережья неподалеку от залива Румянцева — еще лучше! Жаль, не получилось с женитьбой камергера на дочке коменданта Сан-Франциско (Александр Андреевич вздохнул, вспомнив, как со слезою писал Кончите Аргуэльо о смерти ее жениха, как отправлял скорбную бумагу с Кусковым) — а то, глядишь, перехватил бы Николай Петрович бразды правления у испанцев и
