Горячие деньги - Дик Фрэнсис

Цирковой артист и в самом деле предпочитал очень осторожно выровнять лошадь на подходе к каждому препятствию, как на смотровом кругу, и никогда не увеличивал чрезмерно скорость, ни на одной из многочисленных скачек с препятствиями, в которых он участвовал. Поэтому брать препятствия сразу за ним было рискованно. Я всегда его сторонился.

Журналист был среди нас самым лучшим жокеем, профессионалом во всем, кроме статуса. А дедушка — самым худшим, но, невзирая на это, у него в избытке было отчаянной безрассудной храбрости. Держась более-менее тесной группой, мы добрались до поворота и благополучно преодолели три последних препятствия первого круга. Тетушка все еще держалась впереди, за ней скакал подполковник, потом в ряд я и сын графа, сразу за нами — матушка, цирковой артист и дедушка. Журналиста я не видел: он пока держался сзади, наверняка выжидая удобного случая.

Жеребец подполковника здорово промахнулся на последнем из трех препятствий, обе ноги жокея вылетели из стремян, а зад в галифе военного покроя подскочил куда-то ближе к конской гриве. Я приземлился рядом с конем подполковника, натянул поводья и заметил, что тот безнадежно теряет равновесие, сползая на плечи мчащемуся галопом скакуну, несмотря на все попытки водворить свой зад обратно в седло.

Я протянул руку, ухватил подполковника за жокейский камзол и дернул назад и вверх, передвигая его несчастный центр тяжести в более удобное положение, и ехал рядом с ним, чуть сбавив темп и продолжая поддерживать, пока он устраивался в своем седле более-менее основательно, стараясь снова вдеть ноги в стремена, что было совсем нелегкой задачей при скорости тридцать миль в час.

У него было время собраться, пока мы неслись вверх по склону холма, как, собственно, и у всех нас. Так что, когда мы стремительно проскочили вершину и помчались вниз, к следующему трудному препятствию, лошади скакали примерно в том же порядке, как и вначале.

Однажды меня самого втащили обратно в седло таким же образом: подобные случаи не редкость на скачках с препятствиями. А в другой раз меня точно так же сбросили на землю, и я сильно подвернул лодыжку. Но это уже совсем другая история. Подполковник сказал: «Благодарю» — и еще: «Шевелись, ты загораживаешь мне дорогу!» — на одном и том же дыхании.

Когда мы во второй раз перескочили ров с водой в дальнем конце скаковой дорожки, циркач рванулся вперед, но после прыжка через очередное препятствие сильно сбавил темп, почти перешел на рысь. Он приземлялся на этот раз особенно осторожно, и тетушка, которая прыгала сразу за ним, полетела на землю с выражениями, совсем не подобающими языку тетушек.

— Бедная леди, — понимающе отозвался сын графа, когда мы миновали место катастрофы. — Как ваше самочувствие?

— Неплохо, — ответил я. — Как вы?

Мы вместе перескочили последний, седьмой барьер в дальней части дорожки и вышли в лидеры. Теперь нам оставалось только прилагать все усилия, чтобы удержаться впереди на длинном повороте и оставшихся до финиша трех препятствиях. Позади слышался топот копыт и резкий голос матушки, распекающей свою ленивую кобылу. Приближаясь ко рву с водой, я почувствовал, что лошадь графского сына начинает сдавать. Впереди замаячила финишная лента, путь к ней был свободен, и несколько мгновений я думал, что и в самом деле могу победить. Но вот снова рядом показался подполковник, по-прежнему требуя уступить ему дорогу. А между последними двумя препятствиями, как я и опасался, журналист выбрался из задних рядов, и удалось это ему на удивление легко. А Янг Хиггинс на подъеме устал и превратился в Хиггинса Средних Лет[1].

Мы с ним финишировали третьими, что в целом было неплохим результатом. Четвертым, с небольшим отрывом от нас, пришел сын графа.

— Чудесный был денек! — счастливо улыбнулся он, когда мы вместе медленно ехали обратно. Я взглянул на огоньки в его глазах и почувствовал, что для него это значит то же, что для меня самого. Ощущение, которое невозможно объяснить словами, такое состояние души и тела, когда сойти с лошади и вести ее в поводу значит буквально спуститься с небес на землю.

Джо была совершенно счастлива, ласково поглаживала Янг Хиггинса:

— Это была замечательная скачка, правда, старина? Ты скакал, как олень!

— Ты мог бы прийти вторым, — сказал Джордж, у которого был хороший бинокль, — если бы не помог тогда подполковнику.

— Согласен, — сказал я, расстегивая пряжки подпруги. — Но тогда он полетел бы прямо под копыта.

Джордж улыбнулся.

— Не забудь взвеситься, — он всегда об этом напоминал. — И заходи в бар для владельцев, когда переоденешься. Выпьем по стаканчику.

Я кивнул. Это было частью ритуала, частью нашего соглашения. Джо и Джордж не скрывали радости от того, что Янг Хиггинс на этой скачке вспомнил молодость и вместе со мной штурмовал барьер за барьером. Когда я переоделся и вышел из раздевалки, они все еще стояли возле загона, где расседлывают лошадей, и разговаривали с друзьями. Джо улыбнулась мне и помахала рукой, приглашая присоединиться к ним. Никого из моих родственников поблизости я не заметил, поэтому мы без происшествий прошли в бар, где с удовольствием еще раз обсудили мое сегодняшнее выступление, попивая бренди и имбирное пиво, которое так нравилось Джо.

Вернувшись на площадку возле весовой, я обнаружил, что все родственники, которых я уже сегодня повидал, не только остались на ипподроме, но и сгрудились в злобный пчелиный рой вокруг одной из маток — моей матери Джойси.

Джойси, яркая крашеная блондинка в меховом пальто и зеленой шляпе, с зелеными контактными линзами на глазах, редко упускала шанс разыграть какую-нибудь хитрую комбинацию как в картах, так и в жизни. Не подав виду, что встревожен, я запечатлел на ее гладкой щеке почтительный поцелуй, который она, впрочем, приняла не очень охотно.

— Дорогой мой, — сказала Джойси, чуть ли не шипя от негодования, — не ты ли послал этого хорька Нормана Веста, чтобы узнать, где я была в прошлую пятницу?

— Ну…

— Не ты ли отправил его к Вивьен с тем же самым поручением?

— Ну, — ответил я, чуть улыбнувшись, — я не думал, что ты воспримешь это как такую уж грубость, но… Да, это я послал его.

Взгляды, устремившиеся на меня, были ласковыми, как напалм.

— Зачем? — резко спросила Джойси.

— Разве он тебе не объяснил?

Она нетерпеливо сказала:

— Он рассказывал какие-то небылицы про то, что Малкольма кто-то пытался убить. Я сказала ему, что, если бы на Малкольма кто-то покушался, я бы знала.

Я сказал без обиняков:

— Малкольма дважды чуть не убили. И мы с ним наняли Нормана Веста, чтобы убедиться, что никто из вас в этом не замешан.

Джойси потребовала, чтобы я рассказал подробнее об этих случаях, и я рассказал. Она, да и все остальные слушали с открытыми ртами и всеми прочими признаками глубочайшего изумления. И если даже для кого-нибудь из них в моем рассказе не было ничего нового, по их одинаково испуганным глазам я все равно не смог бы этого распознать.

— Бедный папочка! — всхлипнула Сирена. — Какой ужас!

— Этим должна заняться полиция, — убежденно заявил Дональд.

— Согласен, — сказал я. — Я удивлен, что они еще не опросили вас всех, как после убийства Мойры.

Эдвин сказал, покачав головой:

— Чуть не умер, чуть не умер! — И, сообразив, что в его голосе слишком явственно звучит сожаление, добавил: — Какое счастье, что он вовремя пришел в себя!

— Когда полицейские обследовали место происшествия, — сказал я, — они не сообщили Малкольму о результатах. И он хочет удостовериться, что никто из семьи не был в Квантуме в прошлую пятницу. Если вы посодействуете Норману Весту, когда он к вам обратится, вы поможете Малкольму успокоиться.

— А что, если мы не сможем доказать, где были в это время? — спросила Дебс.

— Или вообще вспомнить? — добавила Люси.

— Малкольму придется с этим смириться, — жестко ответила Джойси.

— Тогда он не сможет избавиться от этих неприятностей, — сухо сказал я. — А этого ему хотелось бы больше всего на свете.

Они в молчании уставились на меня. Видимо, для них, как и для меня, убийство Мойры чем-то напоминало бомбу замедленного действия — на первый взгляд в общем-то без каких-либо неприятных последствий, оно со временем стало причинять все больше беспокойства. Наверное, они, как и я вначале, уцепились за версию немотивированного убийства кем-то посторонним, потому что иначе это выглядело совершенно непостижимым. Но спустя несколько недель после смерти Мойры они непременно должны были наконец начать задумываться. Бомба могла взорваться с минуты на минуту. Начнутся взаимные подозрения, из-за которых все окончательно перессорятся, и хрупкие семейные отношения будут навсегда разрушены.

Стал бы я против этого возражать? Нет, если со мной по-прежнему остался бы Малкольм… и, может быть, Фердинанд… и Джойси… и, наверное, Люси или Томас… Сирена… стоило ли беспокоиться, если мне никогда больше не попадется на глаза Жервез?