Ночная воровка - Вера Копейко

— А-а, — протянула Надя, но больше не добавила ни слова.

Тормозя и спотыкаясь о красный свет светофора в центре Москвы, они вырвались на свободу загородного шоссе и поехали в прохладе и уюте большой машины, надежно отгораживающей их от внешнего мира.

— Надя, извини, но теперь, дальше, я буду молчать за рулем, потому что никак не привыкну к вашему стилю езды. Тебе включить музыку?

— Спасибо, я послушаю с удовольствием.

— А я бы с удовольствием послушал, как ты поешь.

— А откуда ты знаешь?

— У тебя красивый тембр голоса, низкий, я думаю, ты должна петь контральто.

— Ты очень наблюдательный, Найк.

— Да, я заметил, как ты морщилась в прошлый раз, когда я поймал что-то на ультракоротких, а певица сфальшивила.

— Правда? Я и не заметила.

— Тем более. Значит, для тебя петь, как дышать.

— Да, я пела в хоре, но давно. И даже на итальянском.

— Конечно, я так и думал. В тебе что-то есть итальянское. Наверняка ты слышала об этом не раз.

— Это просто смешно! Никакой кровной связи с прекрасными обитателями Италии у меня нет.

— А я уверен, что есть. Потому что ничего просто так не бывает. Вот скажи, я похож на русского?

Надя повернулась к нему и пристально оглядела. Круглолицый, русоволосый, широкоплечий, мускулистый, он и впрямь ничем особенным не выделялся из толпы. Сейчас полно мужчин с твердым взглядом. Впрочем, их взгляды слишком напряженны, а у Найка лицо не каменное, спокойное, поскольку у него за спиной надежный тыл.

— Похож. — Надя помолчала и добавила: — Пока не заговоришь.

— Акцент? — тревожно спросил Найк. — Моей маме это бы не понравилось. А бабушка захотела бы меня выпороть.

— Нет. Язык. Чересчур правильный.

— Ты мне говорила. — Он вздохнул. — Я стараюсь, но…

— Не надо стараться. Так лучше.

— Тебе так больше нравится? Я люблю, когда тебе нравится. — Он усмехнулся. — Ну вот видишь, я хотел молчать за рулем, но не могу, когда ты рядом. Мне нравится говорить и говорить с тобой. Знаешь, я как-то был в Италии и помню, обедал в ресторанчике под названием «У Тавранчини». Есть некоторое созвучие с твоей фамилией. Тебе не кажется?

— Но у меня типичная украинская фамилия. Мой знакомый, арбалетчик, о котором я тебе уже говорила, сказал, что есть такое блюдо русское, древнее, оно рыбное и называется тавранчук.

— Так-так-так! Но ведь я ел в том ресторане рыбное блюдо!

Надя почувствовала, как руки покрылись липким потом.

— И на что же оно похоже?

— Оно мне очень понравилось. В нем разные сорта рыбы и овощи. Причем среди них были корнишоны, я точно помню. Может быть, из Италии…

— …Из Италии приехали повара в Россию, привезли блюдо, которое стало потом называться тавранчук?

— Но почему бы нет? — Найк пожал плечами. — О мой Бог! Ну куда лезет этот грузовик? Прости, Надя, видишь, я не должен разговаривать за рулем. Это опасно.

Надя слушала приятную музыку и думала, а может, не такая уж это странная мысль — ведь переселение народов происходило всегда? И не случайно ее тянет побывать в Италии, а не в Англии или Греции? Почему-то она стала петь в хоре на итальянском, хотя в школе учила английский? И почему-то все кому не лень видят в ней сходство с римлянкой?

Наконец Найк свернул на гравийную дорожку к дому и затормозил.

— Добро пожаловать в мой шалаш! — торжественно объявил он и поспешил открыть дверь.

Надя вышла и вдохнула свежий воздух, в котором стоял аромат полей, небо над головой совсем потемнело, ночи уже стали длиннее, привычнее. Они должны были настраивать на размеренность и умеренность — мыслей, желаний, поступков…

Найк взял ее за руку и повел вверх по ступенькам в дом. Он поднял жалюзи, впуская ночь в комнату. Луна не заставила себя ждать и с любопытством заглянула в окно. Серебряная дорожка пролегла наискосок, соединив углы просторной гостиной, и Надя оказалась в луче лунного света. Найка потрясла эта картина, и он, не смея нарушить ее, очень осторожно и тихо ступал по лунной тропе, все ближе подходя к Наде. Ее тонкая шея с высокой прической белела, словно выточенная из слоновой кости. Найк подошел к ней вплотную и протянул руки к черепаховой заколке.

— Я отпущу мои любимые волосы на свободу, — прошептал он, расстегивая пряжку.

Тяжелая сверкающая волна ударила по рукам, он подставил растопыренные пальцы, и черные волосы рассыпались дождем.

— Ты послушалась меня, Надя, — прошептал он. — Ты больше не распускаешь волосы ни для кого, кроме меня, правда?

Она медленно повернула к нему лицо. Она не хотела лгать.

— Правда, Найк.

— Спасибо, Надя. Моя надежда. Я могу надеяться, Надя, что надежда не обманет меня и я останусь с ней вместе?.. Моя надежда воплотится, и я получу…

Надя не мигая смотрела на него, ее губы раскрылись сами собой, а веки сомкнулись. В ту же секунду она почувствовала его губы, горячие и сухие, а язык скользнул к ней в рот. Она застонала и еще приоткрыла губы, разрешая пробраться как можно глубже. Ей показалось, что она тает, когда его руки легли ей на грудь, а соски поднялись им навстречу. Они уперлись ему в ладони и замерли, напрягшись.

— Надя, о Надя. Ты согласна?..

— Да, да. Я согласна. — Она не знала точно, чего он хочет, но она готова на все. Абсолютно на все. Внезапно она вспомнила про то, что будет завтра, что она скрыла пропажу экспоната… И очень может быть, что, узнав об этом, он никогда больше на нее не взглянет. Но все неважно! Пусть все катится ко всем чертям! Она с ним сейчас и будет ровно столько, сколько сможет.

Никогда, даже в пору ранней молодости, когда кровь кипела, напрочь заглушая голос разума, она не ощущала своей чувственности с такой силой. В памяти было живо все, что впервые произошло со Стасиком. Что произошло! Она отдалась ему на даче, ночью, под раскидистой яблоней, это был сентябрь, и яблоки созрели. Тогда они набросились друг на друга, как будто впивались в лопавшиеся от сока плоды. Надя помнит, что даже не ощутила боли, которой так пугали все подруги. Моментальная вспышка — а потом сладость заполнила ее до предела. Стасик, не сомневавшийся в ее невинности, не мог поверить, что она сама требует от него большего… А уже потом, осенью, глубокой и дождливо-снежной, они пошли в загс.

Но сейчас с Надей творилось что-то невероятное. Она хотела провести с Найком нынешнюю ночь так, будто это ее последняя ночь на земле. А он последний мужчина в ее жизни.

Она потянулась к нему, обвила руками, ладони заскользили вниз по спине, уже влажной и горячей под рубашкой. Она выдернула полы голубой рубашки из его летних льняных брюк, руки пробрались под тонкую ткань и замерли. А потом пальцы медленно побежали вниз по позвоночнику. На талии они остановились, упершись в кожаный ремень.