ТАТУИРО (HOMO) - Елена Блонди

Снял свою тоску…

Через пару часов, оглядевшись, понял, что не знает, в какой стороне станция. А уже отошел, отмяк, ожил. Замерз и проголодался.

Уже и покрутил головой юмористически, в полную силу репетируя будущие воспоминания о том, как скрутило-то! И заволновался слегка, стемнеет, не ночевать же в поле, замерзнет. Но волновался пока не всерьез. Был мягок и слаб, как после жестокого приступа болезни. Пустая голова, пустая душа, легкое сердце плавает в груди бумажным фантиком по водной ряби.

Спрятал камеру в чехол и пошел прямо, собирая себя, дожидаясь мыслей. Пусть на ходу – сами. Может, все образуется.

Ровный гул двигателя догнал его, толкнув под правый локоть. Витька остановился, прислушиваясь. Так и есть. Справа, за плавным возвышением, гудит. Там, верно, дорога.

Свернул и заторопился вверх по склону. Не круто, но утомительно. Ухом держался за звук работающего мотора. Прикидывал, это же грунтовка, одна машина проскочит за два часа, мерзни потом. Боялся, что звук стихнет. Но он не стихал.

Добравшись до вершины, увидел пологую впадину, дорогу, еле нарисованную по черной земле. И яркой кнопкой среди тусклых оттенков – красный блестящий автомобиль. Звук уже не был ровным, мотор взревывал натужно. Похоже, застряли. У машины двое черными закорючками, шевелятся споро, перебегают с места на место.

– Эй!! – закричал Витька. И заторопился спуститься. Радуясь услужливой реальности. Сейчас он им поможет, они его куда-нибудь подбросят. Может, не в Москву, – на станцию. А если не на станцию, то приключение продолжится – заночует у сторожа в дачном кооперативе. Полстакана водки, чай, сало в рваной бумажке, разговоры. Волноваться за него некому, Степка хорошо, если к утру из постели Тинкиной выберется. Он и сам мастер пропасть куда на пару дней.

На бегу, подворачивая ноги на мерзлых комьях, Витька улыбнулся, представив, как он, такой всегда смирный и для Степана скучноватый, расскажет небрежно:

– Забрел в степь монгольскую, ночевал у аборигена. От самогона до сих пор, блин, череп раскалывается.

Двое, бросив суету, стояли неподвижно, глядя, как он приближается.

Белобрысый, с мокрыми от усилий жидкими прядями через широкий лоб, облокотившись на машину, смотрел узкими внимательными глазами. Темноволосый, с круглой стрижкой под горшок, подняв плечо, прикуривал сигарету, закрывал зажигалку длиннопалой ладонью. И сам – длинный, изогнутый. За локтем белобрысого на месте водителя маячила темная голова, чуть просматриваясь.

– Ух, еб! – добродушно удивился блондин, – ты откуда взялся, земеля?

Витька смешался. И в самом деле, что говорить? Судя по золотой цепи на шее у блондина и килограммовым перстням на длинных пальцах темноволосого – рассказы о вселенской тоске, погнавшей трезвого человека в эту пустошь, могут быть приняты за издевательство.

– Я… – он остановился рядом, развел руки и широко улыбнулся. Пожал плечами:

– Бухали с ребятами. А потом…

– Ага, за грибами ушел, да? – предположил блондин.

– Ну, типа того.

Темный молчал, курил. Потом выбросил длинный окурок, отошел на два шага от машины и, не отворачиваясь, расстегнул ширинку, стал мочиться на мерзлую землю. На лице – скука и недовольство.

У Витьки по спине побежали мурашки.

– Ну, ладно, чего стоять, – хмуро сказал темный, застегнувшись, – давай навалимся, втроем-то.

– Щас, Жука, погодь. Дай с малышом познакомиться. Как тя звать, малыш?

– Вик… Витька, – голос съехал в хрип и Витька прокашлялся:

– А вы не в Москву поедете?

– Подбросить?

– Хотелось бы, – неуверенно сказал, про себя прикидывая, может, заночевать в степи оно и лучше было бы.

– Подбросим, – легко согласился белобрысый, щуря узкие глаза. Протянул широкую ладонь:

– Я – Юра. Юрок Карпатый. Не слыхал?

– Н-нет.

– Вот и хорошо. Ну ладно, давай, хлопчики, напряглись!

Мотор снова взревел, втроем они поддели машину за багажник, раскачали. Медленно автомобиль пополз из рытвины, разбрызгивая болотистую мешанину. Встал на дороге, урча.

– Запрыгивай, герой, вовремя ты грибы пошел собирать!

Карпатый сел на переднее сиденье. Жука снова прикурил и, дымя, полез на заднее.

Витьке отчаянно захотелось остаться. Вот сказать сейчас «ну, ребята, я пошел, счастливо!»

Дверца с его стороны распахнулась.

– Ну, чего телишься, темнеет уже, – с нотками раздражения крикнул Карпатый, – залазь!

Витька нырнул в салон.

Жука сидел, привалившись к дверце, вытянув в просвет между передних сидений длинную ногу в остроносой туфле. А посередине, глядя прямо перед собой, сложив на коленках острые кулачки и сместив в Витькину сторону сомкнутые ноги в длинных сапожках, сидела девушка.

Витька опешил.

– Здрасс, – сказал, устраиваясь. Стараясь не прикасаться бедром к ворсистой темной юбке.

Девушка кивнула равнодушно, не поворачиваясь.

– Знакомься, кореш. Это Ладочка. Моя бывшая женщина. Решила сегодня скрасить нам одиночество. Правда, Ладочка?

Девушка промолчала.

Белобрысый повернулся, скрипя кожаной курткой, закинул локоть на спинку сиденья. Повторил вопрос:

– Правда, Ладочка?

Ладочка оторвала взгляд от зеркала заднего вида. На секунду.

– Правда.

– Молодец, ладушки! – хохотнул Карпатый и, потянулся через салон, мазнул девушку по лицу широкой ладонью:

– Любит меня, – поделился с Витькой, – от меня женщины просто так не уходят. Нравлюсь. Правда, девонька?

– Правда.

– Та-ак…

– Правда, Юрочка.

– Хорошо, – удовлетворился Карпатый. И поторопил шофера:

– Ну, давай, уже, давай, ехай. А то Чумка там на сранье изойдет, без водки.

Ехали около получаса. Ладочка молчала, глядя темным взглядом в спинку переднего сиденья. Карпатый и Жука лениво переговаривались. Вспоминали каких-то знакомых, посмеивались.

В сереньких сумерках подъехали к дощатой сторожке – не сторожке – одинокий домишко на два окна. Будка собачья, металлолом, раскиданный по грязному двору, обозначенному забором из сетки-рабицы.

Выскочили из машины. Заходили рядом, переговариваясь. Витька остался сидеть. Лада тоже. Жука побежал стучать в облезлую деревянную дверь, крича хозяина.

Карпатый нагнулся к открытой дверце:

– Ну, чего сидите? Вылазь, перекусим, с хозяином побазарить надо. А там и поедем. Не боись, малышок, доставим в целости и сохранности.

И ушел к дому.

– Никуда он вас не отпустит, – сухим шепотом сказала девушка, – не надейтесь.

– Как не отпустит? – у Витьки все затосковало внутри. Другой тоской, опасной.