ТАТУИРО (HOMO) - Елена Блонди

– Веришь, всю жизнь только об ней, – добавив в голос ноющих ноток, заговорил Юрок, – узнал, что развелась, вот, думаю, – сойдемся, будем вдвоем!

Лада кинула ненавидящий взгляд на витийствующего Карпатого. Руками дергала и мяла веселый хрустящий пакет на столе. Промолчала.

– Ну, Жука, давай к столу, – деловым уже голосом распорядился Юрок.

– А ты, земеля, мобилу дай.

Витька холодными руками общупал карманы куртки, висевшей на спинке облезлого стула.

– Нет у меня, в другой куртке оставил, – сказал. Внутри мелькнула радость, хоть в чем-то может отказать уроду.

– Как это нет? – тяжело удивился Карпатый, – такой модный мальчик и без мобилы? Че думаешь, не найдем, что ли? Жука?

Жука подошел сзади, перетряхнул куртку, прошелся по карманам Витькиных джинсов. Отобрал с колен камеру.

– Нету, Юрок. Фотик только. Навороченный, гляди!

– Опа! Так ты у нас фотограф, блядь? Ну, повезло, Ладка девка видная. Фотомодель. Щас пожрем и поснимаешь. Она все поснимает, а ты ее поснимаешь!

И захохотал собственному остроумию.

– Не надо, Юра, – тихо сказала девушка. Слезы катились из глаз, догоняли друг друга, пятная серый тонкий свитерок черными крапинами.

– Надо, девка, надо. Вас учить, бля, надо. Всегда. А то привыкли, глазами стрелять, динамить. Бля, место должны знать, свое! Пей водку, Ладка. Пей, не боись. Я тебя в обиду не дам. Сам поебу, Жуке дашь – мальчик поснимает. Санек с утреца приедет и всех по домам. Ты только, земеля, так сними, штоб ее личико было, а наших не видать, понял? Мне потом снимочки сделаешь, пригодятся.

– Юра! – закричала девушка, – Юра, ну зачем? Ты же сказал – на минутку! Ты же обещал подвезти только к метро! Юрочка, я тебя прошу, Христом богом прошу, не трогай меня!

– Не ссы, пей. Шучу я. Поговорим. О книжках, да? Ты ж у нас девочка интеллигентная, культурная. С Галкой говорить – пиздец. А ты сейчас расскажешь что-нибудь. Расскажешь? Ну?

– Да.

– Во, бля! Снова забыла, как надо?

– Да, Юрочка, – шепотом сказала девушка. Села, опустив голову, мяла одной рукой другую, царапала. Витька сбоку видел, как мелко тряслись ее колени.

Жука подсел к столу. Выпил, стал есть крабов из банки, цепляя длинные бело-розовые клочья вилкой и пачкая мокрым темные усы.

Следующие два часа Карпатый царил. …Поганый цирк одного актера. Рассказывал какие-то случаи, хохотал, пускался в воспоминания, пьянея все больше. Не забывал пугать Ладу тем, что сейчас будет, и с удовольствием наблюдал, как сжималась девушка, втягивая голову в плечи.

Витька один раз услышал со стороны свой деревянный голос. Что-то он такое сказал, вроде бы «оставь ее в покое». И взрывом – дерево стола об скулу и ухо. Извиваясь, пытался выбраться из-под насевшего Жуки, и обмяк смертно внутри, на расстоянии нескольких сантиметров увидев полуобморочно закаченный в сладострастном предвкушении чужой смерти Жукин глаз.

Потом, когда Жука отлепился нехотя, повинуясь косноязычному грозному крику Карпатого, обнаружил, располосована футболка на боку и из пунктира неглубоких порезов, суетясь, бежит каплями кровь. Но глаза, в котором перед этим увидел смерть – испугался больше.

А Лада кричала:

– Не надо, Сережа, миленький, не надо!

И, уже отпущенный смертью и Жукой, лежа щекой на занозах стола, Витька удивился ватно – какой Сережа?

Трусливо хотелось потерять сознание. Время становилось невыносимым. Висело на шее гирей, тянуло вниз, к точке излома. Каждая секунда казалась последней, которую выдержит. Следующую уже нет. А Лада? Думал, она ведь тоже так, наверное.

Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от невозможности сделать хоть что-то, в надежде выпасть из этой реальности, куда угодно – два раза выпил водки. Ставя пустой стакан, наткнулся на взгляд Лады, что, остро жалея Витьку, одобрил. Даже кивнула слегка. Понял. Да разве ж можно это вынести на трезвую голову. Она тоже пила. Немного.

После того, как Жука подрезал Витьку, что-то, верно, решила про себя. Мертво улыбалась Карпатому, поддакивала, слушала, ахая, его рассказы. Со страшным, устремленным вглубь себя взглядом – свернулась – пережить, перетерпеть все. Только бы ночь прошла. Как угодно, лишь бы – прошла.

Раза два вставала, пробиралась к двери. Задремавший было Карпатый бдительно вскидывался:

– Куда? А, поссать. Жука!

И Жука, ухмыляясь, выходил следом в колкую темноту.

Витька всякий раз замирал, ожидая крика, но Лада возвращалась. Жука следом – к столу. Он почти и не пьянел, хотя пил много. Иногда взглядывал на Витьку, почти с нежностью, словно благодаря за доставленное удовольствие. Как на женщину, что была сладка и которую можно еще, потом, уверенно.

Очнувшись от дремоты, Карпатый впал в слезливость. Путаясь руками, стащил щегольскую шелковую тишотку, обдавая всех запахами дорогого парфюма и свежего пота, возил пальцами по груди, показывал купола, тигров, женский портрет на предплечье. Потребовал музыки. Под включенную автомобильную магнитолу, разбросавшую на подоконнике разноцветные провода, прерываясь, чтобы подпеть шансонье, рыдающему о маме, объяснял, где сидел, за что, почему набил вот это и вот это.

Потом заснул, обвалившись на стул, свесив полураскрытые кулаки. Захрапел пьяным булькающим храпом.

Витька напрягся, забегал зло и беспомощно глазами по сторонам, пытаясь высмотреть что-нибудь тяжелое, сил терпеть уже не было никаких. И встрепенулся на умоляющий шепот:

– Нет, Жука, н-не надо…

Увидел, что Жука, в секунду переметнувшись, облапил Ладу, унимая свистящее дыхание, задирал свитерок, кося сторожко на Карпатого. Лез другой рукой в мякоть сжатых коленок, цепляясь за тонкий нейлон колготок. Прошипел что-то.

Витька подхватился, вцепившись руками в стол. Вот, сейчас! Падлу этого!

– Сидеть, ссуки!

…Застыл ломано над столом, ударенный в лоб совершенно трезвым голосом Карпатого.

– Жука, пошел вон, морда хитрожопая, – будничным голосом распорядился проснувшийся.

Жука тут же отошел, бросился в кресло с недовольным лицом. Но в глазах страх, выдернутый натянутой струной угрозы в спокойном голосе хозяина.

Карпатый встал, потянулся сладко. Будто и не пил вовсе. Оглядел сверху гостей.

– Ну, Ладка, раздевайся, – велел.

– Юра…

– Я кому сказал. Не доводи, снимай свои тряпки.

Витька уперся взглядом в столешницу. Серое дерево, истыканное ножом. Царапины, задиры, вот свежий надрез желтеет дурацким солнечным оттенком. Глаз поднять не мог.

– Во-от, – услышал, – молодец, девка! Туда положи, подальше, в сундук. Ох, трусики какие! Ну-ка, повернись спиной. Ах, какая, смерть – девка! Покрутись, покрутись. Снимай кружавчики свои.