Удачный сезон - Анна Иванцова

Галина в отчаянии всхлипнула и чуть было не проглотила рассасываемую таблетку. Сил думать о чем-то уже не осталось.

«Пойду лягу, утро вечера мудренее», – решила она и нетвердой походкой направилась к старенькому пружинистому диванчику.

Глава четырнадцатая

Дождь, мой добрый приятель… Снова твоя мягкая, успокаивающая песня ласкает усталый слух. Вот бы вечно наслаждаться ею, бросив все, спрятавшись где-нибудь в далеком и глухом местечке, где не было бы никого, кроме меня и дождя. Странно, что за лирические мотивы заиграли вдруг в сердце? Вокруг ведь полный кипиш: дачники из общества (да и из соседних тоже) рвутся по домам. У кого-то работа, дела, а кто-то просто в панике. А некоторые – от тупости. Нечего, мол, им указывать, где быть и как жить. Убийства – дело полиции, так пусть сами и разбираются. У законников от таких твердолобых проблем впятеро больше; попробуй-ка проконтролируй всех и каждого, да еще и вычисли среди них убийцу. Да и погода теперь – сплошные дожди. Дорога местами – там, где улицы победнее и не посыпаны гравием, – расползается под ногами, а к окраине общества, там, где близко река, и вовсе невозможно ходить: земля больше похожа на болото. Так что несладко приходится нашей доблестной полиции. А значит, мне попроще. Может, поэтому и на лирику потянуло.

Пойти на улицу, что ли? Насладиться в полной мере этим чудесным дождем. Ведь других дел пока не предвидится.

Ловко выскальзываю из комнаты на крышу веранды. Прислушиваюсь. Только дождь шелестит в кромешной темноте. Мурлыкавший весь вечер гром, похоже, уснул, как и люди в тесных, охваченных беспокойством домиках. И лишь я стерегу его сон, даже дышать стараюсь тихо-тихо. Кажется, что во всем этом бесконечном мире бодрствую только я.

Но тут краем глаза улавливаю какое-то движение. Острое напряжение сковывает мышцы. Оглядываюсь так внимательно, как только позволяет темнота. Никого не видно. Но движение было, и это несомненно. Мои чувства отточены, как спрятанный под матрасом нож.

И вот, спустя бесконечно долгую минуту, я все-таки умудряюсь углядеть ночного невидимку. Это всего лишь мотылек. Большой, маячащий светлым призраком над отцветшим кустом пионов. Странно, в такую-то погоду… Ведь для него, малявки, одна лишь капля дождя – целое озерцо. Похоже, и среди чешуекрылых встречаются исключительные… личности. Губы трогает улыбка. Личности, пришло же в голову. Просто особи.

Необычная бабочка садится на что-то. Скорее всего, на огромный – по ее меркам – цветок, сложив светлые крылышки. Смотря на нее, я будто снова возвращаюсь назад, в детство, где было так много бабочек. У меня даже имелась своя коллекция. Капустницы, махаоны и многие другие красовались на куске красного бархата, вставленном в рамку под стекло. Был даже один уникальный экземпляр – большая черно-золотая красавица. Мне удалось ее стащить на одной скучной выставке в ботаническом саду, куда мы ходили всем классом. Забавно теперь вспоминать тот трепет, тот воровской задор, когда у меня получилось незаметно обломить ветку, где восседала бабочка, и сунуть в портфель.

Коллекция по сей день радовала бы мне глаз, не попадись она матери.

Я и сейчас, словно наяву, вижу искривленные гневом и отвращением губы, выплевывающие обидные, болезненные слова:

– Что это еще за убожество? Немедленно отдай, я выброшу! И нечего распускать нюни! Вечно ты собираешь всякую гадость. И в кого только у тебя столь дурные привычки?

Мать вырывает из моих рук красивую рамку, знает, что так просто я ее не отдам. И уходит, закрыв за собой дверь на замок, чтобы мне не вздумалось проследить, куда уносят мое сокровище. Я вслушиваюсь в удаляющиеся шаги, а потом – в далекий гулкий стук. Это массивная рамка ударяется о металлический бок мусорки во дворе. Так, в рыданиях, я постигаю еще одну истину: дорогие сердцу вещи нужно прятать как можно дальше. Даже от самых близких людей. Желание собрать новую коллекцию вылилось из меня вместе со слезами, но только не желание ловить бабочек. Не редких, правда, а обычных капустниц.

Бывает, подойду к цветущему кусту, присмотрюсь. Бабочки, с виду все такие одинаковые, раскрывают мне свои характеры. Да, они действительно у них имеются. Одни ленивые, медлительные. Такие, когда ловишь их ладошками, замирают, успокаиваются, будто принимая любую уготованную судьбу. Другие же, наоборот, шустрые. Поймать их непросто. Они лавируют в воздухе с удивительным, иногда даже кажущимся просчитанным проворством. А когда все-таки попадаются, бьются в руках с отчаянной, изнурительной для своего крохотного тельца силой. Они борются за свою жизнь и свободу так, что заставляют сердце биться в удвоенном ритме. Ловить таких мне всегда было намного интересней и приятней. В особенности – нанизывать черное, извивающееся, беспомощно шевелящее усиками тельце на длинную тонкую иглу, где оно и расставалось со своей и без того короткой жизнью.

Некоторые черты характера остаются с нами до конца.

Позже моими бабочками стали девчонки.

Первую звали Лена. Она жила в том же доме, что и я, но двумя этажами ниже. Думаю, если бы не этот факт, у меня вряд ли хватило бы духу затеять ту игру, что подарила мне первый и, наверное, самый красивый трофей – косу настолько длинную, что к ободку ее удалось прикрепить лишь сложив в три ряда. Яркая, словно рыжий осенний листок, словно пылающие на солнце спелые ягоды облепихи, она и пробудила во мне спящие до того инстинкты охотника.

Столько раз двенадцатилетняя девчонка поднималась передо мной к себе на этаж, вызывая странное, тогда еще незнакомое и оттого неприятное ощущение, так похожее на то, что испытывает очень голодная собака, глядя, как хозяин за обе щеки уплетает ароматное, истекающее соком мясо. Столько раз Лена встречалась мне во дворе, пылая своей косой в лучах заходящего солнца… Она стала моим наваждением, беспокойным сном, нестерпимым плачем, а потом – заветной целью.

Планировать мне ничего не пришлось, все произошло как-то само собой, как происходят все важнейшие события в жизни.

Лена, как то часто бывало, спускалась передо мной по узкому лестничному пролету. Наверняка шла на прогулку с друзьями: за спиной у нее болтался набор для бадминтона.

Но мой окрик остановил девочку почти на выходе из подъезда:

– Лен, а Генка, Вика и Витька тебя не дождались, ушли.

– А? – девчонка остановилась, удивленно хлопая пушистыми, такими же ярко-рыжими, как и волосы, ресницами.

– Мне с балкона было видно. Они в подвал с улицы зашли и дверь изнутри защелкнули.

Врать на ходу получалось очень