Безобразный Малыш - Айзек Азимов

— Да он говорит! — удивилась мисс Феллоуз.

— Как будто да, — согласился Хоскинс. — Или просит, чтобы ему дали еще поесть — на это и кошка способна.

— Нет-нет, он говорит.

— В этом еще надо разобраться. Это весьма дискуссионный вопрос — владели ли неандертальцы настоящей речью. Мы надеемся выяснить и это, в том числе, во время эксперимента.

Ребенок снова защелкал и заработал горлом, переводя взгляд с мисс Феллоуз то на молоко, то на пустое блюдце.

— Вот вам и ответ, — сказала она. — Он безусловно говорит.

— Если так, то он человек — что скажете, мисс Феллоуз?

Она оставила вопрос без ответа — слишком сложная тема, чтобы заниматься ею сейчас. К ней обращался голодный ребенок, и она пошла налить ему молока.

Хоскинс поймал ее за руку и повернул к себе,

— Минутку, мисс Феллоуз. Прежде чем продолжать, я должен знать — остаетесь вы у нас или нет.

Она раздраженно освободилась.

— А если нет, вы его голодом уморите? Он просит еще молока, а вы мне мешаете его покормить.

— Действуйте, но мне нужен ваш ответ.

— Останусь до поры до времени.

Она подлила молока в блюдце. Мальчик стал на четвереньки, сунулся в свою плошку и начал так лакать и чавкать, словно несколько дней не пил и не ел. При этом он издавал горлом воркующие звуки.

Звереныш, и больше ничего, подумала мисс Феллоуз. Звереныш!

Ее пробрала дрожь, которую она подавила только усилием воли.

— Пожалуй, мы оставим вас вдвоем с мальчиком, мисс Феллоуз, — сказал Хоскинс. — Он порядком намучился — лучше убрать всех отсюда и дать вам попробовать его уложить.

— Согласна.

Он показал ей на открытую дверь кукольного домика, металлическую и овальную, как люк подводной лодки.

— Это единственный вход в Первую секцию сгасиса. Он будет постоянно заперт и постоянно под охраной. Мы запрем га собой дверь, как только выйдем отсюда. Завтра мы с вами поучимся, как обращаться с замком, который, конечно, будет настроен на ваши отпечатки пальцев, как уже настроен на мои. Сверху, — он показал в пространство над лишенным потолка домиком, — помещение тоже охраняется сетью датчиков, и если произойдет что-либо нежелательное, сразу поднимется тревога.

— А что такого может произойти?

— Попытка вторжения, например.

— Но кому нужно...

— Здесь у нас находится маленький неандерталец, живший в сорокатысячном году до нашей эры, — ответил Хоскинс с плохо сдерживаемым нетерпением. — Вам это кажется невероятным, но сюда может ворваться кто угодно — от голливудских продюсеров и ученых-конкурентов до самозваных защитников прав детей, о которых мы с вами говорили в прошлый раз.

Брюс Маннхейм, подумала мисс Феллоуз. Он по-настоящему опасается Маннхейма. Не пустое любопытство заставило его спросить, не сталкивалась ли я с Маннхеймом в своей работе.

— Ребенка, конечно же, нужно охранять, — сказала она. И вдруг посмотрела вверх, где не было потолка, вспомнив, как сама заглядывала в домик с балкона. — Я что же, буду выставлена на всеобщее обозрение? — негодующе спросила она.

— Нет-нет, — улыбнулся Хоскинс. Улыбка была добрая и чуточку снисходительная, как показалось мисс Феллоуз. Чопорная леди со стародевичьими замашками волнуется, что за ней будут подглядывать. Но с какой стати она должна одеваться и раздеваться на виду у посторонних? — Ваше уединение будет строго соблюдаться, уверяю вас. Положитесь на меня, мисс Феллоуз.

Опять он за свое. Это его излюбленная фраза, и он, должно быть, говорит ее всем, с кем имеет дело. Не очень-то большое доверие внушают эти слова. Чем чаще он их произносил, тем меньше мисс Феллоуз на него полагалась.

— Если кому-то можно входить на балкон и смотреть вниз, то я не вижу...

— Доступ на балкон будет строго воспрещен. Исключение делается только для техников, которым может понадобиться поработать с силовым кабелем — в случае такой необходимости вас тут же предупредят. Датчики, о которых я говорил, передают свои электронные сигналы непосредственно в компьютер. Мы не собираемся за вами шпионить. Итак, вы остаетесь с мальчиком на ночь, договорились? И на каждую последующую ночь впредь до дальнейших указаний.

— Очень хорошо.

— Днем вас будут подменять в любое удобное для вас время. Завтра же составим расписание. Мортенсон, Эллиот и мисс Стретфорд будут дежурить по скользящему графику, сменяя вас, как только вы захотите отлучиться. Мальчик все время должен быть под надзором. Абсолютно необходимо, чтобы он все время оставался в зоне стасиса и чтобы вы постоянно знали, где он находится.

Мисс Феллоуз недоуменно обвела глазами кукольный домик.

— Но почему это так необходимо, доктор Хоскинс? Разве мальчик настолько опасен?

— Тут все дело в энергии, мисс Феллоуз. Существуют законы ее сохранения — если хотите, я объясню, но думаю, что вам сейчас не до того. Надо просто запомнить, что ему ни в коем случае нельзя выходить отсюда. Ни в коем случае. Даже на минуту. Даже по самой веской причине. Даже ради спасения его жизни. Больше скажу — даже ради спасения вашей жизни, мисс Феллоуз. Ясно?

Мисс Феллоуз несколько театрально вскинула подбородок.

— Я не совсем понимаю, что такое законы сохранения, но приказы я понимаю, доктор Хоскинс. Мальчик останется в Комнатах, если на то есть разумное основание — а оно, очевидно, есть. Я готова соблюдать это требование даже с риском для собственной жизни, как это ни мелодраматично. В профессии медсестры долг стоит превыше самосохранения.

— Хорошо. Вы можете всегда позвонить по внутренней связи, если вам кто-то понадобится. Спокойной ночи, мисс Феллоуз.

И они с Девени ушли. Все остальные к тому времени тоже разошлись. Дверь захлопнулась, и мисс Феллоуз показалось, что она слышит щелканье электронных замков.

Ее заперли одну с маленьким дикарем из сорокатысячного года до нашей эры.

Она посмотрела на мальчика. Он тоже поглядывал на нее, и в блюдце еще оставалось молоко. Мисс Феллоуз стала показывать ему знаками, как взять блюдечко и поднести ко рту, но ее пантомима не имела успеха. Он только смотрел во все глаза, не пытаясь подражать ей. Тогда она проделала это сама — поднесла блюдечко к губам и сделала вид, что лакает.

— А теперь ты попробуй.

Он все смотрел на нее и дрожал.

— Это нетрудно. Я покажу тебе. Дай-ка мне ручки.

И она тихо-тихо взяла его за руки.

Он заворчал — жутко было это слышать от такого малыша — и с пугающей силой вырвался от нее. Лицо выражало гнев И страх, и родимое пятно-молния пылало на свежеотмытой коже.

Совсем недавно его вот так же схватил доктор Хоскинс, и перекрестил его руки на животе, и оторвал его от земли. В мальчике, конечно, еще живо воспоминание об этих недобрых мужских руках.