Ньютон и фальшивомонетчик - Томас Левенсон

Но затем, в 1691 году, после возвращения Ньютона в Кембридж, умер Бойль. Спустя несколько недель Локк ответил Ньютону о таинственной "красной земле", и, как только образцы прибыли, печи вновь приковали его к себе.

Тем летом он сделал запись о первом из нового ряда экспериментов. Следующие два года он исследовал процесс Бойля в своей лаборатории, с головой уйдя в работу.

Это станет его последней серьезной попыткой уговорить жизненный дух раскрыть тайну преобразования базовых смесей в золото.

Каждый документ, написанный Ньютоном, свидетельствует о состоянии его ума, но не дает полной картины, являясь своего рода моментальным снимком. Некоторые из них, такие как черновики "Начал", представляют нам Ньютона таким, каким он сохранился в народной памяти. Это блестящий, логичный, беспристрастный мыслитель, работающий более или менее систематически, отметающий устаревшие концепции по мере приближения к цели, которая с течением времени принимает все более ясные очертания.

Алхимические записи Ньютона предлагают другой образ. Как всегда, он с почти графоманской одержимостью писал и переписывал до тех пор, пока не добивался точного оттенка значения, к которому стремился. Только написанное между завершением "Начал" и окончательным отъездом Ньютона из Кембриджа в 1696 году насчитывает по крайней мере сто семьдесят пять тысяч слов о теории и традициях алхимии, и еще пятьдесят пять тысяч слов, составляющих заметки об экспериментах.[165]

Кое-что от привычного нам Ньютона проявляется во всех этих текстах. Он начал свой Index Chemicus[166] ("Химический указатель") в начале 1680-х годов и придал ему окончательный вид в начале 1690-х. Это был самый полный из когда-либо составленных сводов алхимических идей, авторов и понятий объемом в девяносто три страницы, насчитывавший почти девятьсот статей, от каменной соли мочевины до сурика. Он восходил к древним — возможно, никогда не существовавшим в реальности — основателям алхимии, прослеживал события, происходившие в Средние века, и отдавал должное трудам некоторых современников, включая Роберта Бойля. Это был список того же рода, что Ньютон писал всякий раз, приводя мысли в порядок для очередного исследования.

Но перу Ньютона принадлежит также трактат Praxis ("Практика"), написанный тогда же, когда был завершен "Указатель". В "Практике" отражены мысли Ньютона о значении его экспериментов. Там, среди лабораторных отчетов ("сурьма, расплавленная с оловом, пять пинт in calido, [при высокой температуре] не очень трудно амальгамируется с ртутью; 8 пинт амальгамируются очень легко"[167]), встречаются пассажи вроде таких: "Брус Меркурия примиряется с двумя змеями и заставляет их удерживаться на нем … благодаря связи Венеры".

Или таких: "Следовательно, эта соленая или красная земля есть мужского рода бескрылый дракон Фламеля, поскольку после того, как она извлечена из своей родной почвы, она становится одной из трех субстанций, из которых сделана баня Солнца и Луны".

Или таких: "Это минерал золота, равно как магнита, есть минерал этого или железа … Это очень изменчивый дух, или огненный дракон, наш тайный адский огонь".[168]

Это кажется абсурдом, порождением лихорадочных видений. Примерно так решили члены правления библиотеки Кембриджского университета в 1888 году, когда они отказались принять от графа Портсмута в качестве дара собрание алхимических сочинений Ньютона как "представляющее само по себе весьма небольшой интерес". И все же комитет принял многое из того, что предложил Портсмут, включая Index Chemicus. Разница ясна: настоящий Ньютон, признанный Ньютон соединил сурьму и ртуть в точных пропорциях и тщательно записал результаты. Другой же Ньютон был спятившим дядюшкой, которого следовало запереть на чердаке, чтобы он не вышел ненароком на улицу Трампингтон, чересчур громко бормоча о бескрылых драконах[169] и адском огне.

Однако Ньютон-химик, делающий лабораторные записи, и Ньютон-алхимик, размышляющий о банных привычках Солнца и Луны, были одним человеком. И этот человек большую часть времени был в своем уме. Язык "Практики" кажется темным, даже диким, только когда он вырван из контекста. Ньютон в 1693 году был глубоко предан долгу алхимика — не допустить профанов к знанию, слишком могущественному, чтобы его можно было доверить всем и каждому. Рукописная "Практика", никогда не предназначавшаяся для публикации, требовала от немногих избранных читателей глубокого погружения в практику и особый язык алхимической традиции. Тем же, кто сумеет пробиться сквозь "растворитель Венеры" и "соли мудрецов", этот документ приоткрывает суть того знания, которого Ньютон достиг, как ему казалось, поздней весной 1693 года.

В июне того года Ньютон был убежден, что совершил крайне важное открытие. К этому его подтолкнул намек, который Бойль оставил Локку. Труд Бойля подразумевал, что существует процесс, который алхимики назвали своего рода брожением, благодаря которому основная смесь, оплодотворенная семенем золота, могла бы преобразоваться вся целиком в драгоценный металл.

Как только Ньютон отбросил прежний скептицизм, он бросился по следу упомянутого Бойлем брожения, именуемого "влажным путем" алхимического действия. Когда он почувствовал, что приближается к цели, он еще увеличил свой и без того бешеный темп, пока не оказался словно прикованным цепью к своей печи. Он ставил опыты и бесконечно но повторял их в новом приступе алхимического безумства, подобного тому, чему был свидетелем Хамфри Ньютон почти за десятилетие до этого.

Затем он успокоился. В одном из заключительных отрывков "Практики" он сообщал о том, что сделал. Он перечислял бесконечный ряд шагов, взаимодействий, вовлекающих серу, ртуть и некоторые другие составы. Результатом этих процедур стал дымный порох, в описании Ньютона — "наш Плутон, бог богатства, или Сатурн, который созерцает себя в зеркале", затем "Хаос … который является полым дубом", а далее — "кровь Зеленого Льва". Каждый шаг, каждый химический продукт, тщательно укрытый за этими фантастическими образами, приближал Ньютона к его истинной цели — созданию конечного продукта, с помощью которого можно будет преобразовывать материю из одной формы в другую. Наконец, Ньютон написал, что преуспел, сотворив легендарный "камень древних".

Здесь Ньютон отбросил свой весьма экстравагантный язык и просто изложил, что случилось далее. "Нужно ферментировать камень золотом и серебром в сплаве в течение дня и затем бросить ("бросание" — алхимический термин, обозначающий одну из основных операций — соприкосновение философского камня с трансмутируемыми металлами) на металлы". Эта стадия, "повышение ценности камня", создает своего рода катализатор, окончательную цель тысячелетних алхимических исследований. Затем, как писал Ньютон, вновь несколько расцвечивая свою прозу, "вы можете умножить его количество благодаря ртути, которую вы приготовили ранее, амальгамируя камень посредством ртути трех или более орлов и добавляя вес водой, и, если вы намереваетесь сделать это с металлами, вы можете расплавить каждый раз три части золота с одной частью камня… Таким образом вы можете приумножать это бесконечно"[170](курсив добавлен. — Прим. авт.).

Это откровение он приберег для себя. Возможно, один-два человека прочли некую версию "Практики", но неизвестно, показывал ли Ньютон кому-либо окончательный вариант. Теперь, когда Бойль был мертв, а Локк поклялся хранить молчание, итог трудов Ньютона — каким бы он ни был на самом деле — принадлежал ему одному, и лишь он один мог размышлять над ним.

Глава 9. Слишком часто проводя ночи у своей печи

Месяц или около того Ньютон, по-видимому, продолжал верить, что, усердно подражая Богу, он сможет преобразовать смесь основных веществ в нечто намного более ценное. Но он так и не закончил "Практику". После того как он написал о своем предполагаемом успехе в создании золота, он лишь добавил комментарий к работе двух более ранних алхимиков и затем просто остановился,[171] едва закончив мысль. Он никогда больше не возвращался к алхимии с прежним рвением. Регулярные весенние и осенние бдения в лаборатории прекратились с середины 1693 года. Он выполнил несколько экспериментов в 1695 и 1696 годах и позже написал некоторые разрозненные заметки по алхимическим вопросам. Но после подъема 1693 года ничто и отдаленно не напоминало о той страсти, с какой он работал прежде. По той или иной причине — он не признался, что именно убедило его, — он понял, что божественная тайна трансмутации материи вновь от него ускользнула. И затем, возможно в ответ на это или просто после этого, его ум сдался.