Краткий конспект истории английской литературы и литературы США - Сергей Щепотьев

Впрочем, Лапидус, отец Майры, относится к образам евреев, не несущим идеологической нагрузки, и представляет собой яркое, живое создание.

«Образы „Даниэла Деронды“, — писала Б. Харди, — „сложно и правдиво связаны с реальностью“, любовь его „доброго, умного, красивого героя и менее доброй и менее умной героини трудна и болезненна. <...> И роман уходит не только от упрощенности человеческих отношений, но и от упрощенности счастливого конца“».

Двойное чувство Даниэла к Майре Коэн и Гвендолен Харлет — это тщательное исследование разнообразия тонкостей и сложности человеческой любви.

Художественная литература того времени редко касалась сексуальных отношений. История мужчины, влюбленного в двух женщин, обнажала чувства и порывы, неизвестные потоку любовной литературы викторианской эпохи в целом.

Книга Элиот экспериментальна и по содержанию, и по форме. Реализм психологических характеристик тесно связан в ней с её структурой. Об этом тоже убедительно писала Б. Харди: «Это роман, где приходится говорить об образах и о структуре одновременно. В нем есть по крайней мере три особенно блестящие формальные черты: использование то более, то менее продолжительных ретроспекций, <...> тонкое и оригинальное использование двойного сюжета; наконец, заключение, необыкновенное по своей силе и реализму. Но мы не можем говорить об этих вещах как об исключительно формальных средствах. Они проистекают из особой концепции и действия. <...> Джордж Элиот экспериментировала с управлением читательской реакцией на людей и идеи. Это эксперимент с формой, сопоставимый со сходным экспериментом в „Тристраме Шенди“ или „Улиссе“[14].

Двойное действие в „Даниэле Деронде“ надо рассматривать как особый и необходимый способ рассказать именно эту историю. Оно не просто типично для романов со множеством сюжетных линий в английской и русской литературе девятнадцатого века, которые Генри Джеймс называл „жидким пуддинтом“ и „огромными растянутыми неуклюжими монстрами“. В двойном действии обычно есть функция контраста. <...> Теккерей в одной части „Ярмарки тщеславия“ показывает любовь, замужество, материнство и нищету Эмили, которые мы противопоставляем приключениям и страданиям Бекки в другой. Толстой в „Анне Карениной“ показывает контрастные судьбы Анны и Левина, а в „Войне и мире“ изображает крупные события войны с Наполеоном, сопоставляя их с личными судьбами, раскрывающимися на фоне войны и мира. <...> Толстого тоже критиковали за слишком теоретический, „нехудожественный“ показ истории».

Кое-кто из первых читателей возражал не только против присутствия в книге Элиот «еврейского вопроса», но и против новой для неё манеры письма, гораздо более, чем прежде, заметно наполненной идеологией и символикой.

Будучи впереди большинства беллетристики своего времени, «Даниэл Деронда» имеет много общего с лучшими романами нашего века.

«Почти столетие спустя, — писала Б. Харди, — мы теперь отлично знакомы с идеологическим романом в его экстремальной форме в творчестве Хаксли или Оруэлла, в форме художественной литературы, прибегающей к спору, карикатуре и фантазии в интересах сатиры или полемики, порою совсем не заботясь о психологическом реализме. Я не хочу сказать, что „Даниэл Деронда“ — викторианский вариант „Острова“: Джордж Элиот, возможно, писала роман, в котором образы упрощены ради утверждения каких-то ценностей, но упрощение срабатывает только в некоторых её персонажах, так же, как её использование фантазии проявляется лишь в некоторых местах повествования. Упрощение и фантазия зиждятся, по сути, на глубоком реализме психологического романа. Вероятно, полезно вспомнить сочинения менее схематичных, но все же неистово полемичных писателей вроде Д. Г. Лоуренса и Джеймса Болдуина, чьи романы весьма отличаются от притч Оруэлла, более близки к сложному ходу жизни. Эти писатели постоянно приносят покой и согласие искусства в жертву своему нетерпеливому неравнодушию к жизни. Их страстное чувство к человечеству проявляется в более чем литературной любви и ненависти, которая нарушает старые формы и старые чувства. Как Хаксли и Оруэлл, они, пусть и по-другому, типичные писатели двадцатого века в своем поучительном и дидактическом искусстве, обнаженной вовлеченности в боль, ужас, жалость и неизвестность. Кажется, что от Джордж Элиот до Болдуина бесконечно далеко, но по своему величественному стилю „Даниэл Деронда“ имеет очень много общего с его отдаленным искусством. Можно, конечно, пойти дальше в поисках более современных эквивалентов. Я провожу эти параллели только чтобы предположить, что читатели, тронутые неуравновешенной и несправедливой мольбой Болдуина о справедливости, которые могут, по крайней мере, понять, почему Лоуренс сделал сэра Клиффорда Чэттерли импотентом, и которые способны оценить разницу между романами, тяготеющими к притче, и романами, целью которых является реалистическая имитация человеческих поступков, — эти читатели могут найти трудности „Даниэла Деронды“ близкими и понятыми».

После смерти Диккенса и Теккерея Элиот стала едва ли не наиболее выдающимся представителем английского романа.

Все её книги — это не только обязательная любовная история, но и глубокое психологическое изучение человеческих отношений, становления личности, это непременный серьезный анализ современного викторианского общества и острый моральный спор. Идеальные героини Элиот менее всего похожи на сильную представительницу женской самостоятельности, какой являлась их создательница. Но её романы — яркие образцы реализма, которым свойственны правдивость бытовых картин и точность тонких индивидуальных характеристик.

Любопытно, что, предвосхищая натурализм, Элиот придавала значение врожденным чертам характера своих персонажей.

Несомненно, на наш взгляд, ее влияние на творчество Анастасии Вербицкой, которая в романе «Ключи счастья» (1909—1916) поднимала и «еврейский», и «женский» вопросы.

Элиот была свободной мыслительницей, и сама её жизнь была протестом против традиционных условностей.

Через год после смерти Льюиса она в шестьдесят лет вышла замуж за давнего поклонника — Дж. Кросса, который был младше её на тридцать лет. Брак был счастливым, но прожила Элиот после второго замужества всего полтора года.

После смерти писательницы Кросс издал её дневники и письма.

Завершая разговор об английской литературе XIX века, нельзя не остановиться на представителях так называемой приключенческой, или сенсационной, литературы. Как правило, историки литературы обходят стороной эту неотъемлемую часть литературного процесса, хотя без разговора о ней рассказ об этом процессе, безусловно, не может быть полным. Разве можно сбрасывать со счетов писателей, чьи произведения составляли и поныне составляют серьезную конкуренцию крупнейшим фигурам литературного Олимпа у читательских масс! Как можно, изучая литературу Франции, не говорить об Александре Дюма-отце, если сам Оноре де Бальзак не раз бывал посрамлен в конкуренции с его книгами! Да и сама приключенческая литература, которую называют еще сенсационной или авантюрной, едва ли представляет собой — в своих лучших образцах — явление низшего порядка. Ведь и другие виды литературы представлены в ее истории лишь своими лучшими образцами! Шедевры — высшие достижения — не рождались на голом месте. Во все времена и во всех странах было множество писателей — и гениев, и просто талантливых, и заурядных, и совсем бездарных. И, если произведение талантливо, тем более — если оно гениально, разве важно, к какому виду литературы оно относится? Тем более, если речь идет об основоположниках. Именно об основоположниках сенсационной, остросюжетной, приключенческой литературы мы теперь и будем говорить. Первое из двух имен —

XIX век — время роста темпа городской жизни, бурного роста прессы, вызывавшего к жизни новые жанры (роман-фельетон, т. е. роман, печатающийся с продолжениями — первоначально на отдельных листках, откуда название; роман-приложение) и дававшего множество острых тем из окружающей действительности. Известно, что Ф. Достоевский черпал сюжеты своих произведений из уголовной хроники. И поныне криминальная хроника — неисчерпаемый источник сюжетов, как и практика следователей, юристов. Достаточно вспомнить повести Льва Шейнина, сценарии Андре Кайата. Вот и Чарлз Рид. Он был юристом и широко пользовался собственной практикой для создания своих романов, первым из которых был «Пег Уоффингтон» (1852). Он называл свои книги «романами установленного факта». Лучшими романами этого направления были: «Джек — Мастер на все руки, или Автобиография вора» (1858), «Женоненавистник» (1877), «Простак» (1873). В романе «Никогда не поздно исправиться» (1856) даны картины жестокости и насилия английских тюрем; «Тяжелые деньги» (1863) показывают чудовищность законов, позволяющих упрятать здорового человека в дом для умалишенных. Написанная в соавторстве с Бусико «Фальшивая игра» (1868) изображает коммерсантов, которые топят свои корабли ради получения страховки. Столкновения между рабочими и предпринимателями отражены в романе «Поставьте себя на его место» (1870), причем симпатии Рида — не на стороне рабочих. Большинство этих книг издавалось в России вскоре после выхода в Великобритании. Судя по тематике и учитывая их эффектно сколоченные сюжеты, они вполне могли бы заинтересовать и современного российского читателя.