Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге

Начинаю письмо с обращения «дорогая Моника» и пожелания счастливого Рождества. Пишу, что была бы очень рада увидеться с ней в новом году. Сообщаю адрес и прикладываю маленькую фотографию мужа и сыновей. Немного впускаю ее в свою жизнь. Теперь она обо мне кое-что знает: живу в Гамбурге, замужем, двое детей.

О ней я тоже знаю мало и в то же время — очень много. Я читала книгу, смотрела документальный фильм, прочесывала интернет.

Я и в Краков отправилась, потому что хотела лучше ее понять. А она поехала туда по стопам родителей. Там же она встретилась с Хелен Розенцвейг. В фильме об этой встрече мать выглядит одинокой и потерянной.

Для меня поездка в Польшу оказалась очень важным шагом, мне стало намного легче. После того как я возложила цветы к мемориалу в Плашове, словно камень с души свалился. Теперь я имею дело не только с сухими историческими фактами. Закрыв глаза, больше не вижу повешенного деда или больную бабушку, которой не хватает кислорода. Теперь я снова могу вернуться к своей жизни, к детям.

Я вытянула счастливый билет и смогла дистанцироваться. Видимо, мне удалось то, что так и не получилось у матери.

Я снова рассматриваю ее фотографии. От некоторых снимков даже мурашки по коже, до того печальные у нее глаза. Затуманенный взгляд, увлекающий меня в пучину.

Но без нее я никогда не узнаю всю правду о своей семье и прошлом. Только она сможет мне все объяснить.

Я долго не могла определиться, есть ли у меня желание с ней встретиться. После прочтения книги мне больше всего хотелось заорать в лицо матери, как сильно я в ней разочарована. Как она могла сперва меня бросить, а потом хранить гробовое молчание? Какого черта не рассказала мне о нашем чудовищном семейном прошлом?

Конечно, в таком состоянии беседовать бессмысленно. Я была словно обиженный ребенок, который не способен к конструктивному диалогу.

Мне нужно было выждать время, только так я смогла бы понять мать.

Поэтому я ничего не предпринимала для встречи с ней. По-настоящему проявить гнев получалось только на приеме у психотерапевта. Муж предложил мне все-таки собраться с духом и поговорить с матерью. Он тоже на нее злился, причем, похоже, не меньше, чем я.

Но я решила подождать. Я долго думала о матери. Что она за человек? Сложный, загадочный. Я изучала ее снимки, пересматривала документальный фильм о ней и Хелен Розенцвейг. У матери странная походка, видна сутулость, словно она несет непосильную ношу. Мне ее жалко. Гнев стихает.

Теперь, когда я узнала ее историю, мне становится ясно, почему мать считала, что неспособна меня вырастить. Я могу понять и то, почему она так долго молчала о прошлом.

Я хочу от нее самой услышать причины, по которым она от меня отказалась. Интересно, как мать жила все эти годы.

Теперь я вижу в ней не только мать, бросившую ребенка, но и дочь Амона Гёта. Вся ее жизнь завязана на отце. То, кто он, сформировало ее личность. Видимо, это настолько ее переполнило, что она не нашла в сердце места ни для других людей, ни для себя как матери, ни для меня.

* * *

Моника Гёт родилась в баварском городе Бад-Тёльц. Туда прибыл Амон Гёт в конце войны, когда повсюду царил хаос, и в мае 1945 года его арестовали американцы. Рут Ирен Кальдер последовала за ним в Баварию и в ноябре 1945 года родила дочь.

Находясь под арестом, Амон Гёт писал: «Любимая Рут, нам наконец-то разрешили отправлять письма. В начале ноября я все думал — как ты там, бедная моя, как все прошло? Кто родился, мальчик или девочка? Надеюсь, вы здоровы».

После родов Рут Ирен заболела скарлатиной. За новорожденной Моникой ухаживала бабушка. Из-за опасности заражения в первые недели Рут Ирен разрешали смотреть на дочь только через окно. Дистанция между ними сохранялась и дальше: главным человеком для Моники стала ее бабушка Агнес, которую она называла «бабуля». К матери Моника обращалась по имени.

О детстве и юности Моники Гёт подробно рассказал писатель и автор документальных фильмов Маттиас Кесслер.

Во время одной из прогулок Рут Ирен с коляской какой-то мужчина бросился к ней и ударил полугодовалую Монику ножом. Ей сделали операцию, на шее остался шрам. Рут Ирен предположила, что нападавший в прошлом был узником Плашова и что он пытался убить дочь Амона Гёта.

Когда Монике исполнилось десять месяцев, ее отца повесили в Кракове.

Рут Ирен Кальдер в 1948 году поменяла фамилию на Гёт, по-прежнему восхищаясь своим Амоном. Монику, как и ее отца, часто называли Мони. Через несколько лет во франкфуртском районе Банхофсфиртель Рут Ирен, взяв с собой дочь, встретилась со старым другом — Оскаром Шиндлером. Увидев девочку, он воскликнул: «Копия Мони!» Сперва Моника этому сходству радовалась.

Она заподозрила неладное, когда во время бурной ссоры мать вдруг закричала: «Ты вся в отца и кончишь, как он!» Двенадцатилетняя Моника спросила: «А он разве не на войне погиб?»

Рут Ирен промолчала. Когда Моника начала добиваться правды от бабушки, та ответила: «Его повесили. Они убивали евреев в Польше, и твой отец в этом участвовал».

Евреев? Моника не знала ни о каких евреях. Ее семья переехала в Швабинг, один из районов Мюнхена, но даже в таком большом городе до девочки не доходило никакой информации о Холокосте. Впоследствии она описала атмосферу 1950-х и 1960-х годов такими словами: «После войны о евреях никто не говорил. Будто они вымерли, как динозавры».

Моника не отставала от бабушки. На вопрос, где тогда была Рут Ирен, Агнес Кальдер ответила: «Да там же, в Польше».

На следующий день девочка спросила классную руководительницу, правда ли с евреями так поступали. Учительница ответила, что сейчас Монике стоит подумать об оценках по математике, а не о том, что ее не касается.

Моника снова атаковала мать вопросами: «Сколько евреев убил папа? И зачем? А детей он тоже убивал?»

Вопросы не заканчивались, и мать ее ударила.

О преступлениях Амона Гёта Рут Ирен всегда отвечала уклончиво, даже когда разговаривала с дочерью. Мол, Мони руководил трудовым лагерем, а вовсе не лагерем смерти. Был другой человек, Рудольф Хёсс, комендант огромного, жуткого лагеря Освенцим. Рут Ирен клялась, что в Плашове не было детей, она ни разу не видела там ни одного ребенка.

Также