Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов - Дженнифер Тиге
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда Моника отвозила дочь к Рут Ирен в Швабинг, где та жила в квартире в старом доме.
21 марта 1971 года Дженнифер крестили в капелле, которая примыкала к приюту. Моника не приехала. Крестной матерью Дженнифер стала сестра Магдалена.
Крещение Дженнифер Тиге в капелле детского приюта. Ее крестной матерью стала юная монахиня — сестра Магдалена
* * *
Вхожу в скромную капеллу, где меня крестили. Прошу сопровождающих ненадолго оставить меня одну, сажусь на скамью.
В гостиной у приемных родителей стоит столик с глубоким выдвижным ящиком. В детстве мы хранили там фотоальбомы. У меня были фотографии с крещения. Приемная мать аккуратно их разложила. Вот юная светловолосая монахиня держит меня над купелью. Это сестра Магдалена, воспитательница и крестная. На ней белое одеяние, которое носили приютские монахини. Рядом стоит священник, он льет мне на голову святую воду. На другом снимке, сделанном явно после крещения, сестра Магдалена держит меня, одетую в длинную белую рубашку, на руках. Я обхватываю руку крестной крошечной темной ладошкой. В длинном, до пола, одеянии и чепце сестра Магдалена напоминает Мадонну.
Мне кажется, сестра Магдалена, как и остальные монахини, делала все возможное, чтобы мы, дети, даже в приюте ощущали любовь и теплоту. Она пыталась заменить мать одиннадцати малышам. По вечерам в общей спальне девушка молилась вместе с нами.
Мне бы очень хотелось с ней встретиться, но она больше не живет в монастыре. Приемные родители ей как-то писали, и оказалось, что она вышла из ордена. Магдалена рассказала, как она однажды встретила меня с новой семьей в центре Мюнхена. Она не хотела нас тревожить, но надеялась, что я в порядке.
Через орден сестер-францисканок я получаю электронный адрес крестной. Я пишу ей и почти сразу получаю ответ, который она начинает со слов: «Уважаемая госпожа Тиге или — милая Дженни?»
Она хорошо меня помнит. У нее осталось много моих фотографий. Получаю приглашение в гости. Они с мужем живут недалеко от Мюнхена.
Легко нахожу их дом в одном из зажиточных районов. Волосы у крестной теперь седые, у нее короткая стрижка. При встрече мы обнимаемся.
Над дверью в кухню висит скромный крест, он мне сразу бросается в глаза. «Бог по-прежнему важен для меня, — объясняет крестная. — В отличие от церкви». Покинув орден, Магдалена вышла замуж, родила детей. Сейчас у нее уже несколько внуков. С нами за столом сидит ее муж, он родом из предместья Кракова, в прошлом священник. Он владеет несколькими иностранными языками, знает о Плашове и Амоне Гёте. Я рассказываю, как узнала историю своей семьи. Оба очень внимательно слушают.
Ни Монику, ни бабушку Магдалена не помнит, но может рассказать, как мне было грустно, когда меня никто не забирал на выходные. К другим детям родители приходили чаще. У меня в группе была подружка, к ней приезжали каждое воскресенье, а я расстраивалась. Сначала мать появлялась регулярно, а потом все реже и реже.
Тогда Магдалене было около двадцати, сейчас ей под шестьдесят, но она те дни прекрасно помнит.
По ее словам, я была веселым, открытым ребенком, со всеми находила общий язык, в группе меня любили. К каждому подопечному Магдалена относилась по-особенному, с некоторыми она общается до сих пор. Почти у всех приютских детей жизненный путь тернистый, многие столкнулись с проблемами.
Магдалена показывает фотоальбом. Вот мы с ней в зоопарке Хеллабрунн, а вот к нам в приют пришел ряженый святой Николай. В группе был еще один темнокожий ребенок, а также два ребенка с ограниченными возможностями: слепой на один глаз малыш и мальчик без ноги.
Моя бывшая воспитательница говорит, что всегда находила для нас «дополнительную частичку любви». Ей даже было трудно расставаться с детьми, покидающими приют.
Мы разговариваем и разговариваем, я просто не в силах встать и поехать домой. Прощаемся очень тепло и душевно.
На обратном пути в Вальдтрудеринг думаю, каково мне было расстаться с сестрой Магдаленой. В приюте не существовало никого ближе нее. Попав в семью, вскоре меня удочерившую, я больше не видела сестру Магдалену до этого дня. Тосковала ли я по ней? Приемные родители говорят, что поначалу я постоянно ее вспоминала.
* * *
К трем или, самое позднее, четырем годам дети покидали Зальбергхаус. Они либо возвращались к биологическим родителям, либо начинали жить в патронатной семье. Если этого не происходило, их отправляли в другой приют.
По выходным в Зальбергхаус приезжали супружеские пары, которые хотели взять из приюта ребенка. Славные малютки-груднички легче всего «пристраивались». Когда стало понятно, что мать не заберет ее обратно, Дженнифер уже исполнилось три года. Сложностей с удочерением добавляла ее темная кожа. «С чернокожими тогда было труднее. В деревни мы их старались не отдавать, а то оказали бы медвежью услугу», — говорит бывшая работница приюта.
Сначала Дженнифер предложили семейной паре, у которой был свой ребенок. Супруги хотели взять малыша возраста их дочери, но отказались от Дженнифер, когда увидели ее: она на голову была выше сверстников.
В это время в ведомство по делам молодежи обратилась пара из академической среды Вальдтрудеринга, Инге и Герхард Зибер. Она уроженка Вены с ученой степенью по педагогике. Он экономист из Бохума. В их семье было двое сыновей с небольшой разницей в возрасте: одному три, другому четыре. Роды были сложные, оба мальчика родились недоношенными.
Поскольку супруги всегда хотели троих детей, Герхард уговорил жену взять ребенка из приюта. Для него это не было чем-то необычным. Его мать, впоследствии ставшая для Дженнифер «бохумской» бабушкой, и тетя считали своим долгом принимать в семью брошенных детей. Герхард Зибер продолжил прекрасную семейную традицию: помогать нуждающимся.
Инге Зибер до сих пор говорит с едва заметным мягким венским акцентом: «Я была не столь решительна, как муж. Боялась, вдруг мы возьмем ребенка с нездоровой психикой и я ничего не смогу с этим сделать».
Несмотря на опасения, в 1973 году Инге Зибер вместе с двумя маленькими сыновьями приехала в ведомство по делам молодежи и подала заявку на опекунство. Тогда Зиберы еще не планировали усыновление, они лишь хотели как можно дольше помогать брошенному ребенку. По словам Инге, они считали, что усыновить малыша могут только те, кто не может иметь своих детей: «У нас уже было
