Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев - Василий Березайский

Въ заключеніе скажу я тебѣ не выдуманное отъ себя, ниже слышанное отъ другихъ, но нѣчто такое, что я собственными моими глазами видѣлъ, а ушами слышалъ. Исторію надобно начинать отъ корня — нѣсколько тому лѣтъ назадъ, здѣсь на Выборгской сторонѣ, разбивали примѣрно городокъ. Куда всякаго званія пола и возраста собралось зрителей такое множество, что и смѣты не было. Да правду сказать, было чево и полюбопытствовать — какъ хватитъ изъ пушки, то земля подъ тобою у-у-у такъ и стонетъ родимая, а послѣ когда взорвало крѣпостцу, то такая пошла потѣха, что чаю, и дѣдамъ нашимъ не въ память. Однако теперь не объ етомъ дѣло. Прежде нежели начали разбивать городокъ, мнѣ прилучилось стоять недалеко отъ той галлереи, которая была сдѣлана для знатныхъ. Подлѣ меня стояла ватажка мужичковъ, повидимому въ городѣ еще небывалыхъ, кромѣ одного Ванюхи, которой предъ товарищами своими старался на похвальбу выкидывать разныя штуки. Стоявшему близь меня незнакомцу, что то вздумалось ихъ спросить: Кой городъ, ребята! И какъ они въ отвѣтъ сказали: Посехонья, родцимой! то я, будучи ничѣмъ незанятъ, сталъ смотрѣть на нихъ по внимательнѣе, зная, что они чемъ нибудь да себя покажутъ, какъ то и дѣйствительно скоро сбылось. Здѣсь мимоходомъ надобно сказать, что это-было около осенняго равноденствія, то есть: въ такое время, когда яблоками, грушами, баргамотами и другими иноземными плодами у насъ такъ загромождена бываетъ биржа, что отъ бочекъ и ящиковъ съ оными почти проходу нѣтъ; и слѣдственно, когда отъ припѣвовъ перебивающей симъ лакомымъ товаромъ братіи, нигдѣ укрыться не можно. По улицамъ, по подоконью, на мостахъ, по перекресткамъ, въ саду, на Невскомъ, въ Гостиномъ, за городомъ, на гульбищахъ, вездѣ, всюду праздношатающіеся дерутъ во все горло: ябл. лим. груш. баргомот. хорош. Но извѣстно, что чѣмъ больше гдѣ собраніе, тѣмъ и прислужниковъ сихъ сбирается больше. И ужъ можно сказать такіе подлипалы, балясники, что не хотя развернешся, а особливо на знакомствѣ — даромъ что неучены политикѣ. Въ глазахъ моихъ было ихъ братьи, сирѣчь, съ корзинками и лотками, около полдесятка. И одинъ изъ нихъ подскочивъ къ предметамъ моего вниманія, припѣвомъ своимъ прельстилъ ихъ какъ Сирена. Раскрыль тотчасъ корзину, показывалъ свой товаръ, хвалилъ, такъ что они глядя на заморскіе фрукты, не могли управляться со слюною. Такъ у нихъ зубъ свистѣлъ на прекрасныя яблочки! ибо они все находящееся въ корзинѣ, какъ то: померанцы, лимоны и проч. почитали яблоками. Однако по новости своей не надѣясь на себя, чрезъ посредника въ переговорахъ съ симъ торгашемъ употребили знакомца своего Ванюху, такъ какъ человѣка опытнаго и бывалаго, которой вдругъ пріосанясь спрашивалъ у разнощика самыхъ лучшихъ Бульскихъ яблоковъ. Хотя рѣчь его и не весьма была вразумительна; однако продавецъ понялъ ее изрядно. И поглядѣвъ нѣсколько въ глаза купцамъ своимъ, вмѣсто яблоковъ, что то вздумалъ рекомендовать имъ померанцы и лимоны, и то не лучшіе, иль по крайней мѣрѣ средственные, а самую гниль. Изъ сего мнѣ не трудно было заключить, что этотъ плутъ, забѣжалъ въ Питеръ нашихъ нѣсколько поранѣе. И какъ было тутъ произошло нѣкоторое сомнѣніе, то разнощикъ ссылался на знающаго Ванюху, а сей боясь, чтобы не подать о себѣ худаго мнѣнія и какъ нибудь не остаться въ дуракахъ, рѣшился взять сторону разнощикову, титулуя въ сердцахъ противорѣчащихъ себѣ товарищей сущими невѣждами. И такъ съ помощію продавца, онъ ихъ увѣрилъ, что показываемая гниль, суть точно Бульскія наилучшія яблоки, и что такая внѣшность доказываетъ совершенную зрѣлость и отмѣнной вкусъ плода. На словахъ его стало — торгъ конченъ — лимоны куплены и раздѣлены по братіи — Ванюха, сколько у него уста ни драло. ѣлъ ихъ такъ, что не могъ нахвалишься, не смотря на то, что деревенщина, не привыкшая еще къ высокому вкусу, прикусывая оныя, строила лицомъ разныя потягушки, и непрестанно оплевывалась — однако никто изъ товарищей не смѣлъ похаить его выбора. Такую онъ пріобрѣлъ себѣ довѣренность! Послѣ сей лестной поблажки, Ванюха отчасу больше дѣлалъ проказъ, и земляконъ своихъ приводилъ въ крайнее удивленіе вольнымъ своимъ обхожденіемъ, проворствомъ и знаніемъ свѣта. Онъ показывалъ имъ не достойное любопытства, толковалъ, разсказывалъ; какъ напримѣръ: Вотъ это то, это для тово и для тово — это такой-то — ето такая-то и проч. "Екъ, екъ ребяци! гутарили между себя удивленные его слушатели, Ванюха насъ акъ наторѣль, смотриця-ко, акъ іонъ похажывае, да повинтывае, таки ни вся его не узнацъ бы." Ванюхѣ, - которой всѣ разговоры ихъ слышалъ, показалась похвала сія слаще меду. — И онъ вдругъ какъ послѣ доброй чарки, сталъ еще смѣлѣе, веселѣе, важнѣе, живѣе — выступаетъ мирно, держится, какъ будто стопочка, смотритъ прижмурясь. Словомъ въ Ванюхѣ все было отмѣнно, недоставало одного только лорнета, моднаго фрака, пуховой шляпы, шелковыхъ чулковъ, серебреныхъ пряжекъ, и еще кой-какихъ бездѣлицъ. О! да кабы ему эти прикрасы, то совсѣмъ бы господчикъ, совершенный Петиметръ! — И такъ онъ будучи въ толикомъ о талантахъ своихъ и знаніи свѣтскаго обхожденія восхищеніи, а болѣе для показанія передъ земляками удальства своего; подходитъ онъ къ реченной галлереѣ близехонько, мѣшается со знатностію, приступаетъ на крыльцо, не спуская самъ глазъ со своихъ товарищей. Торжественная похвала и чрезмѣрное удивленіе послѣднихъ его ободряютъ — Ванюха хотѣлъ было еще далѣе, еще выше; какъ вдругъ на ту пору откуда ни взялись человѣка четыре въ сѣромъ одѣяніи съ синими воротниками и обшлагами — ну знаете. что при всенародныхъ зрѣлищахъ расхаживали тогда съ тросточками для соблюденія порядка и благочинія. Можетъ быть имъ биться отъ правительства и не велѣно; однако они видно на этотъ разъ забылись, и больше дѣйствовали руками, нежели языкомъ — примкнули бывалова доброва молодца со всѣхъ сторонъ, прихватили повоенному, и такъ начали ожучивать, что Ванюха нашъ не только отъ ихъ и галлереи, да и отъ земляковъ своихъ ударился въ народъ опрометью. И я къ сожалѣнію только его и видѣлъ. Послѣ хотя мнѣ товарищи его и попались, только его тутъ съ ними ужъ не было — И мнѣ не льзя было спровѣдать, дождался ли онъ какъ городокъ разбивать стали, или прямо махнулъ на свою фатеру. По всему вѣроятію заключить можно, что не такъ спинѣ, головѣ и бокамъ его было чувствительны палочныя впечатлѣнія, сколько душѣ его несносно было безчестіе, претерпѣнное предъ глазами своихъ лишь изъ деревни приплетшихся лапотиниковъ. Ибо — Солдаты и первое — его встрѣтили: о! о! ворона! Куда ты лезешь? — за чѣмъ? — Отъ толь нечаяннаго привѣтствія Ванюха весь измѣнился. — Лице его уподобися бѣлому плату. Товарищи же его, кой за минуту предъ тѣмъ не умѣли довольно восхвалить его достоинства и надивить ея досыта его дарованіямъ, глядя на него вмѣстѣ съ другими зубоскалами надрыкали животики свои съ хохоту. — Вотъ какъ скоро преходитъ слава человѣческая!!! -

ПОСЫЛКА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Но льзя ли изобразить совершенно всѣ отличительныя черты предлежащихъ слову нашему удалыхъ добрыхъ молодцовъ? Они столь живы, предпріимчивы, дѣятельны, такіе хваты, такіе верченые супостаты, что не посидятъ на одномъ мѣстѣ. Гораздо, о! гораздо въ меньшемъ затрудненіи бываетъ рисовальщикъ, старающійся срисовать отмѣнной красоты бабочку, каждое мгновеніе перелетывающую съ куста на кустъ, съ листочка на листокъ, съ цвѣточка на цвѣтокъ. Самая вѣрная кисть его не успѣваетъ слѣдовать за игривымъ и рѣзавымъ ея полетомъ. Такъ! — Небо долго приготовлялось, чтобы произвесть въ бытіе такихъ остроумниковъ, такихъ спекулаторовъ и чудодѣевъ. Вить вамъ, мои читатели отъ разсказовъ ветхихъ и новыхъ прабабушекъ, на это доказательство, и доказательство, кажется, неподверженное никакого сомнѣнію, могущее увѣрить самаго сомнѣній учителя Пиррона. Тутъ не льзя сдѣлать никакихъ возраженій. Вѣдь, что правда, то правда. Коли я вижу гдѣ дымъ, то заключаю, что тамъ вѣрно есть и огонь. Послушайте же и почудитесь. — Прославляемые нами, по всѣмъ отношеніямъ, въ истинномъ смыслѣ, великіе и вѣками раждающіеся мужи Пошехонцы по возвращеніи своемъ изъ послѣдняго путешествія, не успѣли еще поздороваться съ родными своими, раздѣться, поужинать хорошенько и отдохнуть послѣ многотруднаго своего странствованія, и ужъ успѣли всё пронюхать, вывѣдать и узнать, что не боль далече отъ преславнаго ихъ града, близь знакомаго имъ сельца Му-у-хина, верстъ етакъ за сто, въ дремучемъ лѣсу лежитъ въ берлогѣ подъ хворостомъ преужасный медвѣдь, отъ вѣка не только невиданный, но и неслыханный, величиною съ лошадь, или по крайней мѣрѣ съ Черкаскаго быка, а взглядомъ — Уфъ! по кожѣ подираетъ! Кто и нашихъ Рускихъ простыхъ муравейниковъ видалъ живыхъ и на волѣ, тотъ возъимѣетъ объ етомъ изъ Брынскихъ или Польскихъ лѣсовъ выходцѣ довольное понятіе. "Охци, хци, вопили они не попусци Господци погибнуцъ намъ отъ, ентова людоѣда. О кабы Богъ далъ намъ домертва устосацъ его, или живьемъ взяцъ, и принесцъ на веревочкѣ домой на удзивленіе, всему бѣлу свѣту! Ну — да цево полохацься? вѣцъ мы пойзёмъ ватагою, и всё изъ удалыхъ удальци!" Конечно — знали они изъ Древней Исторіи, что Тезей одинъ и малолѣтенъ еще ухлопалъ человѣкоядца Минотавра, [19] знали что Персей убилъ морское чудовище уже разверзнувшее страшную пасть свою на поглощеніе прекрасной, но претщеславной Андромеды, дочери Цефея Царя Еѳіопскаго — что Геркулесъ устосалъ многоглавую Гидру Лернейскую [20], и разодралъ однимъ махомъ челюсти страшнѣйшаго льва, словомъ, знали они всѣ доблественные подвиги и походы древнихъ рыцарей, знали всѣ притчи во языцѣхъ; однако какъ люди умные, прозорливые и опытные, чтобы не попасть какъ нибудь въ просакъ и не промешулиться, почли за надежнѣйшее и всего лучшее провозгласить по всѣмъ дворамъ и домамъ чрезвычайное собраніе, дабы обще посовѣтовать и подумать, какъ бы поступить въ етомъ важномъ и небезопасномъ предпріятіи, т. е. какъ бы своего лютаго врага подцѣпить врасплохъ. Умъ дискать хорошъ, а два, три и болѣе, еще тово лучше. У нашихъ философовъ всегда такое правило: чѣмъ больше, тѣмъ лучше. И вошъ какъ у нихъ, Господа! Что вздумано, сказано одинъ разъ, то считай сдѣлано. Тутъ не станутъ перетолковывать и вести дѣло въ проволочку. Да и не правда ли, что чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Ай, да самохвацкія головушки! мышцы ваши яко мѣдяны, груди адамантовы, руки желѣзныя, души геройскія, а умы парятъ по поднебесью. Експромптныя даже сужденія ваши не хуже стихій Евклидовыхъ; ваши простыя и обыкновенныя между собою раздобары, или лясы сушь теоремы Геометрическія: а по сему и превосходящія всякій умъ и смыслъ человѣческій ваши дѣянія пребудутъ незабвенны и достопамятны въ лѣтописяхъ до скончанія міра сего. —