Тайна лабиринта - Маргалит Фокс

Первое разочарование пришло четырьмя месяцами ранее. В ноябре 1946 года Кобер попросила Майрза показать ей кносские надписи. Тогда же она написала американскому археологу Карлу Уильяму Блегену в Университет Цинциннати. Тот сидел на другом архиве. Сотни глиняных табличек, которые он нашел в 1939 году в Пилосе, на материке, имели надписи, очень схожие с линейным письмом Б.

Блеген оказался еще удачливее Эванса. Если Эвансу потребовалась неделя, чтобы найти свою первую табличку, то Блегену – менее одного дня. Блеген приехал в Пилос в апреле 1939 года и осмотрелся. Он выбрал ближайший холм и попросил разрешения у владельца копать там. Тот позволил – при одном условии: рабочие не должны повредить старые оливы на склоне. Блеген решил копать зигзагообразные траншеи. Впоследствии он говорил, что его вознаградила богиня Афина, давшая людям масличное дерево.

На следующий день рано утром рабочие принялись копать. Почти сразу один из греков подошел с Блегену с каким-то предметом в руках. “Grammata” [греч. письменность], – пояснил он. В руке рабочий держал глиняную табличку, очень похожую на кносские. Ученые открыли руины небольшого дворца микенского времени (Блеген назвал его дворцом Нестора – по имени местного царя гомеровского времени). Внутри нашлась комната, заполненная глиняными табличками.

Таблички относились примерно к 1200 году до н. э., то есть были на добрых две сотни лет моложе кносских, однако символы на них соблазнительно напоминали линейное письмо Б. Нашлось около 600 табличек, примерно на треть меньше, чем было у Эванса, однако, как правило, текста на них содержалось больше. Блеген работал в Пилосе до осени 1939 года. После начала Второй мировой войны он спрятал таблички в хранилище Банка Греции. Там они долгое время оставались и после войны.

Открытие Блегена угрожало теории Эванса о минойском превосходстве: хотя Эванс утверждал, что материковая Греция была пограничным форпостом высокой критской культуры, теперь нашлось доказательство тому, что здесь была письменность, очень похожая на линейное письмо Б, и использовалась она для ведения хозяйственной документации в микенском дворце. Еще хуже для теории Эванса было то, что дворец в Пилосе был на два века моложе сожженного и разграбленного кносского.

Эванс, уже 80-летний, публично не комментировал находку Блегена, но держался за свой идеал минойского господства. По его мнению, Пилос был лишь критской колонией, перенявшей минойскую письменность и имевшей счастье уцелеть после разрушения Кносса. С уверенностью можно было сказать, что в области эгейской древней истории открытие Блегена было наиболее важным с тех пор, как Эванс нашел таблички в Кноссе. Теперь каждый ученый, работавший с линейным письмом Б, жаждал увидеть таблички из Пилоса.

Письмо Кобер к Блегену было, пожалуй, еще почтительнее, чем отправленное Майрзу. Увы, Блеген отказал:

Трудности в предоставлении возникли не из-за того, что мы сидим на табличках, как собака на сене, а из соображений практического характера. Таблички все еще в афинском хранилище, где они оставались во время войны, и когда они будут оттуда перевезены полностью, неизвестно… У нас нет негативов, а есть лишь один набор фотографий, которым мы все время пользуемся. Еще у нас есть один набор точных транскрипций, который тоже постоянно в работе. В связи с этим мы вынуждены были отказывать на подобные просьбы, и сегодня ситуация не изменилась.

Хотя доступ к пилосским надписям позволит Вентрису взломать код, Кобер удалось увидеть не многие из них: возражения Блегена оставались в силе долгие годы. Это был удар, но не смертельный. “Я пессимист, – писала Кобер в 1947 году. – Я готовлюсь к лучшему, но ожидаю худшего. Поэтому обычно я бываю приятно удивлена”.

В любом случае материала накопилось предостаточно. У Кобер была масса данных из Оксфорда для сортировки и анализа, списки знаков и вокабул – для сопоставления, а также каталожные карточки, которые нужно было нарезать, перфорировать и разметить. (Она не сумела скопировать все 2 тыс. надписей, однако в ее распоряжении находилось теперь почти 1800 надписей.) Также она приняла приглашение Джона Франклина Дэниела стать членом редколлегии “Американского археологического журнала”, чтобы помочь с рукописями о минойцах, присылаемыми авторами “с крякнутой черепушкой”. “Я вполне могу считаться специалистом по крякнутым черепушкам”, – ответила Кобер, получавшая бредовые “полинезийские” откровения некоторых своих пылких корреспондентов.

Кроме того, вскоре по просьбе Дэниела она начнет работать над своей третьей большой статьей. У Кобер уже было два крупных достижения: доказательство того факта, что минойский язык был флективным, и выявление соединительных знаков, на которых держалась система записи склоняемых слов. В третьей статье она откроет ряд скрытых отношений между знаками линейного письма Б.

Глава 7

Матрица

В сентябре 1947 года кончился стипендиальный год, и вскоре Алиса Кобер, как она с грустью сообщила Джону Франклину Даниэлу, вернулась “в академическую упряжь” Бруклинского колледжа. Несколькими месяцами ранее Кобер написала Сундваллу: “Должно быть, замечательно, когда с преподаванием наконец покончено и ты можешь сказать себе, что теперь можно просто учиться”. (Сундвалл был тогда на пенсии.) Но еще до конца года Сундвалл и Дэниел соблазняли ее возможностью побега.

В то время таблички с линейным письмом Б оставались недоступными: кносские хранились в Музее Ираклиона, а пилосские – в Афинах. Как и многие европейцы, Сундвалл боялся еще одной войны на континенте. Летом 1947 года он предложил Дэниелу идею: убежище для табличек нужно найти в Соединенных Штатах. Тот с восторгом ее принял.

Дэниел – молодой (около 35 лет) блестящий специалист, увлеченный эгейской архаикой и обладающий, казалось бы, безграничной энергией – был похож на человека, способного осуществить этот план. “По сравнению с вами ураган – не более чем легкий бриз, но при этом вы конструктивны”, – однажды восхищенно написала ему Кобер. В качестве вероятного места хранения табличек выбрали Филадельфию: в случае войны нападение на этот город казалось менее вероятным, чем, например, на Нью-Йорк. Дэниел приступил к деликатной миссии – нужно было убедить Пенсильванский университет учредить институт (Центр лингвистических исследований минойской культуры), который занялся бы изучением критской письменности.

Затем Дэниел пригласил Кобер на должность главы Центра. “Вы единственный человек в стране, настолько глубоко погруженный в материал, – писал он в начале сентября 1947 года. – Приняли бы вы участие в таком проекте, если бы он стал возможным?” С прагматичным пессимизмом Кобер возразила: “У меня есть работа, которая далека от идеальной… но за нее хорошо платят. Конечно, я не собираюсь держаться за нее всю жизнь, но пока то, что мне действительно нравится [фундаментальные исследования], доступно лишь мужчинам”.

Дэниел осаждал ее несколько недель. “Я преподаю в этом семестре греческую и римскую литературу в переводе и Вергилия школьного уровня – я едва могу это сдюжить, – писала она в конце сентября. – Я не смею сказать «нет», но и не смею сказать «да»”.

Деньги очень заботили Кобер. Она писала, что в колледже у нее “высокая для женщины-преподавателя ставка”, более 6 тыс. долларов в год – около 62 тыс. долларов сегодня. “Я знаю достаточно о заработках научных сотрудников-женщин и понимаю, что не смогу улучшить свое финансовое положение по крайней мере в ближайшие десять лет, – писала она Даниэлу. – Если бы не тот факт, что у меня есть мама, это не имело бы никакого значения”.

Несколько месяцев Дэниел продолжал интриги, и работа все сильнее тяготила ее. Неожиданно из Пенсильванского университета ушел Роланд Кент, известный профессор-индоевропеист, и Дэниел воспользовался этим поводом для привлечения Кобер в университет, предложив ей разделить свое время между руководством Минойским институтом и преподаванием греческой фонологии (этот предмет был ей ближе школьного Вергилия).

“Не рассчитывайте слишком, потому что я довольно молод для университетской политики и мое слово, возможно, весит даже меньше, чем я смею думать, – предупредил Дэниел осенью. – Кроме того, боюсь, есть некоторое предубеждение против назначения преподавателями женщин. Не знаю, насколько оно сильно – скоро мы это выясним”.

В декабре Дэниел написал Кобер, что, если он сможет это устроить, то в Пенсильванском университете появится курс критской письменности – отчасти на основе ее разработок. Она попалась на крючок:

Я пытаюсь сохранить равновесие, так что буду счастлива, как бы ни сложилась ситуация. Вы бессердечны … Вы вводите курс минойского письма!!! Я нашла его в расписании и обескуражена. Я смогла бы начать преподавать хоть завтра и спланировать весь курс за неделю или две… Зарплата не слишком меня беспокоит… Самое главное то, что мне нравится эта работа… Если вы, сватая меня Пенсильвании, сможете сделать хотя бы половину того, что вы сделали, сватая Пенсильванию мне, – дело в шляпе.