Волна страсти - Мэри Патни

– Когда вы начали рисовать? – спросил Кеннет, отгоняя от себя непрошеные мысли.

– Согласно семейной легенде, как-то раз, будучи совсем маленькой, я вынула из яйца желток и нарисовала на стене детской кота. Все нашли его очень похожим, – с явной неохотой рассказала Ребекка.

Кеннет улыбнулся, представив себе эту картину.

– Значит, вы талантливы от рождения, – заключил он. – Наверное, сэр Энтони принялся сразу учить вас рисованию?

– Не совсем так. Отец всегда был очень занят. Убежав от няни, я часто пробиралась к нему в мастерскую и наблюдала за его работой. Он не возражал при условии, чтобы я сидела тише воды, ниже травы. Затем у меня появился свой альбом и краски. – Ребекка засмеялась. – Мама предпочла потратиться на них, лишь бы я не расписывала стены. Когда у нее было время, она учила меня рисовать.

– Она была по-настоящему талантлива или просто немного рисовала, как все образованные леди?

Ребекка указала на маленькую акварель, висевшую в углу.

– Это она написала мой портрет в четырехлетнем возрасте.

На портрете Ребекка была счастливым, жизнерадостным ребенком, с массой кудряшек, отливающих медью. Открытый взгляд, жажда жизни – ничего общего с этой настороженной, подозрительной молодой женщиной. Неужели ее тайный возлюбленный сделал ее такой, лишив открытости и непосредственности?

– Чудесный портрет. Неудивительно, что у вас такой огромный талант, если ваши родители были художниками.

– Мама была очень талантлива, ее акварели – просто чудо, но она не стала настоящей художницей. Возможно, причиной тому стало ее замужество.

– Какими качествами нужно обладать, чтобы стать настоящим художником? – полюбопытствовал Кеннет.

– Эгоизм – вот на чем все держится, – усмехнувшись ответила Ребекка. – Почти каждый художник считает, что его работа – самое главное в мире, до остального ему нет дела. Его не интересуют другие люди с их горестями и радостями.

Кеннету показалось, что она говорит о своем отце. У такой знаменитости, как сэр Энтони, должно быть, совсем не оставалось времени на семью.

– Неужели художнику надо всегда быть эгоистом?

– Возможно, не всегда, но без этого не обойтись. – Ребекка поправила упавший на лоб непокорный локон.

Наблюдая за ней, Кеннет размышлял, как можно передать на полотне насыщенный темно-рыжий цвет ее волос, прозрачность кожи с нежными голубоватыми жилками, очаровательную хрупкость миниатюрной фигурки.

Почему они не встретились в другое время и в другом месте, подумал он с внезапной злостью. Почему судьба не свела их, когда он был джентльменом со средствами, а не соглядатаем без пенни в кармане? А теперь она дочь отца, подозреваемого в убийстве жены! Как бы он хотел исцелить ее настрадавшуюся душу, целовать ее без оглядки и вернуть ей былую жизнерадостность и доверчивость! И она бы научилась отвечать на его поцелуи!

Кеннет медленно втянул в себя воздух. Злость на безжалостность судьбы исчезла, но не исчезло желание дотронуться до нее. Наклонившись вперед, он взял ее руки в свои и повернул ладонями вверх. Руки были красивыми, с тонкими длинными пальцами, как у статуй святых эпохи Возрождения.

– Какие сильные и умные руки, – прошептал он. – Какие шедевры они создадут в будущем?

– Настоящее произведение создается головой, а не руками, – ответила Ребекка, руки которой слегка задрожали. – Ты должен почувствовать картину душой, прежде чем тело приступит к ее осуществлению.

– Не знаю, откуда он исходит, но у вас великий талант. – Кеннет провел пальцем по линиям ее ладони. – Меня всегда интересовало, можно ли по руке предсказать будущее. Что принесет вам ваш талант? Славу? Богатство? Счастье?

Ребекка выдернула руки и сжала пальцы в кулак.

– Дар созидания не связан с такими вещами. Он сам по себе счастье. Одиночество, страсть, неразделенная любовь – все это искупается работой.

Кеннет вскинул голову, и их глаза встретились. Напряжение, которое постепенно нарастало между ними, уже витало в воздухе, как перед грозой. Он чувствовал, что они оба вот-вот взорвутся и наделают глупостей, о которых потом пожалеют.

Испугавшись, что ее пристальный, опытный взгляд художника достигнет глубин его грешной души, Кеннет резко поднялся.

– Мне давно уже пора приступить к работе, – сказал он. – Вы хотите, чтобы я позировал вам завтра?

– Нет… только не завтра, – ответила Ребекка, судорожно сглотнув. – Лучше послезавтра.

Кеннет кивнул и вышел из мастерской, задаваясь вопросом: надолго ли его хватит? Сколько сеансов он сумеет выдержать? Ребекка, несомненно, больше всех сможет ему помочь в его тайном расследовании, но, к сожалению, она же и самый главный соблазн, против которого он может не устоять.

Ребекке удалось сохранить видимое спокойствие, но внутри у нее все кипело. Когда Кеннет ушел, она закрыла глаза и приложила ладонь к щеке, которую он погладил. Щека горела, словно обмороженная.

Черт бы побрал этого капитана! Какое право он имел вторгаться в ее жизнь и разрушать ту броню, которую она с таким трудом воздвигла вокруг себя? Все это время ей удавалось держать себя в руках и сделать живопись всем смыслом своей одинокой жизни – больше ей ничего не нужно.

Давая выход бурлившим противоречивым чувствам, она поднялась и быстрыми шагами заходила по мастерской. Как она любила эту комнату с ее наклонным потолком, где только она могла ходить, выпрямившись во весь рост; капитан же мог стоять распрямившись только в центре, и тем не менее ухитрился заполнить собой все пространство. Его сила и жизненная энергия остались здесь и после его ухода. Куда бы Ребекка ни взглянула, она везде видела его.

Как мудро она поступала, не допуская посторонних в свое святилище, и какую глупость она совершила, позволив капитану проникнуть в мастерскую.

Позволив? Да она сама затащила его сюда. В отчаянии Ребекка запустила руки в волосы, шпильки разлетелись в разные стороны, и локоны тяжелой массой рассыпались по спине, прикрыв ее до самой талии. Не умеряя шага, она дрожащими руками попыталась скрутить их в небрежный узел.

Ее привлекало в нем военное прошлое и разительное противоречие между, казалось бы, громоздкой внешностью и острым, проницательным умом. А какой удивительной моделью он был! Где еще найдешь такую колоритную фигуру? Но самое странное – она чувствовала себя с ним на редкость естественно и открыто высказывала свои мысли. Никто и никогда не интересовался, о чем она думает, что у нее на сердце. Он подействовал на нее, как весенний дождь на первую зелень. До сегодняшнего дня она даже не осознавала, какой одинокой была.

Да, она была одинока, хотя рядом был отец, который понимал ее и которого обуревала та же самая страсть – живопись. Однако он был известным художником и жил полной жизнью, а она находилась в тени его славы.