Самоходка по прозвищу «Сука». Прямой наводкой по врагу! - Владимир Першанин

Спаренный крупнокалиберный пулемет, установленный на бронетранспортере, уткнулся снопом сверкающих трассеров в самоходку Чурюмова. В лицо лейтенанту брызнула кровь. Его спасло то, что он сам сидел за прицелом – наводчику пули угодили в горло и нижнюю челюсть, почти напрочь оторвав голову.

Заряжающему вспороло промасленную телогрейку и вырвало клок кожи. Тлеющая одежда нестерпимо жгла тело. Заряжающий кинулся было ее срывать, но понял, что тяжелая установка добьет их своими 13-миллиметровыми пулями.

Пули шли сверху вниз, некоторые влетели в рубку, щелкали, взрывались, разбрасывая пучки искр возле боеукладки. Рванет снаряд – и конец! Заряжающий, не обращая внимания на горевшую телогрейку, забросил в казенник снаряд.

Оказался бронебойный, который пробил «Ганомаг» через оба борта, встряхнул, разбросав расчет, но пулеметчики снова схватились за рукоятки наводки. Подоспела «тридцатьчетверка» и ударила зенитную установку, вмяла, зажгла бронированную кабину.

Этот же танк выручил десантников, которые вели перестрелку с артиллеристами и несли потери. Оба танковых пулемета длинными очередями выбивали из-за деревьев и ложбин упорно державших позиции артиллерийские расчеты.

Заряжающий, матерясь, наконец сорвал горевшую одежду и прыгнул в снег, чтобы холодом снять нестерпимую боль с обожженных плеч и спины. Чурюмов, сопя, в одиночку выпустил несколько снарядов, затем наклонился над своим наводчиком. Тот был мертв.

Подъехала самоходка майора Тюлькова с осколочными вмятинами на броне и сорванным подкрылком. Кашляя от дыма, зам командира полка разглядывал массивные стволы дальнобойных орудий.

– Их нельзя оставлять! Ствол есть, а лафет найдут. Специально везли наших под Харьковом долбить.

Коротко посовещались. Кое-где раздавались отдельные выстрелы, в огне трещали патроны. Не могли прийти к единому выводу, как вывести из строя массивные стволы.

Саперы собрали остатки взрывчатки, но несколько килограммов тола могло хватить максимум на два ствола. Кто-то предложил воспользоваться противотанковыми гранатами.

– Ну и что дальше? – кричал оглохший от близкого взрыва Тюльков. – Они от удара срабатывают. Ты что ли в ствол швырять их будешь? На куски разлетишься.

Надо было спешить. Старый артиллерист Борис Прокофьевич Тюльков прекратил спор и приказал:

– Два ствола взрывают саперы. Остальные попробуем сплющить гусеницами «тридцатьчетверок» – все же тридцать тонн.

Решение сработало. Гусеницы танков не сплющили, но все же смяли концы массивных стволов. Оценив результаты, майор махнул рукой:

– Порядок. Уже не стрельнут.

Когда покидали переломанный взрывами лес с горевшими машинами и трупами немцев, Карелин стал свидетелем зрелища, которое напомнило ему расстрел наших бойцов у дороги, тело лейтенанта в овраге с пистолетом в руке и размозженной головой.

На этот раз, спасаясь от русских танков и самоходок, бежали остатки немецких солдат и офицеров из разгромленной колонны. Они до последнего надеялись отсидеться в сосняке, но их вытеснили на открытое место. С десяток сумели нырнуть в густой кустарник, спрятаться в снегу. Но основная масса, человек семьдесят, бежали через замерзшее поле. Некоторые сбрасывали на бегу ранцы, шинели. Оружие, несмотря на страх, не бросал никто.

Делать крюк и устраивать охоту за убегающими Тюльков запретил. На каждой машине сидели и лежали раненые бойцы, куда гнать с ними по ухабам?

Запретил он и тратить снаряды, которых оставалось не так много, а что впереди, никто не знает. По убегавшим открыли огонь пулеметы Т-34 и «Дегтяревы», имевшиеся у десантников, стреляли из винтовок, автоматов. Командиры машин опустошали обоймы пистолетов.

Кто-то из танкистов не выдержал и ударил осколочным снарядом. Слишком много ненависти и желания отомстить за своих товарищей, погибшую родню накопилось у людей.

Две трети убегавших остались на поле. Многие из них были ранены, ковыляли прочь, ползли, лихорадочно отталкиваясь руками. Двое-трое подняли руки. К ним с ревом бежала толпа десантников – добить, забрать трофеи. Некоторые вытаскивали на ходу саперные лопатки, перехватывали поудобнее автоматы и винтовки, чтобы обрушить их на головы уползающих солдат. Кинулся было и Вася Сорокин:

– Щас я их…

Но его силой удержал Карелин.

– Сиди здесь.

– Автоматами бы неплохо разжиться, – сказал Миша Швецов.

– У нас два есть, хватит. Вон фриц лежит, сходи подбери еще один. Патроны и документы не забудь.

Наверняка и Сорокин и Швецов рассчитывали на трофеи побогаче. Но, видя, с какой злостью и ожесточением добивают, рубят лопатками немцев на поляне, лейтенант Карелин не отпустил туда наводчика и заряжающего.

Он не испытывал жалости к врагу. Пустые слова об интернационализме, рабочем братстве, модные в начале войны, давно ушли в прошлое. У войны свои безжалостные законы. Здесь убивают не раздумывая, а раненый враг остается врагом, которого тоже не пощадят. Если его отпустишь, то завтра он будет стрелять в тебя.

И тем не менее это была очередная бойня. Взлетали и опускались приклады, лопатки, стучали выстрелы, слышались крики о пощаде и обозленная ругань в ответ.

Перехватив расширенные от возбуждения взгляды Швецова и Сорокина, Карелин коротко приказал:

– Навести порядок в рубке. Сорокин, доложи о количестве оставшихся снарядов.

Это была победа. Можно сказать, мелкая, батальонного масштаба. Но наступающая на Харьков колонна была практически уничтожена.

Главное – смят, раздавлен тяжелый артиллерийский дивизион, который понаделал бы делов, дойди он до места. Догорали два танка, тягачи, несколько грузовиков.

На поле насчитали около полусотни убитых, не меньше двух десятков остались в лесу. В качестве трофеев, кроме стрелкового оружия, достались два 80-миллиметровых миномета с запасом мин и легкий автомобиль-вездеход «Штейер» с побитыми стеклами, пробоинами в корпусе, но вполне исправный. Обнаружили довольно много продуктов, вина, сигарет.

Свои потери оказались меньше, чем немецкие (редкий случай за всю войну). Сгорел один Т-34 и самоходка. Несколько машин получили повреждения.

Оживленный гомон довольных победой и богатыми трофеями бойцов (многие хватили рома или вина) сбил лейтенант Александр Бобич:

– Глаза залили, ничего не видите? У меня в роте семнадцать убитых и три десятка раненых. Некоторые тяжело, один за другим умирают. Их спасать надо.

Имелись потери в экипажах танков и самоходных установок. Несколько человек пропали без вести. Где их найдешь в заснеженном лесу?

Из штаба торопили. Требовали, чтобы срочно двигались на соединение с главными силами. Двинулись к месту сбора. Несколько тел погибших не смогли достать из раскаленных, догорающих машин.

– Надо спешить, – озабоченно торопил командиров Тюльков.

Но пока плутали в темноте, перебирались через овраги и засыпанные мерзлым снегом низины, к месту сбора прибыли только перед рассветом.

Здесь тоже прошел бой. Танкисты, самоходчики и пехотный полк столкнулись с бронетанковой колонной, двигающейся по параллельной дороге к Харькову. Потери понесли куда больше. Поэтому доклад Тюлькова командир полка Цимбал выслушал почти равнодушно.

– Скоро вперед двигаем? – спросил возбужденный своей удачей майор Тюльков.

Зам директора машинно-тракторной станции, Борис Прокофьевич Тюльков был призван из запаса лет шесть назад. Закончил курсы повышения квалификации в танковом училище, краем участвовал в Финской войне.

Занимал разные должности: командовал танковой ротой, служил зампотехом батальона. Был добросовестным исполнительным командиром, но, по мнению начальства, ему не хватало военной жилки и требовательности к подчиненным.

Тогда еще капитан, Борис Тюльков участвовал в боях под Смоленском, а после тяжелого ранения работал военпредом на Горьковском автозаводе. Принимал и осваивал первые самоходно-артиллерийские установки, а затем был направлен на фронт в качестве заместителя командира полка.

Профессиональный военный, Петр Петрович Цимбал ценил своего добросовестного заместителя, хорошо разбиравшегося в технике и оружии. Но чаще использовал Тюлькова как зампотеха (штатный технарь был слабоват) и оружейника.

Самоходки, как и любые новые машины, да еще изготовленные в условиях войны, имели много недоделок, и работы Тюлькову хватало. Сейчас, после боя, который Борис Прокофьевич провел не хуже любого профессионала, он снова рвался вперед.

– Ну так что, когда наступаем? – повторил свой вопрос Тюльков.

– Угомонись, Борис, – с трудом сдерживая раздражение, отозвался Цимбал.

Своего надежного заместителя, которого некем заменить, командир полка бросил в бой из-за крайней необходимости. Слава богу, что уцелел и есть на кого опереться. Но ни о каком наступлении сейчас и речи быть не могло.

Объяснил Тюлькову что на главном направлении удара дивизия понесла такие потери, что впору закапываться и вставать в оборону. Немного поколебавшись, добавил: