К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

– В неделю обернусь. Хочу посмотреть, нельзя ли чего приспособить для пильной мельницы на Кадьяке. Не тащить же каждый пустяк из Питера...

– Смотри, погода-то хмурится, – показала в окно На­талья Алексеевна.

– Стрижи выше облаков летают – к вёдру, значит... Чай­ку бы...

Через полчаса озабоченный, но бодрый, как всегда, Гри­горий Иванович уже тарахтел по городским ухабам.

На постройке пильной мельницы на американских остро­вах чуть не в каждом письме настаивал главноуправляющий Баранов, а давно выписанное из Петербурга оборудование не приходило.

Разгулявшийся вскоре на редкость погожий денек не ра­довал Григория Ивановича: невеселые мысли не выходили из головы.

«Старый дурак, – досадовал он на своего главного и давнишнего компаньона, а в прошлом хозяина, Голикова, – от рук отбился, ничего не платит в компанию. Мало того, допустил до протеста векселя, а свой пай – до секвестра. Свою долю мехов в компании стал выхватывать еще по доро­ге, до дележа... Задумал что-то с переводом своего пая на чужое имя, зачем-то повадился тайком то к Лебедеву-Ласточкину, то к Мыльникову... Наушничают там, наговаривают на Баранова... Мешает, видно, их темным делишкам...»

Шелихов давно чувствовал, что вокруг него сплелось какое-то крепкое кольцо, из которого он никак не может выка­рабкаться. И это кольцо угрожающе сжималось со времени удачи на островах, а особенно, когда стали известны его на­мерения завести там постоянные русские промысловые посе­ления, чтобы создать одно общее дело и охватить им все открытые земли.

Недоброжелательно, как к чужаку и выскочке, относились к Шелихову в Иркутске, старались чем-нибудь досадить, помешать. Его удачи питали и увеличивали родившуюся ненависть. Особенно радовали недоброжелателей постоянные подкопы под наиболее близких к Шелихову людей – таких, как Баранов

Однако Шелихов не подозревал, что дело дошло до твер­дого решения разорить его или устранить. Мыльниковы даже сколотили уже особую компанию и собирались двинуть на острова собственные корабли и силой выгнать оттуда шеликовских промысловых людей. И чем больше возвышал Шелихова своим вниманием Петербург, тем настойчивее дей­ствовали иркутские его недоброжелатели.

Григорию Ивановичу вспоминались забытые было карти­ны опасного пребывания на Кадьяке. Островитян, взбудора­женных приездом русских, он постепенно приручал лаской, подарками. И как снег на голову, обрушивались неожидан­ные и необъяснимые нападения. Тогда кропотливые доискивания Шелихова обнаруживали происки то подкупленных конкурентами людей, то безнадежного труса, гадливого дурня, подлекаря Бритюкова, навязанного ему в Охотске.

На островах, заражаясь, видимо, от хозяев, партии про­мышленных силой сгоняли друг друга с насиженных мест, брали своих русских в плен и чуть не в аманаты, морили голодом, натравливали туземцев и вели между собой нескон­чаемую войну... «Не лучше ли, в самом деле, – думал Шелихов, – просить царицу не о том, чтобы сколотить всех во­едино, а чтобы прислала генерала и солдат с саблями, как погрозила сама? Пускай расправляется с ними, как знает, если в ладу жить не умеют. Да чем-то еще окончится эта проклятая история с книгой... Дернула же нелегкая в сочи­нители лезть!»

А в это время с островов, от верного Александра Андрее­вича Баранова, уже плыло полное тревоги письмо: «Извещан я, что в изданной от вас в печать книжке (каковая и здесь было открылась, но я воспретил) обнаружены все секретные дела. Хранить ли здесь сию тайну государственную за секрет, по силе строгих предписаний прежних и нынешних правите­лей, или оставить в пренебрежении?»

Упрямо растравляя незажившие раны и не поправив на­строения, Григорий Иванович незаметно добрался до Бутыгина и с любопытством озирался по сторонам. Он одобри­тельно оценивал ладные и крепкие постройки, расположение завода. Вблизи самого завода, на мысу двух веселых сли­вающихся речушек, на нарядном пригорке, среди деревьев виднелась обширная казарма для рабочих, а дальше синел густой нетронутый на необозримом пространстве сосновый лес...

С бородатым, но молодым кряжистым хозяином, радушно приветствовавшим гостя, трижды облобызались.

– Что заставило, Григорий Иванович, пуститься в наши Палестины? – осведомился Бутыгин.

– Помощь нужна, милок, – ответил Шелихов и тут же изложил свое дело.

Бутыгин задумался.

– От тебя, Григорий Иванович, принять заказ не могу, – невесело проговорил заводчик. – Железо, вишь, дрянь, а чу­гун и того хуже.

– Так, значит, товар лицом? – усмехнулся Шелихов. – Топиться, что ли, вздумал?

– Почти что так... Поддался на обман... Чуть спасся... Ну, а теперича мне все одно...

Шелихов вопросительно вскинул глаза на Бутыгина.

– Продал завод казне, – пояснил тот. – Да еще с ба­рышом, – прибавил он тише. – Им, вишь, своих каторжни­ков нечем занять, а тут как-никак дело: пущай балуются... Ну вот, нагнали мужиков – работают, – он кивнул головой в сторону оцепленной вооруженными солдатами группы ка­торжных, прикованных к тачкам. – А мы помогаем понемно­гу... Так и живем.

От неудачи задуманного дела Шелихов окончательно по­терял настроение и ранним утром, мрачный как туча, уже ехал обратно... На третьи сутки, насквозь пропотевший, в пы­ли, он подъезжал к Байкалу и с удовольствием представлял себе, как окунется в его ледяную освежающую воду и поплы­вет молодецкими саженками, смывая с себя какую-то липкую противную слабость, от которой бросало то в дрожь, то в жар.

«Заснуть бы... крепко-крепко заснуть», – мечтал он уже глубокой ночью, ежась в постели и не засыпая.

– Знобит чтой-то, – заявил он утром своему возчику, усаживаясь в тележку и зябко кутаясь в пылевой плащ. Воз­чик пожал плечами, взглянул на небо и затем, указывая на сложенный в ногах свой полушубок, предложил:

– Накинь на себя, Григорь Иваныч, согреешься. Жа­рынь, поди, к полдню разойдется несусветная.

Поехали. Искоса поглядывая на хозяина, возчик наблю­дал, как тот вдруг то нетерпеливо сдергивал плащ с плеч и раздевался чуть не догола, разрывая на себе душивший его ворот рубашки, то в каком-то изнеможении скрючивался в калач, стараясь прилечь на дно тележки, лязгая зубами. «Ишь, как его треплет, беднягу», – соболезновал возчик, по­гоняя лошадей и опасливо оглядываясь. Больной тем време­нем неловко и бессильно привалился к краям кузова, и голо­ва на ухабах крепко билась о жесткую обводку.

«Неладное дело...» – решил возчик и свернул с дороги к знакомому буряту выпросить какую-нибудь телегу подлин­нее – уложить больного.

Долго ахал сердобольный бурят, сочувственно кивая головой. Сбегал к соседям; притащили длинную широкую телегу, заботливо устлали ее сеном и уложили пышущее огнем тело на плотную душистую подстилку.