Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582 - Витольд Новодворский

Как объяснять себе поведение Иоанна? Польский исследователь[399] обращает внимание на то, что Иоанну пришлось действовать одновременно против двух врагов, что во время похода Батория на Полоцк «Шведы свирепствовали в окрестностях Нарвы и Нейшлоса, в Карелии и Ижорской земле, что шведский полководец Бутлер сжег Киремпе», а потому Иоанн не знал, куда ему следует двинуться. Но такое объяснение не вполне правильно. Оказывается, что успехи Шведов были не особенно значительны, что «попытка их в сентябре осадить немецкую Нарву окончилась неудачно, так же как и план захвата Гапсаля», что «у Нарвы они, как говорили, потеряли 4000 человек убитыми»[400]. Современники объясняли неподвижность Иоанна различным образом.

Одни говорили, что царь был совершенно уверен в невозможности взять Полоцк, полагаясь вполне на крепость его стен и храбрость гарнизона; другие рассказывали, что царь не хотел выступить в поход, так как боялся возмущения своих подданных, которые ненавидели его за жестокость[401]. Конечно, эти объяснения надо считать только догадками современников, однако догадками, в которых заключалась известная доля истины, как это мы сейчас увидим. Мы не можем согласиться с мнением знаменитого Соловьева, который объясняет бездеятельность Иоанна таким образом.

Московское правительство сознавало у себя недостаток военного искусства, а потому московские воеводы весьма неохотно вступали в битвы с войсками, на стороне которых виделось большое искусство. «И вот в это время, когда московское правительство так мало надеялось на успех в решительной войне с искусным, деятельным полководцем, на престоле Польши и Литвы явился государь энергический, славолюбивый, полководец искусный, понявший, какими средствами он может победить соперника, располагавшая большими, но только одними материальными средствами. Средства Батория были: искусная, закалившаяся в боях наемная пехота, венгерская и немецкая, исправная артиллерия, быстрое наступательное движение, которое давало ему огромное преимущество над врагом, принужденным растянуть свои полки по границам, над врагом, не знающим, откуда ждать нападения. Вот главные причины успеха Баториева, причины недеятельности московских воевод, робости Иоанна»[402]. По нашему мнению, причины неудач, постигших московские войска в 1579 году, указаны или прямо неверно, или весьма неточно. Иоанну незачем было растягивать свои войска по границам, так как война происходила в определенной местности, в Ливонии или на ее границах, и царь на самом деле не разбрасывал свои силы, а сосредоточил их в двух пунктах, Новгороде и Пскове. Военные планы Батория не могли быть неизвестны московским воеводам, а о возможности движения Батория на Полоцк Иоанн мог догадываться: говорили, что если король нападет на эту крепость, то царь двинется на Вильну[403]; мало того, царский гонец Михалков, возвратившись из пределов Речи Посполитой в Смоленск, уведомил 25-го июня Иоанна, что польский король имеет намерение напасть на Полоцк и Смоленск[404]. Соловьев говорит, что Иоанн располагал большими, не только материальными средствами, и забывает о необычайном самоотвержении, преданности царю и храбрости, нравственных качествах, какие обнаружили московские воины в битвах с наемными солдатами Батория. Наконец, военный гений короля развернулся только во время похода 1579 года, так что это обстоятельство не могло еще приводить в смущение московских воевод и внушать робость Иоанну.

Я думаю, что главным виновником поражений 1579 года был сам Иоанн. Не обладая дарованиями полководца, он не мог составлять наперед планов войны, а потому не был в состоянии оказать надлежащего сопротивления проницательному сопернику. Излишняя самоуверенность помешала царю подготовиться к борьбе с энергическим противником: царь слишком полагался на укрепления Полоцка и храбрость находившегося здесь гарнизона. По своему характеру Иоанн легко переходил от чрезмерной самоуверенности к подозрительности, а затем и излишней робости. Взятие Баторием Полоцка до такой степени озадачило его, что он потерял совершенно голову и, имея громадные военные силы, ни на один шаг не двинулся из Пскова. Если принимать этот взгляд на поведение Иоанна в 1579 году, тогда придется признать, что мнения современников о деятельности царя были до некоторой степени основательны.

Узнав о падении Полоцка и Сокола, Иоанн решил вступить с врагом в переговоры о мире, причем, чтоб пощадить свое собственное самолюбие, он принял для этого следующую форму. Он созвал на совещание бояр, и на этом совещании было постановлено отправить (28-го сентября) от имени бояр князя Ивана Федоровича Мстиславского, наместника владимирского, князя Василия Ивановича Мстиславского, наместника астраханского, и Никиту Романовича Юрьевича-Захарьина, наместника новгородского[405], к виленскому воеводе Николаю Радзивиллу и Троцкому каштеляну Евстафию Воловичу письмо такого содержания: когда вражда двух могущественнейших государей достигла до такой степени, что оба взялись за оружие и король польский завоевал Полоцк, тогда великий князь московский готов был, в свою очередь, отомстить за это, но они вместе с прочими боярами бросились к ногам своего государя и стали умолять его пощадить кровь христианскую. Тронутый этими мольбами, он приостановил выступление в поход. Теперь им (воеводе и каштеляну) и прочим советникам короля следует, с своей стороны, похлопотать о том, чтобы он склонился к такому же решению, прекратил военные действия и заключил с великим князем московским мир, касающийся и Польши, и Литвы, равно как и Ливонии; но пусть они уговорят короля прежде всего, чтобы он удалился в свою столицу и приказал своим войскам, стоящим на границах Литвы и Ливонии, воздерживаться от всяких враждебных действий по отношению к Москвитянам. Великий князь московский сделает то же самое: он возвратится к себе домой и воспретит своим подданным совершать насилия и обиды над подданными короля. Между тем необходимо приложить старание к тому, чтобы государи, переславшись между собою посольствами, заключили мир и согласие, что является делом полезным и весьма необходимым. В конце грамоты бояре, от имени которых она была написана, приносили извинение за задержку Лопатинского[406], через которого король объявил великому князю московскому войну, и давали обещание в том, что лишь только оба государя возвратятся в свои столицы, они постараются, чтобы их государь немедленно отпустил его домой[407].

Грамоту эту повез гонец Леонтий Стремоухов на Нищерду и Полоцк. Полоцкий воевода Николай Дорогостайский распечатал грамоту и заявил, что гонец должен направляться в Литву на Смоленск и Оршу. Тогда Иоанн приказал Стремоухову ехать на эти города, дав ему новую грамоту такого же содержания, как и прежняя[408].

Намерения Иоанна восстановить мир с Речью Посполитою были совершенно искренни. Он приказал смоленскому воеводе охранять строго спокойствие на литовской границе, о чем Батория известил оршанский староста Филон Кмита[409].

Из Пскова Иоанн уехал в Москву, откуда возвратился в Новгород. Сюда прибыл (17-го ноября) к нему Баториев гонец Богдан Проселко. Царь принял его весьма милостиво, пригласил к своему столу и подарил ему парчовую одежду). Королевский гонец привез с собою список московских пленных, находящихся в Литве[410], и заявил, что воеводы Федор Щереметев, Борис Шеин, князь Михаил Лыков и Юрий Булгаков, отпущенные королем на свободу, не пожелали возвратиться домой[411].

Отпуская Богдана Проселка (21-го ноября), Иоанн дал ему к Баторию грамоту[412], в которой писал, что хочет с королем «доброй приязни и братства», но об условиях, на каких мирный договор может состояться, ничего определенного не говорил, а выражал только желание, чтобы король прислал к нему своих великих послов, «которые бы тое дело доброе межи нас попригожу постановить могли». А пока пусть бы король «приказал воеводам своим и кашталянам и старостам и врядникам по всем границам как в Коруне Польской, так и в Великом Княжестве Литовском и в Лифлянской земле» соблюдать мир, подобно тому, как он сам отдал такой приказ «по всем украйным своим границам». Задержку Лопатинского Иоанн объяснял таким образом: «А что гонец твой Вацлав Лопатинский позадержался, и он позадержался тым обычаем, что есмо были в своей отчине во Пскове, а ты к нам его присылал на Смоленск, а сам еси пришел к нашему городу к Полоцку, и мы посылали и нему дворянина своего думного Баима Васильевича Воейкова, да дьяка своего Ивана Филипова Стрешнева, и велели у него тех грамот просити, и он ту грамоту нашему думному дворянину и дьяку дал, и та грамота писана, кабы разметным обычаем, а ты в те поры пришел к нашему городу к Полоцку и ему было ехати в нашу отчизну во Псков далеко, а нам было отпустити его тогда вскоре не вместилося, и мы ему тогды велели ехати на свое господарство на Москву, и ныне нам его отпустити неколй, что будет часа того на свое господарство на Москву и как Бог даст, приедем на свое господарство, и мы часа того твоего гонца Вацлава Лопатинскаго к тебе отпустим и своего гонца к тобе с своею грамотою с ним вместе и о всем к тобе подлинно отпишем»[413]. Иоанн дал Проселку и опасную грамоту для тех послов, которых, как он ожидал, может прислать к нему Баторий[414].