Ливонский поход Ивана Грозного. 1570–1582 - Витольд Новодворский

V. ВЕЛИКИЕ ЛУКИ

Между тем король думал не о мирных переговорах, а о продолжении войны. Если он приостановил военные действия в конце 1579 года, то сделал это по необходимости и главным образом вследствие недостатка в финансовых средствах. Расходы на первую кампанию были весьма значительны: они достигали 329 488 злотых, между тем как Баторий получил от Речи Посполитой только 212 101 зл., так что ему пришлось покрывать издержки деньгами из своей собственной казны и различного рода займами (на сумму 117 387 зл.)[415].

Ввиду этого он уже на возвратном пути из-под Полоцка решил созвать сейм, чтобы обсудить, каким образом и на какие средства продолжать войну и довести ее до желанного конца. Бросать предприятие, начало которого было так счастливо и дальнейший ход которого предвещал такие же успехи, казалось ему делом невозможным. Сильнейшие крепости были завоеваны у врага, доступ в его владения открыт, он сам находился в паническом страхе, на что указывало уклонение его от борьбы в открытом поле и уклонение от подачи помощи своим укреплениям. Король ускорял созыв сейма, так как ему было известно, что московский государь имел обыкновение начинать военные действия зимой. Сейм созывался в Варшаву на 22-е ноября. Сенаторы и шляхта Литвы просили короля устроить сеймовые совещания в пределах их страны, поближе к театру войны, но Баторий не пожелал отступать от существовавших постановлений относительно места, в котором сеймы должны собираться[416]. Уже на возвратном пути король разослал из Брацлавля к шляхте универсалы, приглашая ее собраться на сеймики 2-го октября и прислать на сейм с неограниченными полномочиями[417].

Затем на Вильну и Гродну Баторий направился в Варшаву, чтоб присутствовать на сейме, от решений которого зависела участь задуманного королем второго похода. Результат совещаний сейма обусловлен был настроением общества, т. е., конечно, главным образом настроением шляхты.

Победы Батория вызвали восторг в обществе: проповедники в своих речах[418], поэты в своих стихотворениях прославляли его подвиги и выражали ему глубокую благодарность за его великие деяния[419].

Шляхта поспешила, по зову короля, на сеймики в большом числе и выразила согласие дать средства на дальнейшее ведение войны[420]. Но нашлись и такие, которые осуждали деятельность победоносного короля. Некоторые из них вооружались против политики захватов. Если допустить, что даже вся Московия поступит под нашу власть, то найдется ли, спрашивали они, надлежащее средство при таких обширных границах управлять таким громадным государством; к тому же, какая польза будет от этого, когда сама Речь Посполитая страдает многими болезнями. У других противников Батория сказывался национальный антагонизм. Они были недовольны тем, что король, Венгерец по происхождению, покровительствует своим соотечественникам, а потому нарочно преувеличивали раздоры, происходившие между Поляками и Венграми, жалуясь на то, что чужестранцы презирают военную власть. Иные нападали на политику фаворитизма, какая действительно обнаруживалась в деятельности Батория. Возвратившись из Полоцка в Вильну, он заместил вакантные должности, отдав большую часть их фамилии Радзивиллов, магнатам, которые составляли главную его опору в Литве. Многие вооружались против подобной политики из эгоистических побуждений, досадуя на то, что они обойдены королевскими милостями, которые они себе заслужили теми или иными своими деяниями. При этом были такие, — прежде всего, конечно, Зборовские, — которые утверждали, что Баторий обязан им своим престолом, так как они подали за него свои голоса при избрании его в короли[421].

Это враждебное королю настроение обнаружилось и на сейме. Противники королевские заговорили прежде всего о том, что Баторий не исполнил обязательств избирательного договора, что он не уплатил государственных долгов, что иностранцы получают староства и различные почести, что герцог Курляндский утвержден во владении своим герцогством не в обычном месте и не в обычное время и на менее выгодных для государства условиях[422]. Говорили, что новые налоги излишни или могут быть меньше, если только будет исполняться конституция, изданная при короле Сигизмунде-Августе, относительно уплаты староствами 3/4 доходов. Распускали слух, что король намеревается развестись с женою, которою он пренебрегает, и что уже с этою целью ведутся хлопоты в Риме.

Король легко опровергнул все взводимые на него обвинения. Он принес многие денежные жертвы в пользу Речи Посполитой, уплатив значительные суммы из своей казны на жалованье ратным людям, на усмирение Данцига и на ведение настоящей войны. У него нет ничего отдельного от государства, он готов все пожертвовать ему, даже свою собственную жизнь.

Что касается конституции Сигизмунда-Августа об уплате староствами 3/4 доходов в государственную казну, то на это правительство так ответило: во-первых, об этом в конституции вполне ясно ничего не говорится; во-вторых, несправедливо было бы лишать лиц, получивших староства за свои заслуги, пожалованных им наград. Если не поощрять доблести и храбрости наградами, то кто захочет оказывать услуги государству на войне, при отправлении посольств, или вообще при исполнении какой-нибудь общественной должности? Кто станет служить ради величия и славы своего отечества, если ему не будет обещано за то никаких выгод?

По вопросу о пользовании услугами иностранцев король сделал следующего рода заявления. Иноземных солдат он нанял по необходимости, потому что ему нужна была пехота, а Речь Посполитая, имея прекрасную конницу, которая даже превосходит этот род войска в других государствах, не располагает достаточным количеством пехотинцев. На упреки в том, что король предпочтением, отдаваемым иностранцам, ронял авторитет высшей военной власти, он ответил, что у него не могло быть подобного желания и намерения, что, назначив Бекеша начальником венгерского отряда, он не давал тем самым права распоряжаться по своему усмотрению, а желал только иметь в лице венгерского вождя посредника, при помощи которого можно было бы сноситься с венгерским войском. Вообще, по вопросу о том, следует ли пользоваться услугами иностранцев или нет, большинство сейма было того мнения, что иностранцы могут принести большую пользу государству; только следует подчинять их общегосударственным законам, не давать им общественных должностей и почестей, а вознаграждать их за службу землями или иными подобного рода милостями.

Относительно герцога Курляндского сейму дано было объяснение, что условия, на которых он признал себя вассалом Речи Посполитой, выгоднее прежде заключавшихся условий, и в доказательство представлен договор.

Чтоб рассеять слухи о желании короля развестись с женой, оглашено было содержание переговоров, которые были ведены в Риме при посредстве плоцкого епископа, и таким образом было уничтожено всякое подозрение по этому поводу.

Некоторые высказали желание, чтобы король не принимал участия в походах, а поручал ведение их своим заместителям, тогда он не будет подвергать себя опасности. Но король заявил, что он считает уклонение от войны недостойным своего сана и мужества. Кроме того, присутствие его будет полезно для ослабления раздоров, какие могут возникнуть между польскими и литовскими военачальниками; наконец, на войну явится больше охотников, если ему будет известно, что они будут сражаться на глазах короля.

Баторий и Замойский, его главный советник и помощник, который совершенно вошел в его замыслы, сумели увлечь сейм завоевательными планами. По словам Гейденштейна, наибольшее впечатление произвела на сейм речь Замойского. Политик, применявшийся искусно к обстоятельствам, он сумел ловко разжечь в шляхетском сословии аппетиты к захватам чужих земель. «Есть немало таких, — говорил он, — которые опасаются трудностей управления при слишком большой обширности владений и думают, что не следует более увеличивать пределов владычества Речи Посполитой, ибо приобретение потребует издержек и большого труда, а пользы от этого республике не будет никакой. Но может показаться удивительным, отчего в своих частных делах никто не рассуждает так, как по отношению к государству. Существуете ли хоть один человек, который не предпочел бы десяти имений одному? Тяжелы заботы, налагаемые обширным имением, но они вознаграждаются большими выгодами и удобствами. Положение нашего государства, мне кажется, таково, что если мы только хотим иметь пружину дел (nervus rerum, деньги) и если желаем сохранить настоящее состояние республики, то совершенно необходимо присоединить к ней какое-нибудь новое владение. Все подчиненные области, присоединявшиеся к нашему государству, получили полное гражданство на равных совершенно правах, нет ни одной, которая обращена была бы в зависимую провинцию, или поставлена в условия данничества; таким образом, при одинаковой для всех свободе, для всех уравнены и податные тягости. Если бы мы захотели облегчить их для себя, то какое могли бы иметь к тому средство, кроме присоединения к государству нового владения, по образцу всех бывших великих империй: установив в нем подати и пошлины, мы могли бы освободить себя от некоторой значительной доли общих тягостей». Таким образом, Речи Посполитой предлагалась политика порабощения других стран и народов, политика, шедшая вразрез с основами ее государственного строя, покоившегося на федеративных началах. Однако речь Замойского увлекла представителей шляхетского сословия и они уже без всякого колебания, замечает историк, изъявили свое согласие на продолжение войны и на дальнейшее взимание налогов для нее[423]. Норма обложения была принята та же, что и в прошлом году. Кроме того, старосты, под влиянием речей, произнесенных на сейме, о необходимости привлечь их к уплате 3/4 доходов в государственную казну, предложили, посоветовавшись между собой, уплатить двойную кварту за один год на военные издержки, с тем условием, что делают это они только на этот один раз, ввиду крайней государственной необходимости, и что впредь к тому не будут принуждаемы[424]. Наконец и духовенство обязалось дать на ту же цель субсидию «со всех епископств, аббатств, титулованных приходов (probostw, które są infułatowe), от капитулов кафедральных церквей, от владык и архимандритов», в размере приблизительно около 33 000 золотых[425]. Сроком взноса установленных налогов назначен был день св. Войтеха (24-го апреля), но затем король, с согласия сената, решил ускорить взимание их, ввиду того, что денежные средства ему нужны были скорее, и назначил срок на четвертое воскресенье поста (niedzielę środopostną).