Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища - Александр Сладков

– Эй, минуса!!! А ну шевели поршнями!!! Кашу давай!!!

«Минуса» – это нам. Мечемся по варочному цеху, как сгорбленные пластмассовые фигурки в настольной игре «Хоккей». Подскакиваем к огромным котлам, старые бабки-поварихи ковшами ляпают вязкой кашей в подставляемые нами бачки. Мы бегом (пол жирный, главное не упасть) переносим их к окошку раздачи. Там, с обратной стороны стены, галдят озверевшие сервировщики со всего училища. У них там свой спорт, свая давка!

– Эй! Наряд! А где еще один бачок третьей роты?

– Земляк, чай давай! Вон мои чайники! Десятая рота!

– А ну принимай бачки первой роты!!! Бери, я сказал!!!

– Готово! Чайник, еще один чайник свой возьми!!! Десятая!!! Вот, последний…

Все, вроде выдали… Калиничев снимает с головы абсолютно мокрую пилотку, вытирает рукавом пот со лба.

– Слон! Закрывай раздачу!!!

Руки не слушаются. Шлямкая по полу разбухшими от влаги юфтевыми сапогами, как убитый годами старик, бреду к окошку. Вывешиваюсь на ту сторону. С грохотом притягиваю к себе и соединяю железные ставни. Гулко стучит щеколда. Теперь мы отсоединены от сумасшедшего дома. Клим громко выдыхает, как после финиша на дистанции километр:

– Ффуу!!! Пускай жрут!

И, проходя мимо меня, глядя в пространство, бросает:

– Пойдем покурим!

Выходим во двор. Я не курю. С тех самых пор, как на КМБ старшина Боженко ударил меня кулаком по голове, когда я отстал от роты во время кросса на Черную речку. С тех пор словно бабка отшептала! Ни сигареты, ни папиросы даже в руки взять не могу. Мутит. Клим втягивает в себя дым «Беломора», я ежусь:

– Игорь, как ты куришь… Это ж тяжело…

Клим сосредоточенно смотрит на огонек своей папиросы, потом на меня. Объясняет, словно олигофрену:

– Просто у меня есть большая, мощная сила воли! Заставляю себя! А потом, все великие люди курили!

– Кто? Ленин вон не курил!

– А Дзержинский?! Одну за одной!

– Ну да… Вон и Ершов, Колпак, Калиничев… Все великие курят!

Клим машет на меня рукой. Как на пропащего. Затягивается еще раз, потом плюет на раскаленную беломорину, выкидывает ее на землю… Философ, бля!

Картошку почистили. Но сегодня у нас еще один «праздник». Воскресенье. Яйца. Да-да, они самые, беленькие такие, в серых картонных лоточках. А что, разве на гражданке с вами ни разу такого не было? Когда мама по телефону дает указания:

– Сынок, ну я не знаю… Что есть поесть? Ну… Отвари себе яйца! Положи в холодную воду! Закипит – пять минут, и вынимай, если хочешь вкрутую! Если в мешочек – считай до ста и под кран!

Было, признайтесь? Чего проще – взять и отварить себе на завтрак пару яиц? А если не только себе? Если все КВАПУ накормить этими долбаными яйцами надо? Представляете себе бак, в котором три человека запросто могут залечь? В позе эмбриона, но могут. Так вот берем и заполняем такой бак водой. Потом еще один бак. Аккуратно погружаем в них яйца. Это ж не картошка, из ведра не вывалишь. Четыре тысячи хрупких белых эллипсов, по два на каждую курсантскую душу. Ага, вот они и сварились. Берешь и достаешь их. Черпаком. А вот дальше начинается морока, считай, раскладывай эти яйца поротно, побатальонно. Тягомотина.

Но есть еще один, кроме ужина, сладостный момент в наряде по кухне. Мослы. Где-то в полдень, в процессе варки бульона, повара из котлов вынимают кости с мясом, мослы. Задача такая – отсоединить мясо, нарезать и забросить его обратно в котлы. Кости выкинуть. Наша миссия совсем другая. Надо упредить поваров. И самим достать часть мослов из котла. Совсем рано нельзя, не будешь же есть сырое. Позже тоже нельзя – прошляпишь. И вот я выставляю посты. На входах в варочный цех. Вскрываю один из котлов. Чтоб вы знали, котел – это огромная скороварка. Откручиваю вентили, крышку вверх, пар столбом. И погнали! Пять-шесть взмахов черпаком, и на разделочном столе, на расстеленной вощеной бумаге, куча дымящейся мясной субстанции.

– Шухер!!!

А я уже справился, обжигающий куль у меня в руках. Короткая пробежка в сторону овощерезки. И… Я как-то видел в программе «В мире животных», как стая шакалов разрывает тело зебры за шесть секунд. У нас результаты получше. Две секунды, и ты имеешь приятное урчание в раздувшемся животе.

– Что же вы делаете?!!

Старая толстая повариха в овощерезке. Она трясет над головой черпаком, как топором.

– У своих же воруете!!!

Калиничев молчит. Сморит в пол. Он мяса не ел. Остальные разглядывают стены, мол, ни при чем. Клим не к месту рыгает. Повариха, опустив черпак, смотрит на нас несколько секунд и уходит.

– Слон!

Самовар подскакивает ко мне в упор и смотрит в глаза. Я вздыхаю и отворачиваюсь… Вкусно. Ничего вкусней мослов я в своей жизни не ел. Даже мамины пельмени отходят на второй план. Вкусно и стыдно. Но вкусно.

Выдаем бачки на обед и на ужин. Вечер. Все кухонные коридоры вылизаны. Отмыты от жира. Варочный цех, овощерезка… Наряд у нас принимает третий курс. Готовимся. Приходят. Моем все то же еще три раза. К вечерней поверке приползаем в казарму. Каторга, блин…

– Строиться, рота!!!

Штундер, блин, «Майор Вихрь». Вломился в расположение, как мент в воровскую малину. Строиться… Нам положен отдых после обеда. Личное время. Тридцать минут. Какое там. Дневальный, который только что дремал стоя, орет теперь, будто ужаленный:

– Рота, построение в шинелях! Смотр формы одежды!!!

Что за смотр? А кто готовился? У меня паника.

Мою форму не то что ротному – детям показывать нельзя до шестнадцати.

А вон наш старшина, Пытровыч, по-моему, знал. Он уже в шапке, в шинели стоит, упакованный. Докладывает:

– В две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!!! Товарищ майор…

Штундер брезгливо машет рукой:

– Отставить! Первая шеренга, два шага вперед шагом марш!!!

Громыхаем сапогами по «взлетке».

– Шинели расстегнуть! Обмундирование к осмотру!!!

В расположении гробовая тишина. Ротный движется вдоль строя приставными шагами. Останавливается напротив каждого сержанта, курсанта. Осматривает внешний вид, вглядывается в глаза. Будто ему донесли: «У вас, товарищ майор, в роте изменник Родины! Надо его обязательно вычислить!!!» Вот он и вычисляет.

Нашу форму проверяют все время. Не дай бог ты не подшит, не поглажен. Если грязное, вообще труба, моментально накажут. Проверяют еще, все ли ты содержишь по уставам, не согнута ли бляха «по-дембельски» или кокарда на шапке, не сморщены ли сапоги в гармошку и все такое прочее. Сержанты любят над нарушителями поизгаляться. Бляха согнута? А-ну дай-ка сюда ремень! И свистит ремень, как праща. Бляхой об асфальт хрясь! Все, прямая бляха. Кокарда согнута – а-ну ка подойдите поближе, товарищ курсант. Хрясь основанием ладони в лоб – все, прямая кокарда. И плюс наряд вне очереди. И мы всегда под прицелом. Во время утренних осмотров нас проверяют сержанты. Перед занятиями по уставам и по строевой подготовке – командиры взводов. Сейчас этим решил заняться сам Штундер. Вот он предстает и передо мной. Я теряю возможность дышать. Слюна не глотается, застывает где-то в радиусе кадыка. Я не могу заставить себя посмотреть на это чудовище.