Волк среди теней - Дэвид Геммел

— Как вы остались живы? — спросил Шэнноу.

Каритас заморгал и неожиданно ухмыльнулся.

— Я находился в волшебной металлической птице, летевшей высоко над волнами.

— Я спросил серьезно.

— Знаю. Но я не хочу больше говорить о тех днях.

— Только один маленький вопрос, — сказал Шэнноу, — очень важный для меня.

— Ну, хорошо. Но только один, — согласился старик.

— А была там черная дорога, а по ее середине — полоса алмазов, сияющих в ночи?

— Сияющая полоса? А, да! Они были на всех дорогах. А что?

— И в Иерусалиме они были?

— Да. Но почему вас это интересует?

— Это город, который я ищу. Раз Ноев Ковчег тут на горе поблизости, значит, Иерусалим тоже недалеко.

— Вы подшучиваете надо мной, Шэнноу?

— Вовсе нет. Я ищу священный город.

Каритас поднес ладони к огню, задумчиво глядя на языки пламени. Он знал, что каждому человеку нужна мечта. А Шэнноу — больше, чем кому‑либо.

— И что вы будете делать, когда найдете его?

— Буду задавать вопросы и получать ответы на них.

— А потом что?

— Я умру счастливым, Каритас.

— Вы хороший человек, Шэнноу. Надеюсь, вы добьетесь своего.

— Но вы сомневаетесь?

— Вовсе нет. Если Иерусалим существует, вы его найдете. А если его нет, вы об этом не узнаете, так как будете продолжать поиски до дня своей смерти. Так и должно быть. Точно так же я отношусь к Небесам. Куда важнее, чтобы Небеса существовали, чем мне увидеть их.

— В моем сне мне не позволили войти. Велели вернуться, когда волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому.

— Ложитесь спать, Йон. Пусть он снова вам приснится. Знаете, я однажды побывал там. В Иерусалиме. Задолго до падения.

— Был он красив?

Каритас вспомнил тесные кривые улочки в старом городе, вонь базаров… Толпы туристов, многоэтажные отели, карманников, бомбы, подложенные в машины.

— Да, — сказал он. — Безмерно красив. Спокойной ночи, Йон.

Каритас сидел у себя в длинной хижине. На душе у него было черно. Он угрюмо думал, что Шэнноу не сумеет поверить правде. А, собственно, с какой стати? Даже в его собственную эпоху технических чудес находились люди, веровавшие, что Земля — плоская, или что Человека вылепил из комка глины добрый бородатый бессмертный. У Шэнноу в распоряжении был хотя бы неопровержимый факт, подкреплявший его теорию Армагеддона. Мир ведь оказался на краю полной гибели.

В предшествующие годы многократно взвешивалась возможность ядерной катастрофы. Но практически никому даже в голову не приходило, что Природа докажет все ничтожество мощи сверхдержав. О чем говорил ему ученый через пять лет после Падения?

Теория Чэндлера? С тех дней, когда он добросовестно вел дневник, у него сохранилась запись… Старик прошел в заднюю комнату и начал рыться в дубовых ящиках, накрытых бобровыми шкурами. Под ржаво‑рыжим ломким экземпляром лондонской «Тайме» он увидел выцветшие голубые обложки своих дневников, а под ними — листы бумаги, которыми пользовался в течение почти сорока лет. Что толку, подумал он, вспомнив день, когда его последний карандаш превратился в огрызок, который уже невозможно было очинить. Он отодвинул их и начал листать дневники, пока не нашел записи от 16 мая. Через шесть лет после Падения. «Странно, как стираются воспоминания всего лишь через два‑три столетия», — сказал он себе с усмешкой, прочел запись и откинулся на спинку, вспоминая старика Уэбстера и его изъеденный молью парик.

Лед на полюсах! Вот что сказал ему Уэбстер. Он нарастал со скоростью 95 тысяч тонн в день, медленно меняя форму Земли из сфероида на эллипсоид, что нарушало устойчивость вращения. Затем настал день, когда колосс Юпитер и остальные планеты‑великаны выстроились в смертоносный ряд, добавив силу своего притяжения к притяжению Солнца. Земля, уже покачивавшаяся на своей оси, опрокинулась, и на большую часть полушария обрушились приливные волны, смерть и новый Ледниковый период.

Армагеддон? Бог Отец перешел от человеколюбия к человекоубийству?

Быть может. Но почему‑то Каритас предпочитал великолепную анархию Природы.

В эту ночь Йону Шэнноу приснилась война: на шалаши какого‑то селения неслись неведомые всадники в рогатых шлемах. Они были вооружены мечами и пистолетами, и когда сотни их ворвались в селение, от грохота выстрелов можно было оглохнуть. Жители селения защищались: стреляли из луков, поражали врагов копьями, но с сопротивлением было быстро покончено. Мужчин зверски убили, молодых женщин вытащили из шалашей, долго насиловали, а затем перерезали каждой горло зазубренным кинжалом, перевернули вверх ногами и собирали кровь в кувшины, которые затем были пущены вкруговую. Всадники пили, хохотали, и их лица все больше обагрялись.

Шэнноу проснулся в холодном поту. Пальцы левой руки скрючились, словно сжимали рукоятку пистолета. Сон вызвал у него ужас своей омерзительностью, и он проклял свой мозг за такие видения. И начал молиться, вознося благодарность за жизнь, за любовь и просил Бога Воинств защитить Донну Тейбард, пока он не сможет воссоединиться с ней.

Ночь была темная, снег кружил над поселком, и Шэнноу, поднявшись с колен, закутался в одеяло. Он подошел к очагу и помешивал угли, пока над ними не заплясал слабый огонек. А тогда положил на него растопку, поленья и раздул его в жаркое пламя.

Сон казался явью, такой жестокой явью!

Голова у Шэнноу разламывалась. Он подошел к окну, где на подоконнике в кувшине настаивались листья колы, которыми его снабдила Куропет. Как обычно, два‑три глотка прогнали боль. Он открыл окно и высунулся наружу, глядя на падающие хлопья. А перед глазами у него маячили всадники — их особые шлемы с изогнутыми, черными, сверкающими рогами, их нагрудники с вычеканенной козлиной головой. Он вздрогнул и закрыл окно.

— Где ты сейчас, Донна, любовь моя? — прошептал он.

Кем только не перебывал за свою жизнь Кон Гриффин, но пока еще никто не принимал его за дурака. Однако всадники в рогатых шлемах, небрежно надменные, видимо, сочли его желторотым птенцом.

Караван, выдержав три нападения каннов и страшную минуту, когда на высокогорной тропе лавина чуть было не увлекла с собой один из фургонов, наконец достиг зеленой долины у подножия гор, чьи снежные вершины скрывались за облаками.

На собрании всех владельцев фургонов было постановлено пустить корни в этой долине, и Кон Гриффин объехал ее с Мадденом и Берком, размечая участки для каждой семьи. А когда были повалены первые деревья, переселенцы, проснувшись в одно промозглое осеннее утро, увидели, что к их селению приближаются три всадника в странных черных шлемах с торчащими козлиными рогами. С их поясов свисали пистолеты, каких Гриффин еще не видел.