Рассказы - Самсон Гелхвидзе

Вспомнились и советы, вычитанные когда-то из некой брошюры о том, что, если хочешь кого-то унизить, оскорбить и в особенности до смерти напугать, нужно обратиться именно к этому слова.

– Какая чушь!-отмахнулся он. Крылья, как-то сразу, разом, вмиг подсеклись, и он свалился куда-то вниз, словно в дерьмо.

– Теперь я знаю и то, для чего нужно взлетать,- подумал он с усмешкою и ехидцей.

12/13.12.1994

Утро рабочего дня на вокзальной площади выдавалось довольно-таки живым и бойким. Люди, спешившие на работу, в быстром темпе, хаотично передвигались по разным направлениям, едва, с немалым трудом, умудряясь обходить друг друга, чтобы избежать столкновения.

Наиболее удачливым удавалось успеть занять в автобусах и троллейбусах если не сидячие, то стоячие места, менее удачливые повисали на открытых задних или передних дверях, а то и на задних стенках или крышах троллейбусов.

Вошедшим с задней площадки должно было успеть до своей остановки протиснуться сквозь сдавливающую со всех сторон людскую толпу, подобно тому, как синьору Робинзону пришлось пройти между качающимися на веревках огромными каменными глыбами в известном фильме “Синьор Робинзон”. Те, кому удавалось проделать это, и к тому же остаться невредимым, выходили через переднюю дверь, оплачивая водителю как проезд, так и утреннюю мини-эротическую разминку.

Но это было лишь начальной стадией отправления на работу, в заключительной же следовало после выхода из транспорта успеть добежать: служащим до своего учреждения, дабы вовремя расписаться в журнале явки, закрывавшемся ровно в девять, а студентам- до звонка на лекцию в аудиторию. После звонка входные двери одного из головных институтов страны плотно закрывались и охранялись комсомольскими активистами, не пускавшими опоздавших однокашников в аудитории, и открывались уже через лекцию, то есть через полтора часа.

В фойе, большом зале с колоннами, собралось множество студентов. Активисты составляли списки пропустивших первую лекцию.

– Дудочки вам, не дождетесь,- произнес Стас и рванул на улицу к известным ему обходным подступам в здание института.

Проникновение в запасной, открытый для него, вход отняло немало времени, но ему удалось-таки попасть наконец на лекцию.

Он остановился перед входом в нужную аудиторию. Из-за двери слышались шумные переговоры лектора со студентами.

– Опять они над этим несчастным стариком издеваются,-подумал Стас и пригладил перед входом в аудиторию шевелюру.

– Верните мне мою тетрадь с записями о посещаемости и успеваемости вашей группы,- настойчиво требовал пожилой фронтовик Матвей Николаевич.

– Матвей, мы у тебя ее не брали,- отвечали наиболее озорные ребята, -лучше поищи-ка ее у себя.

Стас попросил разрешения войти и сесть за парту, на что получил одобрение лектора в виде кивка головой.

Пока Стас приходил в себя, тяжкий и шумный торг между лектором и студентами продолжался.

– Вы все антисоветчики и антисовысуки,- выносил вслух обвинение разгневанный лектор.

– Матвей, как тебе не стыдно говорить про своих студентов такое,-возражала ему молодежь.

– Бездельники, верните мне мою тетрадь,- добивался своего лектор.

Общий журнал успеваемости и посещаемости, который хранился у старосты группы и который тот обязан был предъявлять каждому лектору перед началом занятий, Матвей Николаевич почему-то не признавал, больше доверял своему журналу и своим записям в нем, которые студенты спокойно давали ему вести в течение семестра, а под конец, перед сессией, из-за скапливающихся в нем отметок о пропусках и неудовлетворительных оценок знаний и поведения, неизменно похищали, что Матвей Николаевич всякий раз очень больно переживал.

Один из наиболее ретивых студентов, поднявшись на ноги, произнес короткую речь:

– За недоверие к студентам от их имени Матвею Николаевичу объявляется устное общественное порицание,-подхваченную всей группой:

– У-у… у… сука!

Матвей Николаевич в продолжение речи нарочито молчал, заостряя свой слух и давая студентам возможность до конца изложить свое о нем мнение.

– Шумит зармацука*,- громогласно, с довольной улыбкой наконец отзывался он.

– Ребята, кончай издеваться над старым человеком,- категорично потребовал Стас, приподнимаясь с парты.

С разных концов аудитории ему отвечали разные голоса.

– Стас, это еще надо уточнить, кто над кем издевается.

– Кончай, Стас, ты ведь прекрасно знаешь, что если нам не трогать его, то он будет трогать нас и приставать к нашим девочкам.

– Все равно, кончайте базар!- потребовал Стас.

На некоторое время воцарилось некое относительное спокойствие, словно студенты соглашались предоставить Стасу еще одну возможность доказать свое утверждение.

Матвей Николаевич в недоумении оглядывался по сторонам, словно не мог поверить в воцарившуюся тишину. Он встал и не торопясь двинулся между партами, пока не подошел к сидящим в задних *) зармацука, зармаци – на грузинском – лентяй рядах девочкам-студенткам и не стал с недалекого расстояния вглядываться в них и подмигивать. Девочки смутились, покраснели и, как одна, потупились.

– О-о…- протянул Матвей Николаевич.- Анашидзе! Вы курите анашу, девочки? У вас такой взгляд.

Девочки смутились окончательно.

– Матвей Николаевич, что вы себе позволяете? – перебил лектора Стас.

– Верните мне мою тетрадь, антисовысуки, враги, предатели и сокрушители Советской власти.

– Матвей, чего это тебе все время враги и разрушители Советской власти мерещатся. Эти времена давно уже прошли и канули в вечность. Наше поколение давно живет в эпоху развитого социализма,- с откровенной и искренней твердостью пояснял один из студентов.

– Ваше поколение и такая молодежь представляют большую опасность для Советской власти, которую вы можете разрушить, если вас вовремя не проучить,- растолковывал в свою очередь Матвей Николаевич с уверенностью и твердостью в голосе,-вот я вас и проучу.

Курево и анаша почему-то были его излюбленной темой, и студенты знали об этом.

Вдруг из-за распахнутой снаружи ударом ногой двери аудитории вломился и подбежал к кафедре, за которой лектор начал было читать очередной небольшой отрывок своей лекции, один из студентов, бросился перед ним на колени и, соединив вместе ладони рук, занял умилительнейшую позу.

– Матвей,-обратился он к лектору,-будь другом! Ты старый фронтовик, очевидец и участник двух войн и член партии, обладатель орденов…- Далее пошло перечисление регалий, достоинств, наград, заслуженных им, и старый лектор с большой радостью и удовлетворением выслушивал этот перечень, недоумевая, как и откуда мог студент владеть столь ценной информацией и начисто позабыв, что почти на каждой лекции останавливался на о своих достижениях и заслугах перед партией и правительством.

– Ну, говори, чего тебе?-решился он наконец перебить поток сведений.

– Матвей, умоляю тебя, как брата,- с завидным актерским мастерством упрашивал студент, не вставая с колен. – У меня анаша, и за мной гонится милиция. Возьми и спрячь анашу у себя. Тебя, старого партийца, никто никогда ни в чем не заподозрит.

– Нечего,- с горделивой и самодовольной улыбкой отклонил мольбу старый лектор,- вот арестуют тебя, отсидишь свое, а потом вернешься и сдашь мне экзамен. Экстерном тебя приму, и закончишь свою учебу в институте.

– Ну тогда, если спросят, скажите про меня что-нибудь хорошее, ладно?- продолжал настаивать все еще стоящий на коленях студент, конечно же, ничего общего с вышеназванным куревом не имевший.

– Верните мне мою тетрадь,- настойчиво повторял свои требования Матвей Николаевич, направляясь к двери, – а иначе я пойду сейчас в деканат и обо всем расскажу декану.

Несколько студентов с перепугу подскочили со своих мест, окружили лектора тесным кругом, взялись за руки и пустились водить хоровод.

– Разомкнитесь!- требовал Матвей Николаевич и только было нагибался, чтоб проскочить под руками студентов, как они приседали и ему не удавалось вырваться из окружения.

– Пустите меня, не то я позову милицию!-пригрозил он.

– Иди и зови,-согласились студенты и подпустили его к открытым окнам, выходящим на улицу с двусторонним автомобильным движением, ревом моторов, сирен и сигналов, заглушавшим любые возникавшие рядом звуки.

– Милиция, милиция!- тщетно выкрикивал Матвей Николаевич.

– Кричи, мой друг, кричи, авось кто и услышит,- успокаивал его голос из аудитории.

Матвея Николаевича спас прозвеневший звонок на перемену, после которой он возвратился в аудиторию вместе с деканом.

Через десять лет опасения и подсознательные предсказания Матвея Николаевича сбылись, Страна Советов прекратила свое существование, а еще раньше не стало самого Матвея Николаевича, который то и дело с большой уверенностью заявлял, что будет жить долго и чуть ли не до трехсот с лишним лет.