Призрачный мир. Сборник фантастики - Мария Великанова

Павлик поймал – не руками, мыслью поймал. Гайка повисла в воздухе, а потом, будто стесняясь своего поступка, со звоном упала на пол.

– Что случилось? – прокричала из комнаты мама.

Она не провожала гостя, а осталась вытирать мокрым платком пот со спины отца.

– Ничего, хозяюшка, – ответил отец Григорий, – это я тут с отроком разминуться не смог.

Он наклонился, подбирая с пола гайку, и вдруг весело подмигнул.

– Приходи-ка ты сегодня ко мне, поговорим.

– А вы никому не скажете?

– Как можно? Это будет наш секрет.

Почему-то удаляющийся отец Григорий уже не казался Павлику таким страшным, как раньше.

Церковь была старенькой, с паутиной под потолком в дальнем темном углу. Павлик стоял и думал, что надо бы, наверное, перекреститься, как тетка Оксана крестится. Но он этого делать не умел. И вообще, его скоро в пионеры принимать должны.

– Здравствуй, Павел, – сказал появившийся в дверях отец Григорий. В руках он держал сапку с налипшими комками земли.

Так и сказал, не Павлик, не Павлуша, а Павел. Как взрослому. И от этого в груди прямо к горлу поднялся комок чего-то радостного и возвышенного.

– Здравствуйте, – сказал Павлик и, испугавшись, что голос получился писклявым, грубо добавил: – А чего у вас тут так… запущено.

– Вот ты возьми и распусти. – Отец Григорий опер сапку о стену и устало опустился на лавку. – Каждый норовит поругать, а помочь – добровольцев нет.

Он достал старый носовой платок и вытер лоб.

– Было тут хорошо раньше. Икона даже позолоченная была. Только когда голод в Поволжье начался, я ее отдал. Не забрали – сам отдал. Пусть и святая вещь, но, поверь, ни одна вещь на свете не стоит человеческих жизней, прости меня, Господи.

Отец Григорий перекрестился.

– Сейчас кто сюда ходит? Раз-два и обчелся. Паства по домам разбежалась.

– Ну и что? – сказал Павлик. – Религия – опиум для народа! – Он не знал, что означает слово «опиум», но подозревал, что что-то очень нехорошее, как самогон, который отец пьет по праздникам. – И… это, Бога нет!

– Ты в этом уверен? – улыбнулся отец Григорий.

– Да!

– А почему?

– Ну, так в школе говорят. Это антинаучно!

Отец Григорий спрятал платок и достал гайку. Сжал ее между указательным и большим пальцами и посмотрел сквозь отверстие на Павлика.

– Лучше скажи, ученая голова, как ты это делаешь?

Павлик нахмурился.

– А как вы папу лечите? – с вызовом спросил он.

Отец Григорий встал и неожиданно погладил Павлика по голове. Рука, прикоснувшаяся ко лбу, оказалась грубой и шершавой, как у папы.

Это случилось после того, как купили Люську. Павлик пас ее на дальнем пустыре. Люська была козой упрямой и вредной – того и гляди, боднет под коленки. Зато молоко по утрам она давала – вкуснее не бывает.

«Ладное молоко», – говорил отец Григорий, когда Павлик приносил ему кружечку.

О побеге заключенных из городской тюрьмы Павлик узнал позже, но в то утро никак не думал встретить на пустыре двух чужих дядек.

– Хорошая коза, – сказал первый дядька.

– Что с мальцом будем делать? – спросил второй.

Бежать? Но как? Догонят. Павлик сунул руку в карман.

– Ясно что. Выдаст, уйти не успеем.

В руке у одного блеснул нож. И тут Павлик по-настоящему испугался. Вокруг одуванчики цветут. Телега сломанная валяется. Солнце на небе яркое. Умирать не хочется. Но Люську отдавать убивцам нельзя – столько денег на нее копили. В кармане у Павлика лежало сокровище – английский перочинный нож, папин подарок. Надо выхватить, раскрыть лезвие и драться. Пальцы прикоснулись к металлу. По руке пробежали колючие ежики. Поднялись к плечу, покатились клубками по спине. Затылок обдало холодом. Сейчас Павлик выхватит папин подарок…

Нож раскроется, блеснет в воздухе и угодит в плечо первому убивце. Дядька схватится за рану, сквозь пальцы потекут струйки крови, как тогда, когда Павлик пробил вилами кожу на ладони. Потом Павлик подхватит заржавевший обод колеса, лежащий у сломанной телеги. Обод большой, тяжелый, хорошо по дядькиному лбу приложится. Металла вокруг много: гвозди в телеге, подкова под большим лопухом. Главное – не бояться.

Павлик закрыл глаза.

– Ме-е-е!

– Держи ее! За ноги держи! У-у, шавка.

– Ме-е-е!

И всхлип. Не человеческий. Страшный. А потом: кап-кап, кап-кап – капли падают и разбиваются о лежащую среди травы крышку консервной банки. Если раскроешь глаза, то увидишь повисшую на руках у дядьки Люську с перерезанным горлом.

– Зар-раза, таки выпачкался. Уходим быстрее!

Перочинный нож, обод, подкова – они связаны невидимой нитью. Создают панцирь, укрывающий Павлика от всего мира. Павлика нет. Его не существует. Он за прочной броней, отгородившийся от страхов. Где-то там, во внешнем мире, про него забыли. Там режут Люську и льется кровь. Но здесь тихо и спокойно, только громко колотится сердце. Надо лишь выждать, пока убивцы уйдут.

Панцирь рассыпался с едва слышным звоном, как тонкое стекло. Мир встретил пятнами крови на земле и мыслью: «Что я скажу маме?»

– Сильно мать убивалась? – спросил отец Григорий, когда они сидели на лавочке возле церкви.

Павлик всхлипнул. Он бросил на землю несколько крошек для стайки воробышков, что весело прыгали и щебетали на теплой земле.

– Не плачь, – сказал отец Григорий. – Она была рада, что ты жив остался. А коза – дело наживное. Ну, перестань. Есть такие моменты, когда каждый может испугаться.

– Папа бы не испугался! Вы бы не испугались!

– Я? – нахмурился отец Григорий. – Еще как бы испугался! Что я могу сделать против двух здоровяков? Зато я умею фокусы сотворить, хочешь, покажу?

Павлик кивнул. Отец Григорий достал коробок спичек, зажег одну, держа в правой руке. Затем протянул левую, и огонек, сорвавшись со спички, пролетел по воздуху и впитался в вытянутый палец.

– Здорово! – удивился Павлик. – Вы… огонь… в себя! А папиного паука… боль от спины тоже так забираете?!

– Подобным образом.

– А вам не больно?

– Чуть-чуть, – усмехнулся отец Григорий. – Вот если я много огня впитаю, тогда да – больно будет, даже очень. Смотри, я, оказывается, еще и слезы забрать умею!

– Нет, – улыбнулся в ответ Павлик. – Они сами высохли. Ой, совсем забыл. К отцу человек приходил, о вас спрашивал. Сказал, что не надо вам больше видеться. Это плохо, что я подслушал, да?

– Это негоже, Павлик.

– А меня простят? Ну… там.

– Перед этим ты сам себя простить должен. А насчет отца не переживай. Я все равно приду, когда его опять схватит. Пусть ночью, чтобы никто не видел. Понимаешь, ведь нам с тобой не просто так сила дана. И родились мы здесь не случайно. Где-то существует другой мир, светлый, чистый, там люди не убивают друг друга и царит счастье. Может быть, среди нас есть посланцы оттуда, что думаешь? Что, если Господь хотел, чтобы мы родились тут и принесли частичку света иной жизни?

– Я не знаю.

– А ты не знай. Просто поступай, как считаешь правильным.

Отец Григорий умер два месяца спустя, когда начались холода и первые заморозки затянули лужи тонким льдом. Павлик сидел дома – противная ангина схватила горло. Говорить было больно. Книгу про детей капитана Гранта читать не хотелось – Павлик лежал и смотрел в окно. По небу медленно и торжественно, как на параде, плыли тучи с розовой корочкой. И далеко-далеко в воздушном океане чудились волшебные земли, полные ярких цветов и говорящих птиц.

Ему рассказали позже, как загорелась школа. Наверное, отошла заслонка у старой печи. Выпало горящее полено, занялся половик. Через несколько минут пламя бушевало, перекрыв выход к спасению. Испуганные ученики и Мария Опанасовна собрались в углу класса, задыхаясь от дыма. Не вырваться, не убежать.

Никто не знает, почему пламя так внезапно погасло, поговаривают, что его задул сильный порыв ветра. Только тетка Оксана каждый раз, вспоминая трагедию, истово крестилась и обнимала свою дочурку.

При пожаре погибли только двое – пьяный сторож и отец Григорий. Обгоревшее тело священника нашли невдалеке от школы. Он лежал, раскинув руки в стороны, и смотрел в небо почерневшим лицом. Говорят, что бросился спасать детей, потому и обгорел.

Но Павлику известно, как все было.

Кровь на земле от убитой козы. Сгоревший отец Григорий. Высунувшийся из танка черный труп.

«Что я скажу маме?»

«Поступай, как считаешь правильным». Но впереди – страх и смерть. Там прячется убийца, поджидающий жертву.

«Равлик-Павлик…»

Павел улыбнулся. Палец вернулся на гашетку пулемета. Ладонь ощутила холодный металл.

«Равлик-Павлик, высунь рожки, дам тебе горошка».

Перед нами был «тигр», но мои руки больше не дрожали. Едва начавший твердеть панцирь со звоном лопнул и рассыпался невидимыми осколками. Я почувствовал вражеский танк, понял волнение и азарт затаившегося безнаказанного хищника.