Пагода благоуханий - Еремей Парнов

Фюмроль с пеной у рта убеждал Деку бросить на западную границу всю наличную авиацию.

— Вы же видели, как отвечают японцы, встречая энергичный отпор! — доказывал он. — Не мы, а вьетнамские крестьяне заставили их отступить.

— Коммунисты, — уточнил Деку.

— Не суть важно. Главное, что противник отброшен.

— Союзник, — с тонкой улыбкой заметил генерал-губернатор.

— Отчего бы и нам, французам, не продемонстрировать силу? Мы проиграли войну с бошами, уступили японцам, неужели и перед Бангкоком склоним головы? Непостижимо! Я сам готов повести самолет.

Но надежных летчиков не хватало, и Деку предпочел бросить их на подавление нового восстания в Намбо. После отхода японской армии за порядок в стране вновь отвечали французские власти. И все же Фюмролю удалось отыграться. Действуя через сочувствующих де Голлю офицеров, он за спиной генерал-губернатора вошел в тесный контакт с командующим флотом, который при первой возможности атаковал тайские корабли. Неожиданный рейд французских торпедных катеров у острова Чанг обошелся Таиланду чуть не в половину всего флота.

Его величество король Ананда Махидон пришел в отчаяние. Сидя на троне под белым девятиярусным зонтом, он в резкой форме потребовал отставки премьера. Лишь клятвенное обещание Пибул Сонграма в течение двух недель закончить конфликт без потери занятых областей удержало его от крайних мер. Он не верил, что после такого поражения его страна может остаться в выигрыше. Спасти честь тайского королевства могло только чудо. Но Пибул Сонграм не бросал слов на ветер.

Под угрозой нового ультиматума правительство Коноэ принудило Деку заключить перемирие. Акт подписания состоялся на борту японского крейсера «Натори-мару», ставшего на рейде Сайгона. Тайские войска остались на завоеванных рубежах. Пибул Сонграм окончательно уверился в могуществе союзников и под покровом глубочайшей секретности готовил почву для ввода в страну японских дивизий. Фюмроль, который после церемонии подписания напился в сайгонском отеле, дал по физиономии Жаламбе.

Сампан дядюшки Вема стоял теперь на реке Ньюэ — притоке Красной — в тихой заводи. Обложенный со всех сторон зелеными ветками, он почти не отличался от плавучих островков, которые, застряв у заболоченного берега, пускают цепкие корни. Вем любил праздновать тэт на второй день, когда спокойно, без суеты, друзья собираются у огонька за чашкой густого горячего фо. Это истинно народное блюдо, доступное рикшам и кули, равно любезное и бездомному бродяге, и солидному отцу семейства, который, позавтракав чашкой фо, будет сыт дотемна.

Ветерок, пролетающий над рекой, далеко разносил дразнящий запах мясного бульона, щедро заправленного кориандром и перцем. Гости дядюшки Вема не уставали нахваливать фо.

— Даже фо-сон-вой из слоновьего мяса, который едят принцы, не идет ни в какое сравнение с вашим волшебным фо, — одобрительно поцокал языком монах, пришедший на пир в оранжевой тоге.

— А перец какой! — подхватил Дык. — Все нутро огнем горит.

— Чем перец злее, тем место счастливее, — наставительно заметил Танг1 и поднял крохотную чашечку с рисовой водкой. — Пусть река Ньюэ принесет вам удачу, дядюшка.

1 Танг — монах.

— Я старый человек, — отмахнулся Вем. — И ничего мне не надо. Но хочется, прежде чем умру, увидеть свободную родину и погулять на свадьбе детей. — Он обнял Кхюе и Дыка. — Разве я многого прошу?

— Большего не бывает, дядюшка, — без улыбки ответил Танг. — Счастье родины и счастье детей… Что может быть выше! А вот о смерти вы рановато заговорили.

— И о свадьбе, — упрямо тряхнула головой Кхюе. — Можно ли думать о семье, когда идет борьба? — Она не удержалась от вздоха. — Нет, не скоро будет наша свадьба. Но мы все равно жених и невеста. Дык принес мне бетель, и я взяла его.

— Зачем ждать и страдать порознь? — возразил Вем. — Пусть вместе страдают. Дружные муж и жена могут выкачать воду из Тихого океана. Разве не так?

— Это уж им самим придется решать, — уклонился от спора Танг. — Славно, однако, мы отметили праздник. Я, признаться, уже забыл мирный запах домашнего очага… Пора и за дело приниматься. Ты проводишь меня? — обратился он к Дыку.

— Позвольте мне пойти с вами? — попросил Вем. — Пусть они хоть сегодня побудут вдвоем…

— Вы совершенно правы, — Танг похлопал юношу по плечу. — Я как-то забыл, что ему завтра вновь предстоит дорога. Совсем одичал в монашеской келье. Перестал понимать простые вещи. Того и гляди, стану святым, — пошутил он. — Я помогу вам спустить лодку, дядюшка.

Оставшись одни, Кхюе и Дык долго молчали, пристально следя за догорающими угольями в очажке. Под тихий плеск воды и шелест осоки хорошо было думать и вспоминать. Временами за бамбуковой загородкой поднимали возню нападавшие в трюм крабы.

— Ты обещал научить меня писать, — нарушила молчание девушка.

— Обязательно. Как только смогу надолго задержаться в Ханое, мы начнем уроки.

Оба знали, что это будет не скоро.

— Я бы хотела помогать тебе переписывать зеленые квадратики.

— Глупенькая, — улыбнулся Дык. — Листовки не обязательно должны быть зелеными. Просто попалась такая бумага… Но я бы тоже хотел, чтобы ты нам помогала.

— Это важно?

— Очень. Люди должны знать правду. Можно перекрыть реку, закрыть колодец, но кто может зажать народу рот? На этот раз нам понадобится много листовок, и на них должно быть больше слов. Без типографии никак не обойтись. Поэтому я и тороплюсь. А то бы мы могли не расставаться хоть целую неделю.

— Я понимаю… Кто написал листовку? Ты?

— Нет, мне такое пока не по плечу. Это товарищ Танг постарался. Я хоть и был тогда в Намбо, но у меня даже слов таких не найдется. Очень трудно написать о том, что видел.

— Расскажи.

— Они держались целый месяц! Когда японцы начали отводить войска, чтобы пустить обратно французов, народ не захотел возвращения кабалы. Прежняя власть развалилась, как прогнивший плод. Во многих общинах и уездах товарищи установили новые, революционные порядки. Понимаешь, Хоанг? Кусочек нашей земли стал свободным! И это могло бы стать началом полного освобождения. Но не стало. Наших разгромили. Они слишком поторопились. Французы бросили против них авиацию. Целых двадцать бомбардировщиков! Многие деревни были сожжены дотла, тысячи мирных жителей нашли смерть под бомбами, сгорели заживо. А потом нагрянули каратели. Жандармы поголовно истребляли все население восставших районов. Особенно отличился жандарм Пэтай. Он не жалел даже детей. Тюрьмы были забиты до отказа. Но если ты думаешь, что арестованных ждал суд, то ошибаешься. Людей буквально пришивали друг к другу колючей проволокой и бросали в море.