Барабан на шею! - Сергей Панарин

– Куда летим, товарищ прапорщик?

– К замку Лобенрогена. Искать поганца Шлюпфрига.

Солдат одобрительно кивнул.

Рядом с ним сидел Аршкопф, которого почему-то не отпустил Палваныч.

– Слышь, нечистый! – позвал его Лавочкин, рассчитывая разведать о бесе побольше. – Вроде бы мы с тобой общаемся, а плохо друг друга знаем. Давно хотел попросить: расскажи о себе, а то как-то неудобно.

– Это можно, – пропищал Аршкопф. – Семья у меня геройская, правда, принято считать, что в нашей семье не без урода, то есть не без меня. Бабулька, с ней вы уже знакомы, несколько столетий назад была лучшим дергалом.

– А кто это? – спросил Коля.

– Так вы же, люди, что-нибудь натворите и говорите потом «черт меня дернул» да «черт меня дернул». Это как раз результат работы дергал. Бабушка мастерски расставляла ловушки, в которые попадались и простофили, и умники. Потом она постарела и открыла приемную чертовой бабушки, где вы имели счастье побывать. Папа у меня занимается проблемами ножных переломов.

– Ага, понимаю, это «черт ногу сломит», – сказал Лавочкин.

– Точно так! – кивнул рогатый. – Касательно мамулечки… Мама у меня – лучший в мире чертечтист.

– Чертиктост?!

– Чертечтист. Специалист по организации бедлама. «Черт-те что» – это про нее.

Аршкопфа распирало от гордости.

– …и сбоку бантик… – выдохнул Палваныч.

– Товарищ прапорщик очень великодушно напомнил! – пискнул бес. – Особый шик в мамулиной работе – прилепить к бедламу фирменный знак в виде бантика.

– Это все о родне. А о себе-то ты расскажешь? – напомнил солдат.

– Ах, о себе… – Нечистый стал сосредоточенно ковырять копытцем ковер. – Я довольно молодой черт, и, возможно, у меня опыта нет… Но зато я учусь! Например, у товарища прапорщика!

Коля отметил в уме, что в преисподней так же в ходу подхалимаж, как и на земле. Дальше летели молча.

Через час ковер снизился возле замка, где столь позорно закончилась первая в этом мире забастовка. Селяне помаленьку восстанавливали погоревшие домики.

Люди встретили Лавочкина и Дубовых хмурыми взглядами.

– Чего приперлись? – недобро спросил староста.

– Скажите, пожалуйста, где Шлюпфриг? – Коля вежливо улыбался, но чувствовал: номер не проходит.

– Мне почем знать? – угрюмо проговорил мужик.

– Мы никуда не улетим, пока не расскажешь, – пообещал Палваныч.

– Порчу могу наслать, кстати, – ненавязчиво, но величественно произнесла Хельга.

Староста посмотрел на нее, особенно долго задержавшись на всклокоченных смоляных волосах.

– Я баронских стражников позову, – неуверенно пробормотал он. – Заступников наших…

– Заколдую, – пообещала Страхолюдлих.

Прапорщик даже замлел: боевая подруга проявляла чудеса находчивости.

– Все хуже и хуже, – вздохнул староста. – Ладно. Был он тут позавчера. Забрал шмотки и ушел… к всеобщему счастью.

Коля задал главный вопрос:

– Куда?

– Не ведаю. Кажется, в Дриттенкенихрайх. В самый Пикельбург[13], в столицу, стало быть, собирался. А теперь улетайте подобру-поздорову. Из-за вас нам налоги повысили. Мои земляки люди терпеливые, но вас, искусителей, сжечь намеревались…

В сторону ковра полетел первый камень. Староста поспешно отбежал подальше.

– Ходу, Хельга! – крикнул Дубовых.

Летели молча.

Палваныч думал, не соврал ли мужик, не направил ли по ложному следу?

Страхолюдлих досадовала: надо было дать презренным пейзанам бой! Ведь она хоть и бывшая, а графиня. Но приказы товарища прапорщика – священная воля. Что там сочинял Николас? Пауль не Повелитель Тьмы? Вздор! Лишь по-настоящему великий злодей оставил бы крестьян без возмездия.

Лавочкин ругал себя за приступ революционного задора, который только навредил людям. Постепенно Коля отвлекся от мыслей о неудаче с забастовкой. Дриттенкенихрайх – это все-таки ближе к Вальденрайху. А там Тилль Всезнайгель, последняя надежда на возвращение домой, в свой мир.

Солнце перевалило зенит. Ковролетчики мужественно терпели холодный ветер. Внизу раскинулось редколесье. Граница неумолимо приближалась.

Прапорщик потребовал сделать привал. Стоило ковру коснуться земли, Палваныч скатился на траву, встал на четвереньки, ловя ртом наконец-то спокойный, не несущийся упругим потоком воздух. Ужасно хотелось попить, чтобы успокоить желудок.

– Укачало, товарищ прапорщик? – ласково спросил Коля.

Дубовых выразительно стрельнул в него окосевшими глазами.

– Об этой позорной странице моей биографии – ни слова, понял?

– Так точно…

Хельга принялась деловито обустраивать место стоянки: расстелила покрывало, достала снедь, прихваченную из замка.

Через несколько минут прапорщик вернулся в норму. Перекусили. Развалились на ковре, задремали.

Странное случается с людьми, попавшими в необычную ситуацию. Вроде бы учись на ошибках и держи ухо востро, но почему-то бедолаги не хотят вести себя правильно… Лавочкин и Палваныч проспали знамя, их захватил врасплох Унехтэльф, ан нет, не сделали выводов.

По закону подлости, здесь бы они и попали в плен к людоедам или были бы раздавлены великаном, каких водилось в этих местах превеликое множество. Но на сей раз… все обошлось.

Прапорщик заворочался и со вздохом сел.

– Эй, рядовой! – прохрипел он. – А ты чего это дрыхнешь?! Вдруг враг не дремлет? Вот, ектыш, дисциплинка…

– Так приказа караулить не было, – принялся оправдываться Коля.

Он не знал, что невольно повторил недавнюю отговорку Аршкопфа. Палваныч вспыхнул:

– Вы, паразиты, сговорились, да? Я тебя быстро научу устав любить. Ишь, «приказа не было»… А разрешение поспать ты получал?!

– Нет, но…

– Рамка от панно! Запомни, рядовой, ты на службе. До дембеля далеко. И я, единственный имеющийся в распоряжении командир, за тобой прослежу.

– Как тюремщик? – Лавочкин усмехнулся.

– Значит, есть такая наука – психология. Согласно ее, – прапорщик действительно не связал падежи, – на меня, ну, на твоего непосредственного начальника, возложена трудная задача: воспитание в тебе настоящего мужчины. А настоящий мужик – это не тощий охламон, одинокий бродяга любви Казаноста, или как там его. Это спокойный и уверенный в себе крепкий парень, матерый человечище, отец своих детей. Я к чему? К тому, что штаны застегни, а то ходишь, будто девка красная, с ширинкой растопыренной!

Пристыженный Лавочкин отошел подальше от торжествующего командира.

Тот крикнул вдогонку:

– Запомни, я слежу за тобой и твоими морально-волевыми поступками! Не хами, чти командира и не воруй. А то знаю я вас. Чуть отвернешься, а вы уже слямзили ракетонасильник.

– Ракетоноситель, товарищ прапорщик.

– Эх, рядовой… Ты вот все умного из себя корчишь, а сам простой армейской шутки понять не можешь. Это же игра слов!

«Игра ослов», – мысленно передразнил Палваныча Коля.

В Дубовых проснулся великий стратег, жаждущий усвоить диспозицию.

– Ну, Хельгуша, теперь рассказывай о государстве, куда мы направляемся.

Страхолюдлих многое поведала о Дриттенкенихрайхе.

Как следует из названия, страна управлялась сразу тремя королями. Первый, Герхард фон Аустринкен-Андер-Брудершафт[14], являлся официальным монархом в привычном смысле этой должности. Он проводил время в роскошном дворце, где ни на день не утихал бесконечный пир. Древняя традиция повелевала мужчинам рода Аустринкен-Андер-Брудершафт никогда не появляться на людях трезвыми. Историки всегда удивлялись: как же монархи умудрялись продолжить династию, если круглые сутки не вязали лыка?

Тем не менее род успешно продолжался, ибо Герхард был, ни много ни мало, семнадцатым. Супруга умудрилась подарить ему здорового наследника, значит, конституционная монархия была вне опасности, хотя во время гуляний Герхард норовил попасть в разные истории: то с балкона упадет, то порежется верным кинжалом, которым беспощадно кромсал окорок, то, ненароком оступившись, чуть не утонет в фонтане. Куда уж тут до управления страной!

Естественно, что при таком развеселом официальном руководителе нашелся тайный управитель. Увы, это был не какой-нибудь серый кардинал или теневой премьер-министр. Настоящая власть в Дриттенкенихрайхе принадлежала королю преступного мира. Нынешний реальный глава государства носил гордое прозвище Рамштайнт[15]. Эта кликуха закрепилась за верховным криминальным авторитетом вовсе не оттого, что лицо его имело неровный землистый оттенок.

Трон преступного короля никогда не наследовался, его следовало захватить. Рамштайнт начал восхождение на вершину власти зеленым пареньком. О его жестокости ходили страшилки. Если он объявлял войну какому-либо человеку, то все заканчивалось полным вырезанием соперника, его родственников, друзей и соседей. Банда Рамштайнта не жалела даже домашних животных – от канарейки до крысы. Поэтому бурная деятельность набиравшего силу лидера имела два положительных последствия: во-первых, неуклонно сокращалось количество бандитов, а во-вторых, уменьшался риск эпидемий, возникающих из-за пасюков. Визитной карточкой Рамштайнта был убиенный, коего совали лицом в помойку или хотя бы в мусорный мешок. Люди узнавали автора кровавой драмы по почерку. Будущему монарху казалось, что в этом штрихе есть некий шарм. Темные века рождали странную эстетику.