Барабан на шею! - Сергей Панарин

– И что вы предлагаете?

– Идем в Пикельбург, я ищу воришку и слушаю новости о штандарте Николаса. Разведав обстановку, принимаем решение, как вызволить знамя. Потом занимаемся проблемой товарища прапорщика. Кстати, одежду с него лучше снять.

Графиня аккуратно раздела и разула беднягу.

Смеркалось. Коля, Хельга и козлик Палваныч под защитой ковра дошагали до небольшой бедной деревеньки. Заночевали в первой же избе. Хозяева попались радушные: дали просушить обувь, покормили, уложили спать.

Ковер остался в сенях и, разумеется, не просох.

Холодное утро встретило путешественников вязким туманом. Они сели на сырой ковер (упиравшегося козлика затаскивали силой) и полетели к столице Дриттенкенихрайха.

Часа через три стучащие зубами летчики прибыли к южной окраине славного Пикельбурга. Спешившись, спрятали ковер в канаве. Хельга сказала, что местные жители настороженно относятся к магам, предпочитая делать их мертвыми.

Солдат, графиня и козлик побрели по улочкам в поисках гостиницы.

Столица трех королей была самым развитым городом, какой довелось посетить Лавочкину в этом мирке. Он сразу заметил большие мануфактуры с дымящими трубами, скопления жилых двухэтажек, строго огороженные, охраняемые дюжими молодцами рынки.

Торчавший на вершине холма дворец официального короля выглядел роскошно и воздушно, словно торт «Полет». Его величество Герхард фон Аустринкен-Андер-Брудершафт недавно сделал ремонт. Стоит ли упоминать, что деньги и рабочих нашел Рамштайнт, король истинный?

Сам Рамштайнт ютился в скромном мраморном особняке, окруженном древним парком. Ставить ограду не было нужды – лидера преступного мира охраняла репутация.

Удивляло насыщенное уличное движение. Грузовые повозки, дорогие кареты, пассажирские коляски, всадники-одиночки и целые группы двигались сплошными потоками. Кучеры орали на пешеходов, пешеходы костерили кучеров. На больших перекрестках стояли угрюмые детины и руководили движением. Непонятливых останавливали, били и отбирали деньги.

– Народная дружина, – пояснила Хельга. – Подчиняется непосредственно Рамштайнту.

Грохот колес, стук копыт и крики пугали козленка, он жался к ноге Страхолюдлих. Она сделала из широкой ленты поводок, привязала Палваныча. Тот почувствовал себя увереннее. Иногда графиня склонялась к уху Дубовых и шептала что-то успокаивающее, поглаживая по голове.

«Любовь зла, полюбишь и козла», – подумал Коля. Он сунулся в несколько гостиниц, но с животным, то есть с прапорщиком, не пускали. Стойло для скотины было лишь на самом невзрачном постоялом дворе. Здесь принимали крестьян, торговавших питомцами на рынках.

Лавочкин щедро заплатил хозяину и мальчику-служке, присматривающему за животными. Оставив Хельгу с вещами в снятой комнате, солдат отправился на разведку.

Он справедливо рассудил, что максимум информации можно получить в трактире. Подходящее заведеньице Коля заприметил еще на пути к постоялому двору. Забегаловка «Окорок любимой женщины» располагалась в широком полуподвальном помещении. Полумрак прятал грязные стены и создавал приватную обстановку. Дело шло к полудню, но за столами уже вовсю пьянствовали мужики. Там квасили и зловещие типы, и щуплые доходяги-забулдыги. В трактире царил шум: отдельные разговоры сливались в единый обволакивающий уши гул. Накурено было, как на конгрессе любителей дешевого табака.

Решительно раздвигая дым сморщенным лицом, солдат подплыл к стойке. Купил кружку эля и соленые крендельки, подсел к щуплому бородачу, заняв место напротив.

– Хорошее заведеньице, – начал разговор Лавочкин.

– Отвали, – ответил незнакомец.

Беседа рисковала умереть, не родившись.

Коля заметил, что язык мужичка слегка заплетался. Кружка неприветливого забулдыги была пуста. Пришлось пойти на подкуп:

– Хотите, я вас угощу элем?

– Не откажусь.

Парень сгонял за дополнительной порцией. Доходяга сделал исполинский глоток и просветлел небритым ликом. Лед был взломан.

В течение следующих пятнадцати минут Лавочкин узнал, что перед ним Гюнтер – бывший башмачник, но не в смысле обувщик, а в смысле «обуватель» – член народной дружины, ответственный за получение разовых денежных взносов от населения. Почему бывший? Потому что утром выгнали. Почему выгнали? Потому что узнали, мол, нечист на руку, оставлял часть выручки в собственном кармане. Почему не убили? Потому что не были уверены, точно он крысячит или все же это навет. Вот и выперли. Рамштайнт, несомненно, голова, а начальники дружины – сволочи и ворье. Человеку талантов Гюнтера самая дорога в лес, на вольные хлеба. Только как быть с семьей? Видимо, нужно принять позор на свои седины и пойти честно работать. Произнеся словосочетание «честно работать» Гюнтер скривился, будто у него одновременно заболели все тридцать два зуба.

Но твари из руководства народной дружины еще поймут, кого обидели. Они приползут к старине Гюнтеру и, скуля, попросят вернуться на ответственный участок. Ведь нет более ловкого и неотвратимого башмачника, чем Гюнтер.

Попивавший пивко и сочувственно крякавший Коля вдоволь наслушался рэкетирских страданий. Настало время разведки. Солдат вклинился в монолог разжалованного башмачника:

– Гюнтер, а давай дружить?

– Давай!

– Тогда будь другом, заткнись, а?

Рот башмачника громко захлопнулся, как толстая бухгалтерская книга.

– Я, дружище, ищу вещицу. – Лавочкин заговорщицки подмигнул. – У меня пропало знамя. Красное, с загадочными золотыми письменами. Слышал что-нибудь о таком?

Мутный взор Гюнтера просветлел, губы расплылись в трогательной улыбке, руки сложились в молитвенном жесте.

– Здорово, что ты обратился именно ко мне, – тихо выдохнул башмачник, трогательно шевеля усами. – Это просто праздник какой-то!

– Правда? – Коля наклонился к Гюнтеру.

– Истинная, – кивнул мужик.

Потом он молниеносно схватил Лавочкина за шею и завопил на весь трактир:

– Братцы!!! Поймал!.. Я!.. Гюнтер!.. Этот молокосос хотел выставить самого Рамштайнта!!!

Позже солдат выяснил, что «выставить» не означало «прогнать» или «поместить на витрине». «Выставить» означало «совершить кражу».

Теперь же Коле было некомфортно: дышалось плохо, так как цепкие пальцы Гюнтера капканом сомкнулись на его глотке. Рука обидчика толкала Лавочкина назад. Взявшись за нее, солдат стал падать навзничь, увлекая башмачника за собой.

Помогли давнишние тренировки по дзю-до. Тренер постоянно твердил школярам: «Тянут – толкай, толкают – тяни».

Гюнтер и не думал расцеплять захват. Скользнув по столу, народный дружинник рухнул на Колю, вышибив из него последний дух и приложив затылком об пол. Теряя сознание, парень успел припомнить еще одно тренерское откровение: жилистые щуплецы только кажутся доходягами, а на самом деле это самые неудобные противники.

По понятным причинам с этого момента Лавочкин многое пропустил.

Очнулся Коля оттого, что его лицо усиленно облизывал чей-то шершавый язык, а дыхание обладателя языка было громким и, главное, смрадным.

Солдат заворочался, отмахнулся ватной рукой от навязчивого лизуна.

– Вау! Вы очнулись! – воскликнул знакомый голос. – Николас, я чрезвычайно польщен быть удостоенным чести встретиться с вами повторно!

Лавочкин приоткрыл глаза. Над ним стоял Пес в башмаках. Довольная морда лучилась добродушием, хвост неистово болтался из стороны в сторону, сигнализируя о высшей степени собачьей приязни.

– Шванценмайстер? Ты? – выдавил солдат. – Где я?

– Увы, увы, в хладном узилище. – Пес с изяществом агента по продаже недвижимости развел лапами, представляя камеру. – Толстая кладка, маленькое зарешеченное окошко и сено вместо кроватей. Воистину нищенские условия, мой уважаемый Николас.

Парень, кряхтя, приподнял голову над соломенным ложем.

Шванценмайстер предупредительно отошел в сторону. Башмаки громко цокали о каменный пол. Где-то вдалеке играла почти неслышная здесь залихватская музыка.

Коля поглядел на запертую ржавую дверь, на тусклый клетчатый просвет окна. Вспомнил странного Гюнтера. «Ага… Понимаю, – подумал солдат. – Он схватил меня как вора и сдал своим. Ну, чтобы вернуть работу. Не везет, так не везет…»

Разобравшись с собой, Лавочкин переключился на пса:

– А ты-то как тут очутился?

Шванценмайстер смутился, зачесал лапой нос. Затем принял тон поэта-страдальца:

– Право же, Николас… Не имеет особого значения. Мое невезение в делах любви порой играет роковую роль. Но ее зов, зов моего большого… моего огромного сердца выше меня!

– И куда же зов большого, хм, сердца увлек тебя в этот раз? – усмехнулся солдат.

– Как вы сами изволите видеть, в тюрьму! – блеснул собачьими очами Шванценмайстер. – Однако близится вечер, страшное для моего существа время. В сей час стыда я обязан поведать вам историю своего проклятия, дабы не ставить вас в неловкое положение. Пусть будет стыдно мне, и только мне!