Газета Завтра 871 (30 2010) - Газета Завтра Газета

     даже те, кто его не слышал,

     издавая за томом том.

     Нынче все о Высоцком пишут —

     он уже никогда в Париже,

     ни в Торонто, ни даже на Фиджи

     не споёт что-нибудь «не то».

     Нынче все о Высоцком пишут,

     он узорами памяти вышит,

     воздвигают всё выше и выше

     для Высоцкого пьедестал.

     "Вот — культурное наше наследство!"

     А вокруг — театральное действо…

     Я его ненавидел в детстве:

     нам Высоцкий уснуть не давал.

     Начинающий алкоголик

     щедро с миром делился болью,

     занимал у Высоцкого голос,

     чтобы выкричать жизнь свою.

     Через стены хрущобы тонкие,

     разрывая нам перепонки,

     доносилось магнитофонное:

     "Хоть немного еще!..

     постою!..

     на кррраю!.."

     Постояли. Ни много, ни мало.

     Все, казалось, и всё понимали.

     А теперь начинают сначала

     понимать, кто велик был, кто мал,

     кто был сверху (мечтал: шире пасть бы!),

     кто был снизу (мечтал: не упасть бы!)

     посреди идиллических пастбищ,

     где Высоцкий уснуть не давал.

     Вопрос, конечно, спорный, но почему-то не думаю, будто, доживи Владимир Семёнович до нынешних дней, он "без вопросов" оказался бы в лагере нынешних "демократов" и "либералов". Как говорил боец Сухов, "эт вряд ли". "Я не люблю, когда стреляют в спину. Я также против выстрелов в упор" . Их нынешние попытки сделать из Высоцкого "икону второй перестройки", в общем-то, понятны: их "арсеналы персоналий", от Солженицына и Сахарова до Басилашвили и Ахеджаковой, — полностью истощились, а уж Михаил Касьянов и Борис Немцов в роли заступников народных — это даже не смешно. Высоцкий стал и, наверное, навсегда останется символом своего времени. Сделать из него новый символ "перестройки-2" ни у кого не получится.

2

Фёдор Гиренок СКАЗКА О СКАЗКЕ

Недавно прошёл Московский международный открытый книжный фестиваль. На нем говорили обо всём, на его площадках нашлось место самым разным перформансам. Не нашлось места только разговору о сказке. А зря. Хотя бы потому, что классическое толкование сказки как отражения социальной реальности вызывает сомнение. И вот почему.

      ЛОЖЬ С НАМЁКОМ

     По словам Пушкина, сказка — это неправда, ложь. Но ложь непростая, а с намеком. На что сказка намекает? На правду. То, чего нет, намекает на то, что есть. Ведь то, что есть на самом деле, лучше никому не знать. Если кто-нибудь все же попытается и начнет узнавать, то непременно с ума сойдет, или повесится, или у него изба сгорит, или корова сдохнет, или еще какое-нибудь несчастье приключится.

     О чем говорит сказка? О том, что знание истины опасно для человека. С этим знанием невозможно жить. Поэтому правда — для Бога, сказка — для человека. И хотя правда на всех углах сама себя нам показывает, мы, однако, смотрим на нее, но как бы не видим. Ибо только человек видит не то, что есть, а то, что он хочет, чтобы было. Мы видим объекты своих желаний, своих грёз. Поэтому сказка — это не набор знаков. Это ложь с намеком, то есть иносказание.

      ИНОСКАЗАНИЕ

     Чем хороша сказка? Иносказанием. Чем плоха наша повседневная речь? Тем, что в ней таится возможность прямого высказывания, сущностный взгляд на мир.

     Сказка говорит: "жили-были дед да баба, и была у них курочка ряба". На что намекает сказка? На то, что у каждого из нас что-нибудь да есть, какая-нибудь ерунда да имеется. Даже у тех, у кого ничего нет.

     А что говорит нам наш язык, неизгладимую печать на котором оставила наука? Он говорит, что жили дед с бабкой плохо, бедно, как русские пенсионеры. Ничего у них не было, кроме курицы. Как они выживали, одному Богу известно.

     Наш язык абстрактный. Он исподволь подталкивает нас к подмене экзистенциальных проблем социальными. Он заставляет нас "курочку рябу" заменить словом "бедность". Но бедность яиц не несет, это уже не антропологическая проблема, а социальная. Бедность — для политиков, которые должны ответить на вопрос, почему дед с бабкой жили-жили, работали-работали, а ничего себе не заработали. Ведь все мы понимаем, что если есть бедные, то должны быть и богатые. И богатые должны поделиться с бедными, ибо богатство одних — это, как говорил Маркс, объективируемое страдание других.

     В отличие от нашего языка сказка конкретна. Она сообщает о деде и бабке, не обобщая. Она говорит о том, что у них есть курочка ряба, намекая на то, что у них нет главного. У деда с бабкой нет внуков, которые могли бы о них позаботиться. Поэтому курица — это вся их надежда. Их последняя в жизни опора. Убери её, и всё рухнет. Снесет курица яйцо, они его съедят. Тем и живут. Живут и грезят.

      ГРЁЗЫ

     О чем мечтают дед с бабкой? О том, как однажды курочка ряба снесет им не простое яйцо, а золотое. Вот тогда-то, казалось бы, они и заживут богато. И однажды сбылась мечта. Курица ни с того ни с сего, неожиданно, вдруг снесла им золотое яйцо. Произошло чудо.

     Любая сказка полна чудес. Сказка почему-то любит это немотивированное вдруг. Ей нравится прерыв непрерывности. Она как бы разгоняет поток смыслов, а потом резко его останавливает. В момент остановки у слушателя язык отделяется от сознания, которое как бы нехотя выползает из-под языка, чтобы предстать перед нами в первозданном виде как нечто абсолютно произвольное. Становится понятно, что эту произвольность скрывал язык, и мы шли туда, куда он нас вёл. А сказка освобождает нашу спонтанность, и у нас появляется новая чувствительность, органом существования которой является воображение. Благодаря сказке мы узнаем, что не всё в нашей жизни зависит от языка, но кое-что зависит еще и от сознания. Не всё в нас от социума. Есть и то, чем мы обязаны самим себе.

     Если бы дед с бабкой схватили яйцо и понеслись бы с ним в обменный пункт или выставили бы его на аукцион, то никакой произвольности, а значит, и сознания в их действиях не было бы. Но они вдруг стали его разбивать. Зачем? Ведь оно не разбивается, оно же золотое. Не для того же они его разбивали, чтобы сделать себе яичницу. А для чего? Неужели для того, чтобы посмотреть, что там у него внутри, какая тайна у него там хранится? Возможно, что это и так. Но нет такого языка, на котором эта тайна нам была бы дана. Из неязыковых глубин сознания поднимается это желание разбить яйцо. Били-били его дед с бабкой, но так и не разбили. И тайна осталась в её потаённости.

      МЫШКА С ХВОСТИКОМ

     Есть грёзы и ещё есть реальность, о которую разбиваются эти грёзы. Что такое реальность? Сказка на этот вопрос отвечает так: мышка с хвостиком. Махнула она хвостиком, и разбилось яйцо. А куда делось золотое яйцо, никто не знает. И утешились дед с бабкой простым яйцом, которое снесла им сердобольная курочка ряба.

     В сказке значения слов подвижны. В ней смыслы плавятся, меняют формы. За пределами сказки доминирует язык готовых значений. В нём слова теряют семему, а значит, в них нет места для нашего доопределения мира.