Журналистика и разведка - Б Чехонин

Судьба легендарного разведчика - не исключение, скорее яркий пример советских порядков, когда по воле одного человека - Генерального секретаря ЦК КПСС, будь то Ленин, Сталин, другой,- вопреки закону, национальным интересам страны решалась участь миллионов людей. В Токио была одна остававшаяся неизвестной общая могила. А сколько в нашей стране было и остается неизвестных могил! Сыновья, дочери, внуки сотен тысяч честных людей до сих пор не знают, где преданы земле их отцы, матери, деды, расстрелянные в тюрьмах и лагерях как "враги народа" с 1917 по 1953 годы. И это не вычеркнуть из памяти тех, кто вырос в годы советской власти. Какой тут, к черту, возврат в социализм? Разве что по традиционной дурости. Недаром издавна известно, что в России есть две беды: дураки и дороги. Впрочем, дороги сегодня улучшились, появились и автострады. Думается, и дураков стало неизмеримо меньше в нынешние далеко не идеальные, но свободные от массовых репрессий времена.

ВСТРЕЧИ СО СМЕРТНИКАМИ И ОЛИГАРХОМ

В Токио я не раз мысленно пытался вернуться в прошлое, понять, в какой обстановке приходилось работать Рихарду Зорге. Наглядное представление о Японии тех лет давали книги и документы. Но ярче, рельефнее, достовернее говорили о прошлом журналистские командировки и собственные встречи с людьми. Разве забудешь, к примеру, поездку на юг, где на военно-морской базе на маленьком острове Этадзима, затерянном во Внутреннем Японском море, готовили смертников, которым предстояло умереть во время нападения на Пирл-Харбор. Именно там мне довелось столкнуться лицом к лицу с прошлым и даже настоящим. Или как забыть встречу с Ясуо Кувахарой? В отличие от смертников-моряков ему, пилоту самолета-бомбы, умереть предстояло в конце войны, в 1945-м, когда американские военные корабли готовились к высадке десанта на Японские острова.

Поехать на Этадзиму мне посоветовал мой секретарь Акира Кудо. Это место, рассказывал он, известно каждому японцу. Восемьдесят лет назад там заложили фундамент первой офицерской школы военно-морского флота. Материал для строительства заказали в Англии, а затем, обернув в бумагу каждый кирпич, доставили на боевых кораблях. За восемь десятилетий училище взрастило 15 тысяч офицеров, ровно треть которых погибла в горниле войн. Этадзима, убеждал меня Акира Кудо, не просто символ прошлого. Она интересна еще и тем, что прошлое перебросило там мост в настоящее. На острове огромный комплекс военных учебных заведений и главное - крупный пропагандистский центр, в чью задачу входит воспевание былых подвигов на море.

Патриотическое воспитание во флоте и армии. Не буду брать его под защиту, особенно на примере смертников. Но как не посетовать, что у нас оно перечеркнуто и забыто, хотя не сотни солдат, как в Японии, а целый народ показал всему миру образцы героизма во время Отечественной войны. А потом были Афганистан и Чечня.

Кудо было легко советовать. Труднее совершить такую поездку. За разрешением побывать на военной базе надо обращаться в соответствующие японские органы. Вряд ли из этого может что-нибудь получиться. Журналист-то советский! Кто поручится, что он не шпион? Но демократические перемены в послевоенные годы неожиданно срабатывают и здесь. На моем столе в корпункте солидный белый конверт. Мне разрешается побывать на Этадзиме, даже вместе с женой. Что же, спасибо за это военному ведомству!

Больше часа наш катер режет гладь Внутреннего Японского моря. В рассеивающемся утреннем тумане видны контуры небольших островов. Зеленые капли суши выглядят безлюдно и мирно. Трудно догадаться, что именно здесь в августе 1945 года разыгрался один из последних актов атомной трагедии. На узких полосках земли умирали тысячи обожженных. Им практически не оказывали никакой медицинской помощи. Не хватало врачей, медикаментов. А пароходы доставляли из Хиросимы все новые партии пострадавших - вдруг кто-то выживет вдали от дымящихся ядерных развалин?

Время сгладило многие следы Второй мировой войны. Многие, но не все. Справа по борту - изрытая подземельями суша, колючая проволока, рельсы. Это арсеналы. Наш катер подходит к пристани. Встречающий унтер-офицер приглашает нас в "виллис", и через несколько минут мы в военном городке. На Этадзиме все близко, все под рукой. Красные кирпичные здания взяли плац в плотное полукольцо. Немного поодаль величественный особняк. На мраморе колонн иероглифическая вязь: "Дворец воспитания курсантов". Амфитеатр гранитных ступеней, покрытая ковром лестница на второй этаж, фотографии юношей в форме, их письма родным и личные вещи. Экспонаты выставлены недавно. Они потеснили здесь память о генералах - когда-то гордости военно-морского флота. Подумалось, не случайно. Молодых значительно легче воспитывать на примерах подвигов их ровесников. Затерянный в глубинке дворец-музей посещает ежегодно более ста тысяч человек. О чем узнают эти сто тысяч, какие семена пытаются посеять военные власти в умах молодых людей, не познавших горьких плодов Второй мировой войны? Рамки этих вопросов неизмеримо шире территории военного городка.

На стене музея взгляд приковывают два портрета курсантов, Секио Мисимы и Хироси Куроки. Оба юноши провели на острове много долгих бессонных ночей, работая над созданием подводной лодки-торпеды. И когда лодка была готова, командование поручило им самим испытать в бою свое изобретение. Мисима и Куроки погибли в просторах Тихого океана, а их лодку-торпеду запустили в массовое производство. К концу войны крупные подводные корабли имели каждый на борту шесть человек-торпед. На горизонте в перископе показывалось вражеское судно, и тут же раздавалась команда "пли!". От подводной лодки отделялась первая человек-торпеда. Пятнадцатиметровая управляемая бомба неслась к цели. На расстоянии двух километров от корабля противника смертник на торпеде поднимал перископ. Вахтенный вскоре замечал движущийся в море предмет. Начинался смертельный поединок американских моряков и японского самурая. На корабле старались успеть расстрелять торпеду или по крайней мере суметь уйти от нее. Смертник же стремился нагнать противника. В его распоряжении имелось всего 50 минут - потом в двигателе заканчивалось топливо.

Во Дворце воспитания застекленные святыни - белые кашне смертников. Перед выходом на задание моряки писали на полосках белого шелка то, о чем думали в предсмертные часы: "Папа и мама, не смогу о вас позаботиться. Умираю во имя родины. Не плачьте, я выполнил свой долг!"

В чем же подлинные истоки духа морских камикадзе? Школы смертников представляли особый мир, тщательно огороженный от обычных военных училищ, в том числе и от того, что продолжало действовать на Этадзиме. Поступивший сюда не мог вырваться обратно. Впереди у него был единственный императив смерть. Умереть не дрогнув, с чувством радостной готовности,- воспитание этих качеств красной нитью пронизывало весь учебный процесс. Каждый день учащиеся слышали: "У вас больше нет семьи, нет прошлого, есть только настоящее и героическое будущее. Учитесь повиноваться. Командование - это голова. Вы - руки и ноги. Цель вашей жизни - умереть за императора и родину. Жизнь тяжелее горы, смерть легче перышка!"

Итак, психологическая обработка. Но было и другое, что заставляло быстро свыкнуться с мыслью о смерти. С первых дней курсантов приобщали к системе "физической подготовки". Новичков выстраивали в шеренгу, и пока перед ними ораторствовал офицер, позади кошкой проскальзывал унтер. В его руках была толстая резиновая дубинка. Тишину разрывал первый крик отчаянной боли. Под ноги молодых моряков падала первая жертва. За ней следовали остальные. Юноши кричали, плакали, смешивая слезы с пылью плаца. А над лежавшими раздавался голос офицера: "Прекратить рев, маменькины сынки! Я сделаю из вас настоящих мужчин!"

А потом на плацу моряков выстраивали в две шеренги. Начиналась известная "тайко бинта". По счету "раз" первая шеренга била по лицу своих товарищей, по счету "два" следовал ответный удар. "Раз-два, раз-два! учащалась отрывистая команда.- Сильнее, бей сильнее! Не хочешь?" В воздухе свистела дубинка, и ослушник без сознания падал на плац.

"Воспитатели" не оставляли в покое свои жертвы и ночью. После отбоя в казарме порой неожиданно вспыхивал свет. Офицер и два унтера командовали: "Подъем, выходи!" Замешкавшихся буквально выбрасывали под холодный дождь. Перед строем на плацу прохаживались истязатели: "Что, решили здесь жить, как у маменьки за пазухой? Почему беспорядок в казарме? А ну-ка, дайте мне палку! Мы научим вас уму-разуму или убьем всех!" По команде "кругом!" курсанты повернулись лицом к забору и взялись руками за металлические прутья забора. Первый удар - и первый полный ужаса крик.

Начальство рассматривало наказания как неотъемлемую часть физической и моральной подготовки. Если курсант выдержит в течение трех месяцев издевательства унтеров, он никогда не дрогнет в бою, не сдастся врагу и предпочтет плену смерть. Жестокая палочная дисциплина действительно закаляла. Уже через месяц большинство курсантов чувствовали себя совсем другими, ожесточившимися людьми. Родительский дом, беззаботные школьные годы, друзья - все это было забытым сном. Неужели когда-то была прежняя, та смешная жизнь?