Акамие, или Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо

В такое оконце едва можно было просунуть руку. Но Ахана вошла в него, когда наступило утро, и оставалась весь день с братом, заточенным в каменном мешке под самой крышей башни.

Принесли еду: миску вареной фасоли, две плоских лепешки, кувшин воды. Ему уже была знакома такая посуда. Сшитая из толстой, пропитанной маслом кожи, она не билась и не могла дать Ханису острых осколков. Одежду у него отняли, оставив взамен два куска толстого войлока: постелить на пол и укрыться.

Не прикоснувшись к пище и воде, он расстелил войлок так, чтобы косо спускавшийся из-под потолка луч освещал его, лег и тихим голосом начал свое утреннее обращение к Солнцу.

Лишь второй свиток открыл Акамие тайну загадочного поведения грозного стража ночной половины.

Раскачиваясь с полуразвернутым свитком на коленях, Акамие нараспев читал: " Это подобно магниту и железу. Сила вещества магнита, связанная с силой веществ железа, не обладает достаточной самостоятельностью, чтобы устремиться к железу, хотя оно с нею однородно и принадлежит к ее стихии. Но сила железа, так как она велика, устремляется к своему подобию, ибо движение всегда исходит от более сильного, а сила железа свободна по существу и не задержана никаким препятствием, и она ищет то, что с ней сходно, и предается ему, и к нему спешит по природе и необходимости, а не добровольно и преднамеренно..."

Акамие прикрыл глаза, осмысливая прочитанное. Это было похоже на истину: ведь железо всегда движется к магниту, и никогда не бывает наоборот.

- Вот царь силен, а я слаб, но я иду к нему и спешу на его зов: против природы, не добровольно, но по необходимости... - Акамие усмехнулся. Выходит, железо - наложница магнита, и никогда не бывает наоборот.

Акамие прокрутил сандаловые палочки, разматывая свиток, чтобы продолжить чтение. Тут-то между слоями пергамента и показался краешек шелкового лоскута. Акамие торопливо развернул свиток, и лоскут целиком оказался перед его глазами.

Строчки с уползающими вверх хвостами состояли из угловато выведенных знаков базиликового письма. Под ними не было подписи, но Акамие будто глазами увидел, как брат Эртхиа старательно выводит их, прикусив кончик языка:

"Возлюбленный мой брат!

Необъяснимая превратность Судьбы воздвигла преграды между нами. Оплакивая твою участь, ищу способа облегчить ее. Не развеют ли твою печаль эти рукописи, составленные высокоучеными мужами?"

Акамие прижал лоскут к сердцу, и его губы сложились в дрожащую, мокрую от слез улыбку. Эртхиа так старался порадовать его и угодить, что написал свое послание самым изящным шрифтом, самым утонченным слогом, на какой был способен. Акамие же расслышал слова, какие мог бы прокричать Эртхиа, поднимая на дыбы золотого своего коня:

- У тебя есть брат и друг, который тебя не оставит!

Слизывая слезы с губ, Акамие лег животом поперек подоконника, вытянул вниз руку и, зажав в кулак, оторвал от стебля сразу все алые лепестки. Рассыпав их по пергаменту, Акамие свернул свиток и вставил его в футляр. А потом позвал раба и послал его за главным евнухом.

Евнух явился, когда Акамие уже кусал губы от нетерпения.

- Забери это. Мне не надо. Отнеси туда, где взял.

Евнух не принял футляра, скептически оглядев Акамие с головы до ног.

- Ах, да! - сообразил тот. - Вот, возьми.

Наклонившись, он схватил с подноса горсть перстней. Весело глянув евнуху в глаза, отсыпал половину и протянул ему.

Евнух поджал губы, но взял.

Когда он ушел, унося перстни и свиток, Акамие с хохотом упал на ложе.

Целого золотого браслета с бирюзой, между прочим, приносящей здоровье, стоило царевичу Эртхиа согласие главного евнуха провести его к Акамие.

Решили, что царевич придет проведать свою матушку, это дозволялось. Когда же настанет время покинуть ночную половину, евнух встретит его и укажет путь в тайное тайных - в ту часть сада, обнесенную забором, которая принадлежала любимцу повелителя.

Первая часть плана удалась вполне благополучно. Эртхиа с важным видом восседал на лучших подушках, набитых чистым лебяжьим пухом, выслушивая охи-ахи и восторженные восклицания матушкиных служанок, скупо отвечая на расспросы о тяготах, которые ему пришлось перенести в походе, и о подвигах, которые, несомненно, довелось совершить.

Ради соблюдения приличий ему пришлось набивать рот халвой, как посыпанной корицей, так и политой медом, огромными пышками, начиненными тремя видами повидла и украшенными сверху горкой взбитых сливок. Подавали ему и хрустящие "пальчики невесты", и мед с сушеным инжиром, а также он уделил внимание "газельим рожкам" из розовой воды и миндаля.

Матушка, с той поры, как он вырос и покинул ночную половину, ежедневно посылавшая ему лакомства, радовалась редкой возможности своими глазами убедиться, что мальчик здоров и благополучен. Об этом явственно говорил его прекрасный аппетит, блестящие глаза и румяные смуглые щеки, напоминавшие спелые абрикосы в тонком пуху. Впрочем, над верхней губой младшего сыночка уже зачернело...

Мудро улыбаясь, царица Хатнам-Дерие завела речь о том, что, став воином, пора Эртхиа стать и мужем. Служанки и рабыни захихикали, перемигиваясь. В старшие жены царевичу они не метили, но любая не отказалась бы быть подаренной в наложницы красивому и легкому характером Эртхиа. Все ведомые им признаки говорили о том, что он будет господином нестрогим, щедрым на ласку и поощряющим веселье и забавы.

Эртхиа зарделся, будто сам был невестой, отговорился поздним часом и пообещал матушке на днях же зайти обсудить этот вопрос. Если, конечно, матушка и повелитель придут к согласию относительно своевременности такого шага, и выбора невесты, и сроков...

Едва выпутавшись из беспомощно затянутого обещания, Эртхиа наконец покинул матушкины покои, сопровождаемый игривыми взглядами и перешептыванием матушкиных служанок, которых царица не сочла нужным приструнить.

Евнух, увидев Эртхиа, задул фонарь, который держал в руке. В темноте, держась за конец шарфа, царевич крался следом за евнухом по ночной половине отцовского дворца, чувствуя себя вором и осквернителем.

Но выбора не было. Акамие, брат, которого он сам учил держаться в седле и стрелять из лука, воин, рядом с Эртхиа сидевший у походного костра и на пиру в честь победы, теперь, словно раб, был заключен на ночной половине.

Восторженная любовь к отцу боролась с возмущением, похожим порой на ненависть.

Эртхиа не знал покоя с того утра во дворце поверженных владык Аттана, когда Акамие убежал от него, закутанный в покрывало, убежал, чтобы Эртхиа отчаянным поступком не погубил себя.

Как мускус не спрячешь в платке, так покрывалом не скроешь ни красоты, ни позора.