Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Для парней в дизельном отсеке в принципе ничего не изменится при плавании под шноркелем: полная уединенность, как и всегда. И при обычном надводном ходе, дизельный отсек все равно находится под водой. Только при плавании под шноркелем воздух всасывается не через отверстия в рубке, а через клапан в головке трубы устройства РДП. И поступает по тем же трубопроводам в дизельный отсек, как и обычно.

Когда снова оказываюсь на причале, меня так и подмывает еще побродить, хотя бы взгля-дом, по лодке: Хочу видеть ее во всей длине от кормы до носа – так, как я часто изображал ее на своих рисунках.

Я настолько добросовестно ощупываю линии лодки, как будто и в самом деле желаю изо-бразить ее с этой перспективы. А затем, погрузившись в размышления, просто сижу, устремив взгляд в глубину бокса и на прижавшуюся к правому причалу лодку: длиной 67 метров, шири-ной 6 метров в самом широком месте, но сейчас она выглядит в этом неверном свете крохотной будто каноэ...

Было построено почти 700 лодок этого типа VII-C.

Меня одолевают противоречивые чувства: Не так давно я прямо-таки пел дифирамбы этой лодке, как настоящему чуду искусства судостроения и оружейной техники. Остойчивость и мореходность как ни у одного корабля мира. Ни в одном корабле не было собрано столько и мореходного и оружейного как в этой подводной лодке... Моя книга «Охотники в океане» ! – Печатается ли она еще?

Царь Петер – Берлин – совиное лицо казака – шеф «Новой линии» со своим моноклем – Масленок... И я здесь, в темноте Брестского Бункера подлодок... Как тесен этот мир! И что за жизнь! Не веду ли я жизнь за совершенно другого человека, вместо того, чтобы проживать мою собственную? Одетый в эту форму?

Ах, говорю себе, серый камуфляж, который я еще ношу, вовсе не является сейчас, Бог то-му свидетель, истиной моей формой. Крайне редко бывает, чтобы меня, стоит лишь снять пи-лотку, узнали как офицера и вытянулись по стойке смирно... Вот, например, приближается группа из пяти, громко разговаривающих парней, которые относятся, очевидно, к экипажу U-730. Они усаживаются неподалеку от меня на поленницы деревянных ящиков и продолжают разговор.

Я сразу превращаюсь в слух.

- Ты должен еще раз все тщательно обдумать, – начинает один громко и отчетливо. – Вот, на-пример, некто знает дюжину языков, а затем он умирает, и дюжина языков умирает тоже – про-сто исчезает! Ты должен еще раз все тщательно обдумать!

- Ну, ты просто свихнулся – и основательно, парень! – говорит другой, который очевидно не уловил смысла высокопарной речи. И затем добавляет:

- Ты говоришь как Фридрих Ницше!

Я сижу и могу лишь удивляться: Если эти парни действительно относятся к экипажу, то я окажусь на корабле в море философов.

Некоторое время царит молчание. И когда снова начинается разговор, не могу понять его начало, так как снаружи сюда долетают резкие сигналы паровых гудков. Затем, однако, слышу:

- ****ься с презервативом – это полное дерьмо! Это тоже самое, что просто дрочить.

- Ну, ты и мозгоеб, что лепишь такую лажу, – восклицает другой. – Ты и твой поношенный дож-девой червяк между ног, вы оба мудаки.

И начинается перепалка:

- Нужно знать, что делаешь: В таком логове Горгоны я бы без гондона и близко ко всем этим бабам не подошел бы. Они до смерти могут напугать своей вонью.

Юноши, юноши! Шепчу тихо, и думаю: Тут у нас на борту не только философы, но и пар-ни прошедшие огонь и воду.

Мысли смешались: мои величественные чувства и затем эти бредни! Но проклятое любо-пытство принуждает слушать дальше.

- Ты можешь сжечь свой *** напрочь, я же свой по-любому буду одевать в резинку.

- Вот как раз к слову о гондонах, – вмешивается другой голос: – Был я как-то у одной ****и, а у нее была такая совсем маленькая цилиндрическая печка-буржуйка...

Здесь голос смолкает: Рассказчик, очевидно, умеет держать драматургические паузы. Могу хорошо представить себе, как этот рассказчик сейчас обдумывает свои слова, для привлечения внимания собравшихся.

- Была ведь зима, – говорит он, наконец.

- Aгa-а! – кто-то вскрикивает удивленно. – Ты в этом смысле!

Снова пауза. Но затем рассказ полился как вода:

- Я думал, что меня зрение подводит – после траха она берет тряпку, открывает печную дверцу, и бросает в печь наполненный гондон, прямо на горящие угли. Раздалось шипение и поднялась такая вонь!

- Тоже способ! – говорит другой. – Как в крематории...

Другие, очевидно, могут только молча удивляться. А я? А я не могу этого понять: такая вольница в нашем положении!

Раньше никогда не было, чтобы столько членов экипажа праздно шатались по Бункеру у своей лодки безо всякого дела. Но Старик приказал, чтобы люди оставались на борту и только несколько из них могли бы выезжать автобусом во флотилию. Подсластил горькую пилюлю! При обычном раскладе экипаж разместился бы во флотилии, на аккуратных кроватях и с ряда-ми душевых кабин в душевой. На лодке осталась бы только охрана.

А действительно нормальным было бы еще и другое – а именно: краткосрочный отпуск и тщательный ремонт лодки в доке.

Теперь один из группы сидящих, тяжело сопя, зычно отхаркивается и делает смачный плевок в воду.

- У меня тоже есть что рассказать! – начинает кто-то после паузы.

- Ну, валяй, трави!

- В Париже, там у них, есть затемнение. И вот выходит там одна куколка из кино, а метро уже не работает. Тут катит на велике какой-то здоровый негр. Ну, к себе домой. Куколка начинает проситься подвезти, негр и говорит: «Ну, давай, садись уже, возьму тебя на раму – прыгай!» И они поехали. Негр крутит педали, как бешеный, затем он еще хочет зайти с куколкой в пивную. И, типа, чтобы велик не уперли, берет его с собой – и тут у куколки, наверное, глаза на лоб вылезли...

Пауза.

- С чего это?

- Это был женский велосипед!

Крики и шум голосов:

- Хорошо, скажу я!

– В чем здесь шутка?

- Ах, ты засранец!

Голоса сливаются в один несмолкаемый шум.

Когда я снова приближаюсь, уже на территории флотилии, к кабинету Старика, слышу даже через три двери шум:

- Я требую предоставить мне четкие сведения ...! Я требую доклада о таких происшествиях ...! Если это не изменится, я сам подам рапорт!

Осторожно вхожу. Тут Старик замечает, насколько он взбешен. Он принужденно смеется и падает как подкошенный в свое кресло.

- В нашу половину, в район Бункера, я этого парня не пущу, – говорит он, еще не отдышавшись. Так, значит, Старик все еще борется с начальником порта.

- Дьявол его знает, как все еще повернется – наконец, мы же еще должны суметь безопасно вы-браться отсюда, даже если это не вписывается в планы этого осла... Ну, а теперь дамба находит-ся под охраной.

Старик делает глубокий вдох. Он обуздал свое возбуждение и даже пытается казаться подчеркнуто спокойным:

- Что до меня, то он может затопить во входном канале баржу – но таким образом, чтобы для лодок осталось место. Если это не получится, тогда...

Поскольку Старик не договаривает, что произойдет затем, я заканчиваю:

- ... мы пожалуемся господину Гросс-адмиралу.

- Можешь на это рассчитывать, – вторит Старик моему тону – так, как будто я это серьезно сказал. Но затем, кажется, его снова осенило:

- Адъютант!... Адъютант! – он кричит неожиданно в полный голос в соседнее помещение.

Проходит несколько секунд, и адъютант появляется в проеме двери.

- Бартля ко мне! – Старик кричит ему. – И немедленно!

Едва адъютант исчезает, Старик поворачивается ко мне и объясняет:

- Мы должны создать более хорошее поле обстрела на север. Это значит: провести основатель-ную уборку. Наша территория пока еще слишком загромождена. Так оставлять нельзя!

- Ты имеешь в виду убрать садовое хозяйство и свинарники?

- Точно так, – отвечает Старик – и срочно!

Он говорит это с таким нажимом, как будто должен убедить меня в необходимости такого ре-шения.

Не решаюсь расписывать себе, как Бартль воспримет этот приказ. Бартль, который должен внезапно покинуть оставляемое им здесь хозяйство – он прежде еще также должен оставить свои, бывшие его гордостью сооружения в развалинах? Это разорвет ему сердце. Бартль ни о чем так сильно не заботится как о своем садоводстве и хрюшках.

Старик ходит туда-сюда, руки за спиной, будто в наручниках.

Жаль, что я ворвался сюда именно в этот момент. Сцена, которая скоро разыграется здесь, меня совсем не вдохновляет. Это, скорее, может стать только еще одним способом казни для Бартля...

Старик внезапно останавливается и замирает. Так, с руками все еще за спиной, он вы-глядит как человек, стоящий свободно перед расстрельным взводом и готовящийся выкрикнуть свое последнее слово – не хватает только распахнутой на груди рубахи цвета хаки.