Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Вскоре после завтрака в кабинете Старика появляются три офицера-сапера присланные комендантом Крепости. На круглом столе большой план города Бреста. Старик хочет создать кольцо для обороны флотилии, офицеры-саперы должны выступить в качестве консультантов. Судя по всему, люди с опытом.

Впятером обходим территорию флотилии. Старик сразу загорается энтузиазмом:

дополнительные 37-миллиметровые скорострельные орудия должны быть установлены на двойных лафетах таким образом, чтобы могли держать под огнем все улицы ведущие к флотилии. На каждом углу территории должны быть оборудованы пулеметные гнезда. Вместо стен из мешков с песком и траншей – стены из камней. Сверху накаты из мешков с песком.

Едва лишь офицеры-саперы распрощались с нами и свалили так быстро, как мы не привыкли во флотилии, спрашиваю Старика:

- На кой черт весь этот геморрой с возведением оборонительного кольца вокруг флотилии, если янки придут с танками?

- Я совсем не думаю об этом. Но мы должны сделать что-то против подпольщиков. Я, во всяком случае, не хотел бы, чтобы братишки из Maquis забрались к нам по стене, как обезьяны по деревьям.

- Насколько можно судить, еще пока достаточно спокойно с той стороны стены, – стою на своем.

- Это так. Я тоже не знаю... Мне тоже неохота делать это: Но что, если это всего лишь своего рода затишье перед бурей? Однако, вероятно, что братишки формируются в отряды где-то вне города. Здесь – intra muros – они рискуют своими задницами... Вот к такому выводу я при-шел. Ладно, мне надо идти.

Проходит почти час, пока Старик совершенно без дыхания врывается в кабинет. Его красное лицо не может стать таким от быстрого подъема по лестнице, эта краснота скорее от кипящей в нем ярости: такое ощущение, что он вот-вот лопнет.

- Это же едва ли можно придумать! – бушует он в гневе. – Творится какое-то сумасшествие, дьявольское сумасшествие – никто о нас не думает.

Он делает пять, шесть шагов пересекая комнату и столько же назад. Затем берет курс на одно из двух кресел, и грузно бросается в него, напоминая побитого боксера падающего без сил в свой угол ринга.

- Полное безумие! – я даже слышу его стон.

Не имею ни малейшего представления, что он подразумевает своими словами, однако, не решаюсь спрашивать об этом.

- Они взрывают полностью последний выездной канал...

- Кто они? – спрашиваю недоуменно, но так деловито, как только могу.

Старик не реагирует. Он сидит словно статуя, закрыв глаза. Какие мысли кипят в его го-лове? Но вот, постепенно, он снова оживает, выпрямляется в кресле, но вместо того, чтобы теперь, наконец, ответить, с дикой решимостью хватает телефон, набирает трехзначный номер, делает напряженное лицо, внимательно вслушиваясь, и стоит, так неподвижно, будто должен фотографироваться древней фотокамерой. Затем яростно нажимает свободной рукой вилку, еще раз набирает номер, и застывает, вслушиваясь в тишину трубки.

Я едва шевелюсь, внимательно слушаю, навострив уши, но из телефона не доносится ни звука. Старик щелкает трубкой о вилку аппарата, сжимает лицо обеими ладонями и так медленно опускает их вниз, что только сантиметр за сантиметром освобождает свое лицо. Затем мигает и вглядывается в меня. Выглядит так, как будто бы он только сейчас меня заметил.

- Кавардак во вкусе начальника порта, этого нам только и не хватало! Если вам удастся вообще выйти в море, я трижды перекрещусь! До тех пор мы должны быть чертовски внимательны, чтобы здесь все не пошло коту под хвост.

Наконец узнаю, что планирует начальник порта: Он хочет взорвать все прямо перед

Бункером, чтобы ночью вражеские команды не смогли проникнуть внутрь на быстроходных

катерах, например. То, что он также и нам затруднит погрузку и выход, кажется этому болвану на-шей прихотью: Он планирует оставить узкий проход. Спрашивается, где он только найдет таких спецов, которые смогут настолько точно все взорвать, чтобы получилось, как он это себе представляет.

Старик все еще кипит от ярости:

- С какими же полными идиотами приходится теперь спорить! Они от страха уже в штаны

наложили. Мол, имеется приказ Фюрера, что гавань может попасть в руки янки, только

полностью разрушенной. «Разрушенной» – а это значит: непригодной к использованию длительное время – как они себе это представляют... И вот, на этом основании господин Портовый вельможа, выдумал: Затопления в гавани, подрыв набережной и причальной стенки и, конечно, также молов перед Бункером... Разнести все в щепки, где только можно! – все до деталей спланировано и подготовлено. Взрывчатку уже повсюду закладывают. И теперь господин начальник порта хочет приступить к систематическому исполнению задуманного, то есть начать взрывать заблаговременно, по возможности немедленно, чтобы ничто не смогло закончиться неудачей. Если бы я не вмешался, все здесь уже теперь полетело бы к чертовой бабушке... Он не хочет ждать ни минуты. Он переступает с ноги на ногу в луже и считает что уже погрузился в воду...

- Вот задница с ушами! – срывается у меня с губ.

- Такое управление в состоянии хаоса – чистое безумие! Они уже просто не знают, что делает левая рука, а что правая. Будь наши часовые невнимательны, это уже случилось бы. Страшно представить!

Старик вызывает свою машину.

- Поеду к Рамке. Выпущу там пар... Начальник порта слишком уж озабочен. Этот чокнутый бо-ится за свою задницу.

В таком состоянии Старик точно начистил бы рыло портовому коменданту, попадись ему тот.

- По мне, так этот парень может взорвать столько всякого всего сколько хочет. Но причальную стенку, пирс! Это же совершенное безумие! Он же все-таки должен связаться с нами, ну не полный же он идиот...

Старик буквально захлебывается яростью. Но желая успокоиться, делает глубокий вдох и затем еще один. При этом заметно успокаивается. Наконец, упирает локти в столешницу своего стола и закрывает голову руками.

В это время водитель докладывает о прибытии.

- Мы расширим оборонительные сооружения – а этот клоун планирует свои взрывы! – Старик буквально выплескивает из себя фразу и затем решительно хватает портупею и пистолет. – Не-вероятно! Просто немыслимо!

Я тоже хочу отправиться к Бункеру и посмотреть, что там происходит. В конце концов, ведь оборудование ставят не на какую-то лодку – а на мою лодку, и ее готовят к выходу.

Приближаюсь к отталкивающе мрачной бетонной стене Бункера, узнаю, вблизи, в струк-туре каждой доски – современные «окаменелости». Там и сям из серого бетона выделяются ржавые темно-коричневые арматурины, некоторые странно вывернуты: словно вывихнутые торчат из стены.

Внутри в Бункере стало более мрачно. Несколько секунд не понимаю, что так сильно из-менило весь вид, но затем до меня доходит: Ворота к пещерам Бункера затянуты брезентом. Раньше все внутренне пространство освещалось дневным светом. Этот молочно-белый свет всегда мешал мне при фотографировании лодок в доке или в боксах, так как он довольно силь-но контрастировал с тенями и приводил к ослеплению. Теперь ярко-белое дневное освещение проходит сквозь брезент лишь отдельными полосами.

Понимаю: брезент повесили на входе, чтобы свет огня и коптилок – также и из мастерских – не обозначали ночью цели для янки на полуострове. Иначе они могли бы стрелять своей артиллерией прямо в Бункер.

Почему они не пытаются стрелять в течение дня, не знаю. Исходя из эмблемы моей военной специальности, я – комендор флота, но я едва ли имею хоть малейшее представление об артиллерийской стрельбе.

Сухие доки – это сегодня огромные мертвые гробницы. Все громадное здание – это еди-ный печальный горн, производящий на любого угнетающее действие. Нашим шикарным операторам стоило бы здесь сейчас поснимать, и они имели бы неповторимую картину наполненную смыслом нашего поражения.

Проскакиваю сквозь густые выхлопные газы сильно шумящего дизеля со стоящей на при-коле баржи, и невольно отмечаю, что этот шум – единственный рабочий шум во всем огромном Бункере.

Не холодно, но меня знобит. Если бы хотел, то мог бы поотжиматься. А может и в самом деле погреться?

И вот, наконец, лежит лодка. Единственная на весь большом бокс – это производит странное впечатление.

Последняя лодка в Бункере! И теперь это моя лодка! Противоречивые чувства охватывают меня: прежнее очарование – и одновременно также странное, теплое чувство, которое я всегда чувствовал, когда видел корабль, на котором должен был отплывать, ощупывал его взглядом и пытался сопоставить себя с ним и его со мной.

Что за блажь! Мелькает мысль, и присаживаюсь на бухту троса. Так, сидя на ней, я

позволяю взгляду медленно путешествовать по всей лодке... Какая сложная вещь, допускать мысль, что эта тесная лодка является теперь моим кораблем, и при этом у меня возникают странные чувства: Я осматриваю подлодку таким твердым взглядом, как будто хочу и могу придать ей, словно живой сущности, мужество и выдержку...